Как мы уже поняли, в определенной степени неприязнь к генетически модифицированным культурам – включая «золотой рис» – связана с недоверием к большой науке и крупному бизнесу, а также убежденностью в неспособности властей распознавать риски и защищать здоровье граждан и окружающую среду. Высказываются разного рода опасения: от снижения продовольственной безопасности до экологических последствий и попадания фермеров в зависимость. Первое опасение можно сразу развеять: нет доказательств, что потребление продуктов с ГМО представляет какую-либо угрозу здоровью человека.

Зато второй из перечисленных рисков очень и очень реален. Существует высокая вероятность «загрязнения» дикорастущих видов генами модифицированных с помощью генетической инженерии культур, и экологические последствия такого смешения предсказать сложно. Так, в Мексике большую обеспокоенность вызывает попадание трансгенов[37] из генно-модифицированной кукурузы в старые местные сорта растения. В Китае, где и были выращены первые генетически модифицированные культуры, очень успешным оказался новый сорт хлопка, устойчивый к воздействию насекомых. Однако, скорее всего, произошло это исключительно из-за пренебрежения к нормативным ограничениям, поэтому признак, характерный для генно-модифицированного сорта, появился у местных существующих сортов незаметно. А как только технология попадает в свободное плавание, отменить ее действие уже невозможно.

Наше отношение к проблеме попадания генов генно-модифицированных организмов в дикую природу во многом зависит от того, как воспринимается генетическая модификация: как продолжение традиционных методов селекции, которым сопутствует гибридизация, всегда происходившая между введенными в культуру растениями и их дикими сородичами; или же генетическая модификация получает статус совершенно нового явления? Сторонники данной технологии обычно придерживаются первой точки зрения, преуменьшая опасения насчет межвидового переноса генов, настаивая на том, что генетическая модификация – естественный шаг вперед для селекции растений. Многие проводят аналогию: точно так же появившиеся после промышленной революции текстильные мануфактуры стали продолжением традиционных методов прядения и ткачества. И тем не менее другие высокотехнологичные способы выведения новых культур – например, радиационная селекция – не вызывают такого резкого неприятия общества.

Противники генетической модификации уверены в том, что технология в корне меняет сложившуюся на сегодня ситуацию, кардинальным образом меняет отношения между человеком, видами, которые он приручил, и остальным миром живой природы. Несомненно, обе стороны в чем-то правы. Генетическая модификация действительно изменила правила игры, или, по крайней мере, серьезно нарушила принятые в селекции растений правила. Но в конце концов сельское хозяйство, а до его появления также охота и собирательство всегда оказывали влияние на окружающий человека мир. При этом предсказать долгосрочные последствия использования новой технологии почти невозможно. В этом всегда заключается проблема инноваций и, вероятно, одна из основных причин того, что правительства разных стран не спешат разрешать применение генно-модифицированных культур, принимая дополнительные меры предосторожности.

Наконец, третья проблема – продовольственная независимость бедных обществ – также представляется достаточно серьезной. Несмотря на то что ученые, политики и журналисты часто рекламируют генетическую модификацию как технологию «на пользу бедным», доказательства реального положительного влияния на сообщества в развивающихся странах пока весьма немногочисленны. Большая часть трансгенных культур сегодня разрабатывается и применяется лишь в современных хозяйствах в развитых странах. Все проведенные исследования демонстрируют, что генетически модифицированные культуры действительно оказывают благоприятный эффект на ситуацию в бедных странах – но, как говорят, дьявол в деталях. Если генетически модифицированная культура выращивается в развивающейся стране, это совершенно не значит, что ее выращивают бедные фермеры в маленьких хозяйствах. Так, в Аргентине большинство генно-модифицированных культур – это товарные культуры, и производятся они на крупных, хорошо оборудованных предприятиях, а потому приносят больший доход их владельцам, чем пользу местному обществу.

Несмотря на это, в некоторых регионах генетически модифицированные культуры набирают популярность. Несмотря на реальные и предполагаемые риски, как только снимаются ограничения, генно-модифицированные культуры удивительно быстро получают повсеместное распространение. Например, в 2001 году в ЮАР разрешили разведение генно-модифицированной белой кукурузы, и менее чем через десять лет уже более 70 % всей выращиваемой кукурузы относилось к генетически модифицированным сортам. В Индии с 2002 года фермеры получили право сажать генетически модифицированный, устойчивый к насекомым хлопок, и двенадцать лет спустя 90 % выращиваемого в стране хлопка составлял генно-модифицированный сорт. В 2003 году правительство Бразилии легализовало культивацию генно-модифицированной сои, и через восемь лет на ее долю приходилось более 80 % от всего урожая сои в стране. Так же быстро генетически модифицированные культуры прижились и в других государствах: желтая кукуруза на Филиппинах, папайя в Китае и хлопок в Буркина-Фасо. Если удастся устранить проблему низкой урожайности новых сортов, если они будут экономически выгодными, то «золотой рис» ждет светлое будущее. И все-таки есть одно отличие этого нового сорта риса от других успешных экспериментов по разведению генетически модифицированных культур, способное поставить крест на его судьбе: рис – культура продовольственная.

Риски и преимущества новых сортов воспринимаются совсем иначе в случае промышленных культур – например, кукурузы, идущей на корм животным, или хлопку, используемому для изготовления текстиля, – нежели в случае продовольственных. Удивительно, что, несмотря на фактический мораторий, наложенный Европой на использование ГМО в продуктах питания человека, реализованный на уровне правительств, дистрибьюторов и потребителей, огромное количество генетически модифицированных кукурузы и сои производится на корм домашним животным. Около 90 % всего фуража в Европе содержит ГМО и экспортируется из Северной и Южной Америк. Более того, несмотря на то что содержание ГМО в продуктах питания человека по правилам должно быть отражено на этикетке товара, подобные требования отсутствуют в отношении продуктов животного происхождения, даже если животные употребляли генетически модифицированные продукты.

Когда речь заходит о продовольственных культурах, необоснованное беспокойство о здоровье человека часто перевешивает возможные преимущества этих культур для фермеров и экономики. Так, в 2002 году правительство Индии разрешило выращивание генетически модифицированного, устойчивого к насекомым хлопка, а в 2009 году запретило посадки генетически модифицированного, устойчивого к насекомым баклажана, известного как Bt-баклажан. Изменения в геноме у этого баклажана были абсолютно такими же, как и у хлопка, – вызванные внедрением одного бактериального гена. Он кодировал токсичное для личинок насекомых вещество, и противники Bt-баклажана – без каких-либо научных обоснований – выразили свою обеспокоенность тем, что это вещество также может быть токсично для организма человека. Несмотря на протесты со стороны ученых, как индийских, так и со всего мира, министр экологии Индии настоял на своем решении и запретил Bt-баклажан. Получается довольно запутанная история. Тем не менее обстоятельства ее всегда разные. Все зависит от страны, культуры, а также от изменения политических, социальных и экономических условий. Так, в 2013 году в Бангладеш разрешили выращивать тот самый Bt-баклажан. Пока результаты данного нововведения представляются многообещающими: сократилось применение пестицидов и повысился урожай. Но споры пока не утихают.