— Возможно ли! — воскликнула Берта. — Ганс, сейчас же сходи…

— Нет, сударыня, нет, благодарю вас, я не буду в состоянии, я не захочу есть. Выслушайте только меня, умоляю вас! Только этой милости прошу у вас…

— Но, добрый Родек, посмотрите на нее! — возразила Берта. — Уверяю вас, несчастная сейчас потеряет чувства от голода.

— Выслушайте! — сказала Доротея, наполовину выпрямляясь, как бы в доказательство, что она еще сильна. — Я не могу терять мгновения. Мне поручено господином Карлом Шульмейстером… Ведь вы его жена, не правда ли?

— Да, да!.. — ответила Берта, забыв на мгновение жалость к несчастной, находившейся перед нею. — Да скажите скорее! Вы видели его?

— Я его видела!.. На нем был мундир немецких гренадер. Ружье он бросил, чтобы скорее бежать, как он мне сказал… Он меня увидел лежащей на земле, на которую я упала, изнемогая от усталости… Он узнал меня, — надо вам сказать, что я его встретила случайно в Ульме… Тогда он сжалился надо мной и помог подняться. Он дал мне выпить немного водки, находящейся в его фляжке… Я сказала ему, где вы были с вашими детьми и что я видела вас. Вероятно, он уже об этом знал, потому что не был удивлен. Он очень хотел бы прийти сейчас же к вам, но это было невозможно, потому что сзади него находились солдаты… Он раздумал и вот что решил, поручив мне сообщить вам…

На этом Доротея вынуждена была прервать рассказ: кто-то ее дернул снова за рукав. Она повернула голову и увидела маленькую Лизбету, которая, раскрасневшись, протягивала ей кусочек хлеба, в три пальца ширины: остаток тартинки, хранившейся для нее.

На глазах бедной девушки показались слезы. Доротея, ничего не сказав, сделала движение головой, и бледная улыбка обрисовалась на ее губах; она выразила ее благодарность. Но Доротея не съела хлеба, она держала нежный подарок маленького создания в ладони руки с благоговейной жадностью, какая бывает у религиозных женщин, когда они получают кусочек просфоры.

При виде, как этот маленький ребенок смотрит на нее милостиво, к Доротее возвратилось мужество. Ею внезапно овладело бесконечное желание еще более жертвовать собой и навсегда, не только ради человека, оказавшего ей добро, но также для счастья тех, кто был близок ее герою и которых она сначала инстинктивно ненавидела.

— Господин Шульмейстер, — снова заговорила она, — объяснил мне, что его миссия обязывает его как можно скорее отправиться в одну деревню, называемую Эльсинген; она находится невдалеке отсюда…

— Эльсинген!.. Да, правда: это название находилось в письме, которое я передал императору…

Вмешательство маленького мальчика вызвало на губах Доротеи еще раз улыбку восторга и нежности. Она продолжала доверчивее, чувствуя, что лучше понята:

— Он мне сказал: «Не успокоите ли вы мою дорогую жену относительно моей судьбы, так как она совершила безумие, следуя за мной… — простите меня, сударыня, но ваш муж сказал эти слова… — не уведомите ли ее, что она найдет меня там? Она будет в большей безопасности в этой стороне, чем где мы находимся. Без сомнения, там менее сражаются!»… Тогда я отправилась сюда, и, если вы хотите, я провожу вас и малюток в Эльсинген.

При этом предложении в ее голосе была слышна мольба. Смиренная и трогательная, она вымаливала, как единственную милостыню, которой она достойна, — позволение быть преданной.

Ее лицо озарилось радостью, когда она увидела, как Берта встала, чтобы подойти к ней, и ее глаза наполнились слезами, когда молодая жена Шульмейстера протянула к ней руку, чтобы ее поднять… Она едва не сошла с ума от счастья, когда следующие слова достигли ее ушей, в которых зашумела кровь большими звучными волнами:

— Благодарю за ваше предложение! Я от всего сердца его принимаю, и мы тотчас отправимся.

Таким образом со всех сторон спешили развязкой длинной и ученой комбинации, завязавшейся вокруг эпизода войны.

