Гермина Меттерних и Флора Вибри не чувствовали ни малейшей тени голода, а потому при первой возможности они выбежали в парк.

— Пойдем, Гермина, — воскликнула Флора. — Мы подождем твоего отца у статуи Дианы.

— С удовольствием, но где же наши гувернантки?

— Они утоляют свой голод, а потом найдут нас.

Разговаривая таким образом, молодые девушки сошли с нижней террасы и стали с восхищением рассматривать цветники.

— Как здесь хорошо! — произнесла Гермина. — А вот и статуя Дианы.

— Это любимый уголок юных мечтателей, — отвечала Флора.

Действительно, на скамье у самой статуи лежала книга, и Гермина, не прикасаясь к ней, прочитала название «Meditations poetiques» Ламартина.

— Ты знаешь эту книгу? — спросила Флора.

— Нет. Но лучше не дотрагиваться до нее. Может быть, нам нельзя ее читать.

— Что ты! — воскликнула Флора. — Поэтические размышления! Да это все равно что молитвы.

— Кто-то ее, верно, забыл?

— Конечно! Но посмотри, одна страница в ней замечена травкой.

Флора поспешно открыла книжку на этом месте и воскликнула:

— Стихи!

— Прочтем.

Книга была открыта на поэме «Бонапарт».

Гермина закрыла книжку с каким-то религиозным уважением, как будто прикоснулась к чему-то священному, и снова положила ее на скамейку.

— Пойдем отсюда, — сказала она.

В эту минуту к девушкам подошел Франц и подал им несколько роз.

— Простите, — сказал он, — не желаете ли этих роз? Они очень редкие, и их никогда не срывают, но я нарочно принес вам их, думая, что они вам нравятся, барыни или барышни, не знаю, как вас назвать.

Последние слова были сказаны в шутку, потому что Флоре Вирби было только 17 лет, а Гермине Меттерних минуло только 15 лет.

— Благодарю, любезный друг, — сказала Флора со смехом и, взяв две розы, приколола к своему корсажу.

Но Гермина, покраснев, промолвила:

— А вас не будут бранить за то, что вы их сорвали?

— Нет. С одной стороны, я здесь полный хозяин, а с другой, если бы тот, кто здесь каждый день гуляет, и заметил исчезновение нескольких роз, то был бы очень доволен, что они понравились таким хорошеньким барышням, как вы.

Гермина взяла оставшиеся две розы, и когда Франц удалился мерными шагами, а Флора побежала по дорожке к дому, она незаметно бросила одну из роз на книжку, лежавшую на скамейке.

— Куда ты дела вторую розу? — спросила Флора, увидев только один цветок на корсаже своей подруги.

— Я бросила ее, — отвечала, покраснев, Гермина. — Они такие большие, что не поместились бы вместе.

— Ваши агенты, любезный граф, всегда делают глупости, — гневно говорил князь Меттерних начальнику полиции, который, встретив его в Шенбрунне на крестинах, отвел в сторону, чтобы доложить о скандальной истории с Галлони.

— Помилуйте, ваша светлость…

— Нечего вас миловать. Я еще просил вас быть осторожным, а ваши агенты напали, и то самым грубым образом, на даму, состоящую под моим покровительством, на друга эрцгерцогини. Главное, этот скандал поднят из пустяков. Нет, это непростительно.

— Уверяю вас, я приказал этому человеку ничего не делать без моего разрешения, — оправдывался граф Зедельницкий в большом смущении.

— Так отчего же он вас не послушался?

— Вероятно, он поддался желанию сделать обыск в комнате княгини во время сна.

— Конечно, — иронически заметил канцлер, — и он надеялся, что она ни за что не проснется, когда станут шарить под ее подушкой.

— Княгиня позвонила, и человек спасся, так что когда люди отеля сбежались, то никого не видели, — произнес начальник полиции, стараясь стушевать вину своего агента. — Все уверены, что это был ловкий вор, который убрался во время.

— Хороша полиция, нечего сказать! — воскликнул неумолимый канцлер. — Ей приходится защищать ошибки своих агентов ловкостью венских воров. Наконец, скажите прямо, граф, вы хозяин в полицейском ведомстве или им распоряжается первый встречный.

— Но ваша светлость не изволили забыть, какие серьезные подозрения падали на княгиню Сариа?

