Севка и думать не стал.

— Товарищи, — сказал Борис Яковлевич, — по воскресным дням экспедиция будет увеличиваться на одного человека. Разрешите представить Всеволода Андреевича Клюева, нашего нового и, надеюсь, полезного сотрудника.

Все засмеялись. Нина Георгиевна сказала:

— Смотри, сотрудничек, под ногами не вертись, в пещеры без спроса не лазай, с вопросами не приставай!

Он и не приставал. Нина Георгиевна сама рассказывала. Они стояли внутри холма, в начале длинного коридора, конец которого терялся в непроглядной темноте. Низко над головами висел сводчатый потолок.

— Ты не думай, что мы стоим на полу, — сказала Нина Георгиевна. — Это надувной песок. В древние времена пещеры закрывались деревянными дверьми, а потом, когда монахи бросили монастырь, двери исчезли, и ветер стал гнать в пещеры песок. На самом же деле пещеры высокие, в два с половиной, а то и в три метра высотой. Вон, загляни в тот коридор, я пока без тебя управлюсь.

Севка осторожно двинулся вперёд и увидел вход в соседнюю пещеру, расположенную к первой под углом. Вторая пещера не имела выхода наружу — песок в неё не проник. Зато и дневной свет не проникал тоже. Пещеру освещали фонари: два стояли на кирпичах, два висели под потолком. Было как в театре, когда вся сцена тёмная и только в центре светлое пятно прожектора.

В освещённой части пещеры сидел огромный джинн. Он то наклонялся вперёд, чуть не стукаясь лбом о стенку, то откидывался назад, его правая рука взмахивала в воздухе. Вместе с джинном качалась и махала рукой его нелепая тень.

— А, Севочка пришёл! — пропел джинн голосом Татьяны Васильевны.

Конечно, Севка сразу догадался, что это она. Просто ему хотелось думать, что он видит джинна из «Тысячи и одной ночи», и вообще всё это было похоже на пещеру Али-Бабы, только запрятанных сокровищ не хватало.

— Иди сюда. Я здесь настоящее сокровище обнаружила.

Севка так и вздрогнул. Правда, сокровище оказалось совсем не настоящим — это были васильки, нарисованные на стене.

— Ну чем не сокровище? — Татьяна Васильевна попробовала краску на листе бумаги. — Ты только посмотри: цветы синие, как лазурит, листья — зеленее малахита, а рамка красная, как сердолик. Мне и красок-то таких не подобрать. Тут самоцветные камни растирать надо.

— Все стены были в цветах? — спросил Севка.

— Нет, Севочка. Стены были белые-белые, белее, чем бумага. А вдоль стен на высоте твоего роста шёл широкий пояс из цветов, бутонов и листьев. Их оплетали узкие красные ленты. Красиво?

— Угу.

Когда Севка вернулся в свою пещеру, Нина Георгиевна сказала:

— Задача рабочих — выносить надувной песок и породу, а наша — смотреть под лопаты, как жадный хозяин смотрит в рот гостю.

— Зачем?

— Чтоб ни одна находка не оказалась выброшенной вместе с землёй.

Они смотрели под лопаты до трёх часов. За всё это время им попался один битый светильник и одна розетка.

— Не думай, брат, — сказала Нина Георгиевна, — что цель раскопок — это погоня за интересными находками. Для археолога главное — восстановить историю.

Глава VI

Вечером экспедиция в полном составе отправилась на базар — там находились шашлычная, тир, фотоателье и целых три чайханы. Севка, конечно, пошёл тоже. Хотя у всех завтра выходной, а ему — в школу, но не мог же он остаться дома, когда все пошли, как сказал Лёня, «знакомиться с жизнью узбекского народа».

Едва подошли к гузару, как услыхали: «Шашлык! Лучший шашлык! Подходи, люди! Вай, какой вкусный шашлык! Подходите, почтеннейшие, усладите сердца!»

Жаровня с шашлыками стояла прямо на площади, рядом с арыком. Вокруг неё прыгал широкоплечий человечек на коротких ногах. Был он в полосатом халате, подвязанном засаленным передником, и в поварском колпаке, надетом прямо поверх тюбетейки. Увидев археологов, шашлычник запрыгал чуть ли не выше своей жаровни.

