— Нет, друг мой, я ничего не боюсь и всегда действую, как мне подсказывает мое сердце, а, может быть, мой каприз. Поедемте ужинать.

Все совершилось по желанию княгини, и спустя несколько минут жандармы остались охранять пустой магазин под вывеской «Золотые ножницы».

Франц Шуллер стоял, облокотясь на свою лопату, в Шенбруннском парке и внимательно смотрел на западный фасад замка, залитого блестящими лучами заходящего июльского солнца. Эти лучи одинаково играли на каменной балюстраде лестницы, на мраморных статуях и на полуоткрытых окнах старинной императорской резиденции, напоминавшей древнюю роскошь Версаля. Громадные куртины цветов, преимущественно роз, окружали дворец, а высокие ивы, прихотливо подрезанные, как во времена Марии Терезии, бросали на дорожки свою странную тень.

Но действительно ли Франц Шуллер смотрел на это зрелище? Неужели простой сельский рабочий с загорелым лицом и мозолистыми от труда руками был мечтателем или аристократом? Нет! Он обращал внимание не на окружавшее его блестящее зрелище, а на мелькавшую перед его глазами тень худощавой человеческой фигуры, которая медленно двигалась по одной из террас замка.

Дело в том, что Франц Шуллер был не простой садовник, и когда его приняли на службу в императорский парк после продолжительного пребывания в баденских садах, он заявил, что был зятем покойного садовника, место которого он хотел занять, и это действительно оказалось справедливо. Но он не признался и никто этого не знал, что его предшественник в 1810 году, почти в одно время с Наполеоном, женился, но не австриячке, а на молодой девушке из Эльзаса. Таким образом, Франц, зять верного слуги императора австрийского, был сам верным слугой императора Наполеона. Посетив свою сестру в 1822 году, он поселился в Гитцинге; а когда умерла прежде она, а потом ее муж, то он взял на свое попечение их дочь и сделался наконец сам садовником в Шенбрунне.

Однако, служа австрийскому императору, он оставался французом и, что еще хуже, старым служакой наполеоновской армии, побеждавшей австрийцев. Поэтому неудивительно, что в прекрасный июльский вечер он смотрел не на замок, с его статуями и цветными куртинами, а на фигуру юноши, который был для всех герцогом Рейхштадтским, а для него Римским королем.

В нескольких шагах от Франца виднелась каменная скамья, окружавшая такой же стол под тенью старинных деревьев. Тут некогда развиралась историческая сцена. Накануне битвы под Еслингом Наполеон случайно упал с лошади, и его замертво принесли и положили на эту скамейку. Шталмейстер де Каниве, подавший императору необъезженную лошадь, хотел с отчаяния застрелиться. Пока доктор Ларей тщетно старался привести в сознание Наполеона, маршал Ланн и офицеры главного штаба старательно охраняли эту трагическую сцену от постороннего взгляда. В парке было несколько часовых, и им приказали хранить в тайне случившееся, чтобы дать время начальникам армий принять необходимые меры, если бы действительно император скончался. Патриотизм этих людей был так велик, что никто не узнал ни во Франции, ни вне ее, что в продолжении нескольких часов Наполеон находился в Шенбрунне между жизнью и смертью. Только спустя много лет мемуары его маршалов обнаружили этот неведомый факт, который сумели не выболтать простые солдаты. В числе этих часовых находился и Франц.

А теперь на том самом месте, где он видел отца, лежавшего полумертвым, он ждал сына, и в его простом солдатском уме создалась какая-то странная связь между обоими этими событиями.

«Кто знает, — думал он, — может быть, придет день, когда этот бледный юноша отправится из Шенбрунна, где я видел его замертво, и снова покорит весь мир? Кто знает, быть может, Орленок перелетит с собора св. Стефана на собор Парижской Богоматери?»

И Франц Шуллер смотрел с восхищением на медленно подходившего к нему юношу. Действительно, Франциск Наполеон Бонапарт герцог Рейхштадтский, обладая прекрасными, благородными качествами ума и сердца, отличался красивой, привлекательной наружностью. Высокого роста, статный, он наследовал от отца матовый цвет лица, тонкий, прямой нос с легкой горбинкой, прямой светлый взгляд и большой лоб. Только глаза у него были голубые и волосы русые. Он соединял в себе черты двух рас и недаром был то французским принцем, то австрийским эрцгерцогом.