Благодаря содействию подчиненных и случайным событиям, Наполеон мог продолжать, насколько возможно долго, гениальный обман. Теперь обнаружилось, с одной стороны, нападение, а с другой, исчезновение иллюзий австрийских генералов.

Потоки вооруженных людей распространялись по дорогам. Наконец в Ульме всполошились и, не видя еще совершенно ясно причин движения неприятеля, поняли, однако, что происходит нечто странное… Когда догадались сравнить события и сведения, россказни шпиона и события войны, то ничто не согласовывалось между собой. Из предосторожности следовало бы направить несколько дивизий к пунктам прохода, где должно было бы последовать отступление в случае неудачи в армии.

Ежедневно отправляли новые полки на эту охранительную линию, ставшую в действительности настоящей боевой линией. Эти полки повсюду сталкивались с силами, превосходящими их количеством, или, по крайней мере, настолько доблестными и счастливыми, что приходилось без остановки отступать перед ними.

Бесповоротно потерянное время не возвратилось; куда ни шли австрийские войска, всюду были опережены. 11 октября в Гаслахе даже случилась для генерала Мака стычка.

В этот день двадцать пять тысяч человек под начальством эрцгерцога Фердинанда очутились в присутствии шести тысяч французов, под командою генерала Дюпона, из корпуса Нея, одиноко покинутых на левом берегу реки без возможной помощи товарищей. Малейшая атака, которую австрийцы провели бы посерьезнее, могла опрокинуть их в Дунай. Однако произошло противное. Вместо того чтобы допустить атаковать себя, Дюпон атаковал сам. Он захватывал по несколько раз деревни и леса, которые у него оспаривали, маневрировал, атаковал, отступал, возвращался. Все это он проделывал так счастливо, что к концу дня остался победителем и увел с собою пять тысяч пленных: почти столько же у него осталось солдат.

Однако храбрый Дюпон утром 12-го числа не занимал более той же позиции. Он благоразумно решил, что бесполезно подвергаться вторично неравномерному сражению. Об этом известили Мака. Последний наконец уступил советам своих более прозорливых генералов, принял меры, чтобы воспользоваться ошибкой Мюрата, оставившего одну дорогу открытой.

Он послал генерала Ризе силой занять местечко и монастырь Эльсинген. Там скрывались уже два дня все жители округа, испуганные столькими сражениями, которые происходили на их глазах, и множеством битв, еще предстоявших впереди. Он поставил в оборонительное положение подходы к этим громадным высотам, откуда можно было легко достигнуть равнины Михельсберга, и оттуда повелевал Ульмом. Он разрушил деревянный мост на сваях, перекинутый через Дунай. Этот мост служил французам единственным путем, где они могли обеспечить себе переход. Тщательно сделав эти приготовления, генерал Ризе отдал приказ своим офицерам выбрать лучших стрелков в соответствующих корпусах. Вскоре линия ловких стрелков протянулась по берегу, над которым они господствовали, тогда как орудия служили им подкреплением.

Затем стали выжидать.

Едва возвратившись из Аугсбурга, Наполеон приказал дать себе отчет о положении, созданном маневрами Мюрата. Он тотчас увидел, что по ошибке его зятя порвано было одно звено в цепи, которая окружала неприятеля. Он сказал только два слова:

— Это нелепо!

Затем, не теряя времени на бесполезные выговоры, изобретательный ум Наполеона стал искать средство исправить его испорченный план. Для достижения цели в его распоряжении не было более моста, надо было создать таковой.

— Или переделать мост, государь! — сказал Ней.

— Какой?

— Тот, который находится перед нами и плохо разрушен.

— Вы называете это, маршал, плохо разрушенным?

— А то как же! Ваше величество прекрасно видит, что от него остались только сваи.

Император повернулся к Нею, посмотрел ему пристально в глаза и улыбнулся. Ней покраснел.

— Если вы это сделаете, то я скажу, что положительно нет на свете человека, равного вам.

Затем, хлопнув его дружески по плечу, прибавил:

— Говорят, что, если возьмем Эльсинген, то Ульм будет наш. Хорошо, идите, мой друг, брать Эльсинген; если вы мне дадите его, то я вам дам несравненное ни с чем герцогство.