Только приготовились начать чаепитие, раздался звонок, и пришла Кирка. Она сидела с Вадиком на одной парте и жила на одной площадке. Все ей очень обрадовались, особенно главный гость — Вовка Верзила.

— Женщина, бери в руки чайник, наливай нам чай, — сказал он своим писклявым голосом.

— Мы в Узбекистане, — объяснил Вадик, чтобы Кира не вздумала обидеться.

Но она сама догадалась.

— Не знаю, не знаю, — сказала она, — если бы мы жили до революции, тогда, может быть, я и наливала бы вам чай, а теперь я раскрепощённая, и пусть лучше Вовка-маленький подвинется, потому что я выше его и вообще…

— Раскрепостили на свою голову, — проворчал Вовка-маленький, но покорно подвинулся.

— Теперь давайте мне полотенце, — заявила Кирка.

Тут уж все просто возмутились.

— Кирка, — сказал Вадик, — ведь чалму носят только мужчины. Мы же сегодня про это читали в музее.

— Не знаю, не знаю. Может быть, раньше так и было, а теперь — давай полотенце.

Пришлось дать.

Чай пили долго, чашку за чашкой. Чаинки выплёскивали на пол. Вадик рассказывал о Верещагине.

О Верещагине в этот день шёл разговор и за три с половиной тысячи километров от Ленинграда. Говорил Карим Юлдашев. Четвёртый «Б» слушал.

— Замечательный русский художник Василий Васильевич Верещагин любил Среднюю Азию. Посмотрите, как он передал красоту Узбекистана. Небо в его картинах синее-синее, трава в степи ярко-зелёная, снег на горах такой белый, что глаза зажмурить хочется. Художник писал яркими красками, потому что он хорошо чувствовал природу нашей родины, где очень много солнца. Ещё он очень любил искусство наших зодчих и мастеров. Поэтому он вырисовывает каждый завиток орнамента на дверях или на ковре. Так Верещагин показывает, какими замечательными усто всё это было сделано.

После Карима выступил Севка с рассказом о Ленинграде. Закончил он так:

— Да что много говорить! Экскурсию в Самарканд организовали, организуем и в Ленинград. И жить там будете не в каком-нибудь интернате, а у меня. Кто у меня не поместится, тот будет жить у всех наших из четвёртого «А».

После Севки выступала Тоня-Соня. Она читала отрывок из поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Медный всадник». Читала Тоня-Соня хорошо, только немного подвывала. Но это ничуть не испортило впечатления, наоборот, всем понравилось. Тоне-Соне хлопали долго. Потом стали ждать, когда она сядет на место. Но Тоня-Соня вовсе не думала уходить. Стояла — и всё тут. Может быть, она уснула стоя?

Постояв ещё немного, Тоня-Соня сказала:

— Сейчас я прочитаю стихотворение, которое я сама сочинила. Хотя оно и не про дружбу, а про Сары-Тепе, но всё равно про дружбу, потому что археологи ленинградские, а откапывают памятник узбекский.

— Читай, — сказали ребята.

Ну и складно же сочинила! Придя домой, Севка всё время твердил:

«Вскрыли пещеры, а где же скульптура?» Наконец Нина Георгиевна не выдержала и спросила:

— Что ты там бубнишь?

— Да так, стихотворение одно.

Вдруг Севка вспомнил про записку. Две недели не вспоминал, и думать забыл, а тут вспомнил.

— Па, я для тебя в Самарканде секретный рецепт плова списал. Даже рубль за него заплатил. Нужно?

— Конечно. Тем более «секретный».

— Только он у меня по-узбекски списан, а как по-русски, я забыл.

— Ничего, шашлычник на гузаре прочитает.

С гузара Андрей Петрович вернулся что-то уж слишком быстро.

— На смех подняли, — сказал он. — Шашлычник так хохотал, что шампуры звенели: «Ну и надули тебя, почтеннейший, это не плов, а помесь зайца с мотоциклом. Плов, где риса в десять раз меньше, чем репы! Вай! Плов, в котором виноград плавает! Такого угощения и у шаха не было!»

— А вы что? — спросил заинтересованно Лёня.

Он очень любил всё смешное.

— А я говорю: «Действительно, почтеннейший, от такого угощения не разжиреешь».

— А он?

— А он говорит: «Твоя правда, джанинам, душа моя, твоим пловом, как объедками обжоры, сыт не будешь».

— А вы?

— А я воспользовался тем, что шашлычник ослаб от смеха, вынул записку у него из рук да и назад. Сейчас там небось весь гузар заливается. Оплошал ты, Всеволод. Наверное, много ошибок сделал, когда списывал.

— Интересно, как это я мог сделать ошибки? Я же не списывал, а срисовывал. Это всё равно как Лёня срисовывает индийские слова, которые он читать не умеет.

— Правда Севкина, — сказала Нина Георгиевна.

— Ну-ка, покажите записку, — присоединился к их спору Борис Яковлевич. — Ошибок нет, всё правильно, — сказал он, прочитав записку. — Но рецепт действительно очень странный. Это видно и не посвящённому в секреты кулинарии. Сева, как ты назвал рецепт, — «тайный»?

— Секретный.

Севка подробно рассказал про встречи с Пятнистым — в общем, всю ту историю, которую они называли «Операция „Улугбек“».

— Покажу я эту записку Дмитрию Фёдоровичу, — сказал Борис Яковлевич, когда Севка кончил.

— С ума сошёл! — вспылила Нина Георгиевна. — Над Андреем весь гузар хохочет, над тобой все заставы потешаться будут.

— И всё-таки я покажу. Пожалуй, даже сейчас. Сева, пойдём со мной.

— Хоп! — закричал Севка. — Операция «Улугбек» продолжается!

Глава XV

Дверь им открыла Катька.

— Здравствуйте, Борис Яковлевич, — сказала она. — По странной случайности папа дома. Проходи, Сева.

Борис Яковлевич направился в комнату Дмитрия Фёдоровича, Севка с Катей — на кухню. Катерина принялась ставить чайник, резать кекс, накладывать в вазочку варенье и вообще хозяйничать. При этом она не проявляла любопытства по поводу их прихода. Пришлось Севке шепнуть ей в самое ухо:

— Операция «Улугбек»!

— Не говори глупостей.

— Клянусь Аллахом!

Тут Севку позвали.

— Всеволод, расскажи, пожалуйста, Дмитрию Фёдоровичу всё, что ты рассказал мне, — попросил Борис Яковлевич.

Севку и просить не нужно было. Рассказывать он любил не меньше, чем слушать. Тем более сейчас, когда с его помощью, может быть, раскроют какую-нибудь шпионскую тайну.

— Ты только подробностей не забывай, — сказал Дмитрий Фёдорович.

Севка и не забывал.

— Хоп, — сказал Дмитрий Фёдорович, когда Севка кончил, — спасибо. Жаль, что ты так поздно вспомнил об этой записке.