— Знаете, граф, я считаю, по крайней мере в настоящую минуту, княгиню не способной вмешаться в заговор. Я имею на это причины. Но если б я даже заблуждался, то она слишком умна, чтоб попасться в сети дурака шпиона. Я имею полное право это сказать, потому что Галлони потерпел фиаско. Уверяю вас, что эта история очень для меня неприятна. Она путает мои карты. Прекратите тотчас все преследования этих трех женщин, по крайней мере явные, и, пожалуйста, избавьте меня от дальнейших глупостей ваших агентов.

Это формальное приказание канцлера снимало всякую ответственность с начальника полиции, и он почтительно поклонился.

— Однако, — произнес он, — я не могу не сказать в последний раз, что все-таки убежден в сообщничестве этих женщин с миланскими заговорщиками. Но ваша светлость, конечно, тотчас сами убедитесь в этом. Вот княгиня Сариа направляется в нашу сторону, вероятно, жаловаться на меня.

Действительно, Полина приближалась к ним. Издали она увидела, что канцлер очень оживленно разговаривал с начальником полиции, и поняла, что дело идет о ней. Она мгновенно решила, что выгоднее напасть, чем защищаться, и потому сама смело открыла военные действия.

— Я нарочно приехала в Шенбрунн, чтобы вас видеть, — сказала она Меттерниху, который сделал к ней несколько шагов и любезно поздоровался, — я очень рада, что вижу в одно время с вами и графа Зедельницкого, так как дело, о котором я желаю говорить, также касается его. У меня есть к вам большая просьба.

— Она заранее исполнена, если только возможно, — сказал князь со своей обычной учтивостью.

— А если невозможно, то моя просьба будет исполнена в ближайшем будущем, не так ли? — произнесла княгиня с улыбкой. — Но вот в чем дело. Один бедный миланец принял участие в заговоре…

Зедельницкий не мог скрыть своего удивления.

— Да, он действительно заговорщик. Но это происходит от того, что, благодаря князю Меттерниху, прекратились войны, и молодежи делать нечего, вот она и волнуется, а полиция ее забирает и сажает в тюрьму. Так случилось и с моим юношей, и он сидит под замком в Милане или в другом городе.

Меттерних довел до совершенства искусство узнавать мысли своих противников. Он не раз имел дело с Наполеоном, Талейраном, Фуше, лордом Кастельрэ, Каподистрией, Нессельроде, Ришелье и всегда читал в их глазах то, чего не говорили их уста. Но теперь он пристально смотрел на княгиню и ничего не видел в ее прелестных глазах, кроме веселой улыбки вполне искренней откровенности.

— Черт возьми, — воскликнул он, — дело серьезнее, чем вы думаете. Однако продолжайте.

— Мой несчастный юноша должен был привезти сюда какие-то бумаги, вероятно, столь же мало значащие, как и он сам. Случайно бумаги не оказались у него при обыске. Они у меня.

Граф Зедельницкий широко открыл глаза от удивления, а Меттерних, умевший лучше его сдерживать себя, спросил с улыбкой:

— У вас, княгиня?

— Да, у меня. Эти бумаги остроумно замешались в мои кружева. Найдя их на другой день, я подумала, что лучше не отдавать их в те грязные руки, которые хотели овладеть ими накануне. Я подумала, что добрый, снисходительный министр лучше оценит эти документы и придаст им настоящее значение. Вот я и привезла вам эти бумаги.

Слова княгини поразили обоих ее собеседников.

Граф Зедельницкий был в одно и то же время обрадован и опечален. Полицейское чутье его не обмануло, но княгиня оказалась не врагом, а сообщником полиции. Конечно, полиция была побита, но честь ее сохранилась незапятнанной. Что касается канцлера, то он видел дальше, чем его помощник, и произнес:

— Понимаю, княгиня, вы предлагаете мне продать документы за помилование вашего юноши.

— Фи! — воскликнула княгиня гордо. — За кого вы меня принимаете? Я желаю счастливо поженить моего глупого заговорщика и мою прекрасную белошвейку, причем обязываюсь отослать их как можно дальше от австрийской границы. Но я хочу быть обязанной вам, князь, за эту милость и не намерена ее покупать никакой ценой. Что касается бумаг, которые не могла достать полиция, то вот они. Я добровольно отдаю их.