— Вроде.
— Зачем же вы его на работу взяли?
— Ну, не так-то просто найти людей на временную работу. К тому же работает он неплохо и дисциплину не нарушал.
Борис Яковлевич занялся переливанием чая, а Севка стал смотреть на Садуллу и Мурзаева. Он не слышал, о чём они говорили. А если бы услышал, то всё равно бы не понял, так как говорили они по-узбекски. А если бы и понял, то всё равно бы не заинтересовался.
— Брешут, что так просто землю перекидывают, — говорил Садулла. — Деньги они ищут. Деньги — отец всему. Деньги — что крылья, с ними лети, куда задумаешь.
— Правда твоя. Деньги нам отец и мать. На деньги сколько хочешь насу купить можно. Только взять их где? Не даются.
— Я тебе и говорю. Деньги — это крылья. Расправь и лети куда хочешь. На восток лети — найдёшь друзей, на запад лети — и там приятели.
— Правду говоришь, деньги — что мать, что отец родные.
— Вот-вот.
Хозяин бросил в пустую пиалу несколько монет — плату за чай — и подошёл к археологам:
— Бисмиллахи-рахмани-рахим.
— Садитесь с нами, Садулла Насырович. — Борис Яковлевич протянул ему пиалу. Садулла не спеша выпил чай, крикнул чайханщику, чтоб тот принёс ещё один чайник, но садиться не стал.
— Когда, уважаемый начальник, возьмёшь меня с собой? — спросил он по-русски. — Хочу видеть глазами Сары-Тепе. Пятьдесят лет не видел.
— Зачем вам, Садулла Насырович? Ведь там Будде молились, не Аллаху.
— Тёмные люди были, древние люди, Аллаха не знали. Всё равно, место святое. Месту поклониться хочу.
— Поговорю как-нибудь на заставе, может быть, и разрешат.
— Рахмат, начальник. Есть у Аллаха завтрашний день — подожду.
Когда хозяин удалился, Борис Яковлевич сказал:
— Садулла не первый раз просится на раскоп, а мне не хочется его брать. Есть в нём что-то, что не внушает доверия.
— Правильно, — подтвердил Севка. — Этот человек доверия никакого не внушает и на границе ему нечего делать.
Все рассмеялись, а Севка немного обиделся.
Спать в этот день легли поздно. Археологам-то что — не на работу, а у Севки подъём в семь часов. Каждое утро Севка вспоминал, что в Ленинграде ещё только четыре часа. Кому охота вставать в такую рань, тем более что утра здесь холодные, зуб на зуб не попадает. Днём — жара, ночью — холодина. Резко континентальный климат. Но, несмотря на холод, пришлось вытряхнуться из мешка.
Когда Севка выскочил за ворота, было уже тепло; когда они с Катей, Каримом и Карлсоном подходили к школе, было уже жарко.
В школу Севка ходил охотно. Ему нравились учителя, ещё больше — ребята. Не то чтобы ребята четвёртого «Б» были веселее или умнее ленинградских, но были они справедливее, что ли. Взять хотя бы Хадию Фирузову. Маленькая, круглолицая, со вздёрнутым носиком и двенадцатью косичками. Такой девчонке только бы и смеяться — она, наоборот, ревёт, и всё тут. Собаке нечаянно на лапу наступили — слёзы; у кого-то в кишлаке родственник умер — рёв; в газете написали, что в Южной Индии голод, — истерика. В Ленинграде такую девчонку давно бы «рёвой-коровой» задразнили, а здесь ничего — терпят, утешают. Вскоре Севка понял почему: Хадия никогда не плакала от страха или от обиды, а плакала от сочувствия другим. Значит, она была не слабым человеком, а была она человеком очень добрым, и дразнить её было бы нечестно.
Один раз Севка и сам её утешал — 12 апреля, в День космонавтики. Хадия стояла перед стенгазетой, шмыгала носом и тёрла руками глаза. Севка посмотрел на газету. Там был нарисован Юрий Гагарин. Первый космонавт спокойно и уверенно сидел в кресле космического корабля «Восток».
