— Салам-алейкум, — сказал Севка, пробегая мимо.

— Здорово, пацан, — буркнул гость, не поворачивая головы.

Он сидел к Севке спиной.

Колодец находился рядом с печкой. В плотно закрытом котле кипел и распаривался плов.

Севка быстро наполнил ведро и пошёл обратно, изо всех сил стараясь не смотреть в сторону айвана. Ему почему-то очень хотелось узнать, какого такого гостя принимал Садулла. Два ведра он пронёс благополучно, на третьем — не выдержал и обернулся. Гость обернулся тоже. У него было какое-то мятое лицо с приплюснутым носом и тонкими сизо-лиловыми губами; на щеках и на лбу алели большие противные пятна. «Кажется, Пятнистый! — пронеслось в голове у Севки. — Тот, что крикнул: „Гони вон проклятых щенков!“

В ичкари Севка больше не пошёл — неудобно было. Но если бы он знал, о чём вели речь Садулла и Пятнистый, то он наполнил бы водой все арыки города, лишь бы лишний раз пройти вдоль айвана.

— Думай, старик, — говорил гость, макая кусок лепёшки в тягучую нишалду. — Где твоя стариковская мудрость?

— Думаю, сынок, думаю. Туда и сюда мысли перекидываю, да не Аллах я, чтобы под землёй видеть.

— Золото такой товар, что и сквозь землю светит.

— Так. Правда твоя. Да к реке не пройти — граница там.

— Дождёмся, что археологи отыщут.

— Нельзя того допустить. — Садулла вытер бороду полотенцем.

— Нельзя, старик.

Жена Садуллы поставила на дастархан блюдо с пловом. Беседа на время прервалась. Потом гость возобновил разговор.

— Пошарь в святой могиле, где офицеришка квартировал.

— Легко говорить, трудно делать. Мазар за полосой, кто меня пустит?

— Проси начальника.

— Умный ты человек, сынок. Твои мысли читаю, каждый день начальнику кланяюсь. Однако на мазар надежда малая — ремонт там был. Советская власть сказала: «Мы в Аллаха не верим, могилы святых не почитаем, а старые здания почитаем». Тогда весь мазар чуть не по кирпичу разобрали и заново сложили, чтобы крепко стоял.

— Рабочих прощупай.

— Разговаривал с одним, вёл беседу.

— Только осторожно, без моих указаний никому не открывайся.

— Ладно. Скоро ли приедешь?

— Не знаю, как рейс будет. Да и не следует нам с тобой часто видеться. Если что узнаешь, передай с кем-нибудь старым способом.

— Ладно.

Когда археологи вернулись домой, Нина Георгиевна, заглянув в бак, с удивлением спросила:

— Эй, водонос, сегодня что, лимит на воду?

— Неудобно было в ичкари ходить, там гость сидел, — солидно ответил Севка.

— Гостя принимал, правду пионер говорит; гость приезжал, плов варили, отведайте, почтеннейшие! — Из-за деревьев появился хозяин с блюдом плова в руках.

— Рахмат, — сказал Борис Яковлевич, — от плова и шах не отказывается. Родственник приезжал?

— Хороший человек всё равно что родственник. Шофёр. С сыном на одной базе работает. Товары из Самарканда привёз. Нам со старухой подарки от сына привёз. Халат привёз. Хорошо в новом халате на мазар пойти, святому молиться. Когда возьмёшь меня, начальник?

— Нелёгкое это дело. И обидеть вас отказом не хочется, и обещать боюсь.

— Постарайся, начальник. Аллаху молиться за тебя буду.

Хозяин ушёл.

— Хороший был плов, — сказал через некоторое время Лёня.

— Превосходно готовят, — подтвердил Андрей Петрович.

— Плов-то хороший, а вот гость был нехороший, — вступил в разговор Севка.

— Чем не угодил? — спросила Нина Георгиевна.

— Лицо злое. Всё в красных пятнах. Противный.

— Разве можно судить по наружности?

— По такой можно.

— А по такой, как у Садуллы-бобо?

Севка задумался. С одной стороны, Садулла выглядел вполне приличным стариком, с другой стороны, не было у Севки к нему доверия. Поэтому он ответил уклончиво:

— Садуллу я ещё мало знаю. А вообще здесь почти все люди хорошие.