Но не одному Францу Шуллеру нравился этот юноша, и хотя никто не смел открыто его называть сыном Наполеона, но многие дипломаты готовили ему различные мелкие престолы, как греческий или бельгийский, не зная, что его судьба была заранее предопределена Меттернихом. Только простодушный Франц Шуллер думал, что он вернется во Францию, и каждый вечер говорил ему втайне об этой Франции.

Их разговоры начались случайно. Франц тогда еще недавно поступил в садовники, и герцог не знал его. Случайно они встретились на дорожке, Франц, выпрямившись во весь рост, снял шапку, но в то же время знаком дал понять, что хочет говорить с молодым человеком. Герцог остановился с удивлением, но с милостивой улыбкой.

— Я хочу сказать вам, ваше высочество, что я француз, — произнес Франц в большом смущении, — здесь этого никто не знает. Я служил вашему отцу и очень его любил, как все солдаты. Когда вам вздумается узнать, что мы думали о нем, то махните пальцем, и Франц Шуллер вам все расскажет. Я не заговорщик и был солдатом, а теперь я садовник.

Произнеся эту речь, Франц устремил глаза на юношу и ждал ответа, но тот не произнес ни слова и быстро удалился. Старик не знал, что и думать. Неужели герцог принял его за шпиона? Он не спал всю ночь, а на следующий день он явился в то же время на прежнее место и стал ждать.

Герцог Рейхштадтский снова прошел мимо него и, не останавливаясь, сказал:

— Я также имею тебе сказать, мой храбрый друг, что я француз и уважаю тех, которые служили родине при моем отце.

Слезы радости брызнули из глаз старого служаки.

Герцог улыбнулся, приложил палец к губам и прошел далее.

С тех пор при каждом удобном случае он пробирался, не замеченный своим наставником, графом Дитрихштейном, или его помощниками, к каменной скамье, где его ждал Франц, и они на свободе, хотя недолго и с опаской, беседовали о Франции и Наполеоне. В последние двенадцать лет, т. е. со времени отъезда его гувернантки, госпожи де Монтескье, он не имел случая говорить о родине и отце; поэтому естественно он теперь с наслаждением разговаривал с Францем, который рассказывал ему историю наполеоновских походов, которые представляли до тех пор сыну их героя в совершенно извращенном виде. Только теперь, в июле месяце 1830 года, он тайно прочел книгу графа Прокеша-Остена о кампании 1815 года, в которой автор опровергал несправедливые мнения, высказываемые в Германии о военном таланте Наполеона. Это чтение пробудило в сердце юноши такое нежное чувство к Прокешу-Остену, что когда случайно он увидел его у своего дедушки, императора, то бросился к нему на шею. Благодаря этому обстоятельству Прокеш был записан в черную книгу Меттерниха и, несмотря на его таланты, посылался в далекие миссии. Только двадцать лет спустя он вошел в милость и достиг высоких должностей.

Что касается Франца, то он не развивал перед юношей ни стратегических, ни дипломатических теорий, а просто рассказывал ему свои воспоминания о былом. В тот вечер, о котором идет рассказ, герцог Рейхштадтский был особенно печален, и Франц, тотчас это заметив, спросил:

— Что с вами?

— Мне скучно, Франц.

— Нет, вам сделали что-нибудь неприятное.

— Нет, ничего, только я узнал во дворце у дедушки, что в Париже произошли великие события.

— В Париже?

— Да, вот уже два дня, как свергнут с престола Карл X.

— Неужели?

— Я узнал это случайно. Один из секретарей канцлера, поклонившись мне, сказал: «Ваше высочество, Бурбонов-то прогнали». Я отвечал: «Да, говорят». Но, в сущности, я ничего не знаю. Вот отчего, может быть, я не в духе. Расскажи мне, Франц, конец твоих походов. Ты мне никогда еще не говорил, что было после прибытия моего отца в Фонтенбло.