День космонавтики прошёл очень хорошо. Была линейка и все классы отдавали рапорта; потом Ариф Арифович рассказал, зачем люди летают в космос; потом был концерт самодеятельности. Выступали старшеклассники — пели, плясали, играли на домбрах, читали стихи. Из младших выступала одна Хадия Фирузова — лучшая танцорка школы. Она носилась по сцене, мелко перебирая ножками. Широкие шаровары метались, как трава на ветру, платье поднималось чашечкой тюльпана, двенадцать чёрных косичек звенели привязанными бубенчиками. Вместе с бубенчиками звенели и заливались колокольчики, спрятанные в толстых каблучках узорчатых туфель. Хадие хлопали больше всех.
После концерта старшеклассники расставили стулья вдоль стен и завели радиолу. Четвёртый «Б» вышел во двор и стал думать, чем бы заняться дальше — расходиться по домам не хотелось.
— Хотите, я вам рассказ прочитаю? — спросила Тоня-Соня.
— Хотим, давай! Какой рассказ? Про что?
— Садитесь, — сказала Тоня-Соня.
Четвёртый «Б» сел где стоял, то есть прямо на землю.
— Рассказ написала я сама. Но историю, которая в нём происходит, я не придумала из головы — так было на самом деле.
— Читай, читай!
Соня вытащила из кармана свёрнутую в трубочку тетрадь.
— Называется «Как усто Саид глиняного человека сделал».
Стало тихо.
— «Посуда нужна всем, а делать её умеют немногие. Глину месить, форму лепить, обжигать, глазуровать, узорами покрывать — кто это умеет, тот усто-гончар называется, тому особый почёт.
Ровесник века усто Саид, семьдесят шесть лет почтенному мастеру, а он до сих пор посуду делает и не знает усталости…» — Тоня-Соня читала громко, ни капельки не волнуясь.
Когда она кончила, ей тоже много хлопали, а когда все успокоились, Севка Клюев сказал:
— Хорошие у вас в четвёртом «Б» ребята. Только плохо, что каждый своим делом занят: Тоня-Соня сочиняет, Карим рисует, Катька собаку воспитывает, Саттар фотографией увлекается, Анвар Уйгунов в математический кружок к пятиклассникам ходит. А общего дела у вас нет.
— Как это нет? — возмутился Юз Ачилов, староста класса. — Что мы, металлолом или макулатуру не собираем?
— Понимаешь, макулатуру все собирают. Надо, чтобы было такое дело, такое, чтобы всех захватило. Например, отыскать участников Отечественной войны.
— Да их всех давно отыскали. Мы ещё и не учились тогда, и старшеклассники ещё не учились. Прежние ребята отыскали.
— Ну, тогда всех участников борьбы с басмачами.
— Их всего трое осталось, их все уже наизусть выучили.
Очевидно, Севка затронул больную струну, потому что со всех сторон понеслось:
— И первых комсомольцев все знают!
— И первых пионеров!
— И Героев Труда!
Вдруг Севку как осенит, он даже с места вскочил.
— Придумал! Давайте записывать рассказы! Вот как Тоня-Соня про глиняного человека. Иногда взрослые, даже не обязательно герои, рассказывают про очень интересное. Кто что услышит, пусть сразу же и записывает. Давайте?
— Давайте! Здорово! — закричал четвёртый «Б».
— А если будут рассказывать всему классу, что же, всем и записывать? — спросила Катька.
— Нет, зачем. Давайте выберем собственных корреспондентов.
— У кого пятёрки по русскому, — сказал староста Юз.
Выбрали Тоню-Соню, Катю, Хадию, Юза и ещё четырёх ребят.
— А я буду фотокорреспондентом, — сказал Саттар Алиев, хотя его никто и не выбирал.
— Когда Аллах возводил купол неба, ты подавал кирпичи, — сказал Анвар.
Действительно, Саттар всюду лез и, по словам Анвара, был заметен, как ишак с меткой на лбу. Вечно ему говорили «не возникай», а он вечно «возникал». Но сейчас никто возражать не стал, наоборот, все сказали:
— Хорошо, ты будешь фотокорреспондентом.
Так у четвёртого «Б» появилось своё самостоятельное дело.
Глава VII
Однажды утром кто-то принёс известие: Садыр Васильевич заболел — и математики не будет.
— Ура! — закричал Севка, но, встретив взгляд Хадии Фирузовой, кричать перестал. И хотя он радовался вовсе не тому, что математик заболел, а тому, что урока не будет, ему всё равно стало как-то неловко. Он тихо побрёл к своему столу. Как раз вовремя — в класс вошла Гульчехра Хасановна.
— Займёмся повторением пройденного по истории.