— Из чего ты исходишь, говоря так?

— Я исхожу из детей. Детей любят добрые люди, а здесь все любят детей.

— Вот те раз. А у нас разве эту шушеру не любят?

— Любят, да не так. Вот смотрите, у вас один ребёнок, у моих мамы с папой — один, у Бориса Яковлевича, правда, два, зато у Татьяны Васильевны ни одного. В нашем ленинградском классе, кого ни возьми, у всех по одному брату или сестре, или вообще нет. А в нашем узбекском классе у всех помногу: у Тони-Сони — шесть, у Анварки — три, у старосты Юза — четыре, у хвастуна Саттара — шесть, у Хадии — три, а у Карима — целых восемь, его мама так и говорит: «мой отряд».

— А у Кати Усовой?

— У Катьки никого. Но она не виновата. У неё мамы не стало, когда Катька была совсем маленькая. Поэтому Катька такая гордая — боится: вдруг её жалеть будут.

— Да, — сказал Борис Яковлевич, — любовь к детям — одна из замечательных черт Востока. Кстати, Всеволод, твоя напарница нашла сегодня почти целый сосуд с надписью. Даритель просит ниспослать ему большое потомство.

— Надпись выполнена кхароштхи? — небрежно спросил Севка.

— Кхароштхи. А сосуд местный — новое доказательство культурных связей Узбекистана и Индии.

— И ещё, — сказал Севка. — Раз местные жители умели писать не только по-кушански, но и по-индийски — значит, они были образованными и знали иностранные языки.

— Молодец, Всеволод. Мыслишь, как археолог.

Глава VIII

Не все жители Кушанского царства были учёными. Далеко не все знали не только индийскую, но хотя бы кушанскую письменность настолько, чтобы написать собственное имя. Говоря попросту, значительное большинство населения было неграмотным. Однако и эти неграмотные люди оставляли свои «автографы» в Сары-Тепе. Каким образом? Они окрашивали руку красной краской и, растопырив пальцы, прикладывали ладонь к стене. Таких «отпечатков пальцев» было в монастыре несметное множество. Они портили рисунок орнамента или мешали прочитать и без того едва различимую надпись. Но однажды «рука» помогла найти новый подземный ход.

От коридора, где работали Нина Георгиевна и Севка, отходил небольшой тупичок. Он был окрашен в чёрный цвет. Орнаментов не было — может быть, поэтому древние любители автографов использовали его особенно охотно.

Целый лес «рук» вздымался кверху на всём протяжении продольных стен. Словно множество невидимых людей единодушно голосовали «за». На торцовой стене «рук» не было.

— Очень странная ниша, — сказал Борис Яковлевич, когда в одно из воскресений у него нашлась свободная минутка и он «зашёл в гости» к Нине Георгиевне и Севке. — Очень странная, — повторил он задумчиво. — Совершенно не характерная… Совершенно непонятная… Слишком широкая… слишком глубокая… Хоп! Нашёл! Поздняя забутовка[18] — замурованный ход! И как это я сразу не догадался!

— Не вижу, что дало тебе повод догадаться сейчас? — спросила Нина Георгиевна.

— А вот смотри, у последней «руки» торцовая стена срезала кончик мизинца. Значит, поставили стенку позже, чем отпечатали «руку».

— И то. Как же это я не заметила? Да и Лёня хорош — пять раз стену фотографировал.

— Вот ты в наказание и заставь его расчистить пол в тупике. Дам ему дедушку Юсуфа, пусть вдвоём уберут надувной песок.

— Я им помогу, — сказал Севка.

— Хоп.

Легко сказать — расчистить пол. Хоть тупичок и небольшой — два метра в длину, полтора в ширину, — но песка надуло столько, что уровень пола повысился чуть ли не на метр, и надо было вынести три кубометра земли. Как за короткий срок справиться с подобной задачей? Нина Георгиевна думать не стала, ушла к своим рабочим.

А Лёня думал, думал и придумал.

— Вот что, старик, — сказал он Севке, — давай рассуждать согласно правилам логики. Что нас с тобой интересует в этом коридоре?