— Борис Яковлевич! Борис-ака, дядь-Боря! Сюда, почтеннейшие! Шашлык сегодня вай как хорош. Такого и шах не ел!

Он стал хватать из жаровни шампуры.

— Хоп[15], почтеннейший, хоп, почтеннейшая, хоп, хоп! Хоп, джигит.

Не успели оглянуться, как у всех в руках оказались истекающие жиром шашлыки.

Ели молча. Когда приступили к четвёртому шампуру, Борис Яковлевич поднял глаза на Андрея Петровича и на Севку, поскольку они были новичками в деле «знакомства с жизнью узбекского народа».

— Здорово, — сказал Севка.

— Пойду поучусь, — сказал Андрей Петрович.

Он пошёл к жаровне, и оттуда сразу понеслось: «Маринад, лук, петрушка… Сколько в колоде держишь?.. Жир по бокам…»

Шашлычник хватал шампуры, подносил к самому носу Андрея Петровича и ловко бросал на место. «Мясо, не вымоченное в вине, — как сердце человека, не пропитанное щедростью».

Нетерпеливо отмахиваясь от покупателей, шашлычник потащил Андрея Петровича к корытцу, где вымачивалась баранина.

— Встретились два мастера, — разнежено сказала Татьяна Васильевна, доедая последний шампур.

— Андрей, мы в чайхану пошли! — крикнул Борис Яковлевич.

— Идите, идите! Андрей-ака потом придёт! — замахал руками шашлычник.

— Салам, здравствуйте, салам-алейкум, салам, салам… — Все, кто был в чайхане, стали пожимать археологам руки. Севке тоже пожимали. Вообще Севка заметил, что к археологам в городе относились с уважением, особенно к Борису Яковлевичу. Женщины улыбались ему застенчивыми и добрыми улыбками, мужчины подолгу трясли руки и приставали с бесконечными вопросами: «Сколько людей живёт на земле? Бывают ли в Ленинграде дни, когда Аллах не посылает дождь? Почему в Америке есть безработные? Какая марка телевизора лучшая?» Иногда такие вопросы задавали, что Анварка Уйгунов, мальчик из Севкиного класса, непременно бы сказал: «Приходи в базарный день — отвечу», что попросту означало: «Не приставай с глупостями». Но Борис Яковлевич так не говорил.

Вот и сейчас, не успели взобраться на широченные деревянные скамьи, на которых здесь пили чай, как их сразу окружили несколько человек.

— Не приставайте к людям, дайте им отдых! — кричал чайханщик, расстилавший посреди скамьи скатерть — дастархан.

— Уйди, шайтан! Заваривай чай, мой пиалы. У тебя своё дело, у нас — своё. Борис-ака, в каком государстве самый большой телескоп стоит?

Чайханщик в сердцах опустил на достархан поднос с фарфоровыми чайниками.

Все взяли по чайнику, налили в пиалы зелёный душистый чай, но пить не стали, а вылили обратно. Потом снова налили и снова вылили, до трёх раз. Потом стали пить. Севка делал, как все, раз тут такой обычай.

Пили вприкуску: кто хотел — с мелко наколотым сахаром, кто хотел — с изюмом, Севка — с тем и другим сразу. Но самым интересным в чаепитии было то, что, допивая очередную пиалу, оставшийся на дне осадок выливали прямо на пол. Поэтому Севка наполнял свою пиалу лишь до половины, чтобы чаще выплёскивать чаинки на дощатый настил. Потом ему надоело. А когда Борис Яковлевич заказал ещё семь чайников, Севка отодвинул свою пиалу и стал озираться по сторонам.

В дальнем углу чайханы он увидел Садуллу и того рабочего, что вечно что-то жевал.

— Борис Яковлевич, что он жуёт, резинку, что ли?

— Кто?

— Вон тот, в рваном халате, рядом с нашим хозяином сидит.

— А, Мурзаев. Это он нас-табак[16] жуёт, от которого дурман в голове делается.

— Значит, этот Мурзаев пьяница?