Катька бросилась домой. Схватила кусок колбасы — и обратно. А по двору сам Садулла прохаживается. Катька к нему.
— Какое вы имеете право не кормить собаку?
Старик руками развёл, прикинулся, что по-русски не понимает, а Катя тогда узбекского ещё совсем не знала. Она бросила щенку колбасу, да не добросила. У щенка верёвка короткая, он рвётся, рвётся, а дотянуться не может. Садулла засмеялся, выставил Катю на улицу и калитку закрыл.
По улице шёл Карим. Видит, сидит у арыка девочка, а по щекам слёзы текут. Он прошёл мимо, но потом вспомнил слова своего деда: «Поговори с человеком, если с ним приключилась беда», — и вернулся.
Сначала Катя молчала. Но Карим не отстал от неё, а когда узнал, в чём дело, то сказал: «Идём».
Садулла был ещё во дворе. Карим стал говорить с ним по-узбекски, а Катя бросилась к щенку и принялась отвязывать верёвку. Старик, конечно, заметил.
— Отойди, девчонка, побью! — Оказывается, он знал русский язык.
— Только посмей тронуть! — повысил голос Карим.
— Не лезь! И тебя побью! Всех побью!
Садулла, увидев, что Катька отвязала щенка, погнался за ней.
— Не отдам, не отдам! — Катька со щенком в руках бегала по двору; Садулла, подобрав полы халата, — за ней. Карим бросался меж ними, чтобы в случае чего прикрыть собою Катьку. Его кулаки были сжаты.
— Отступай! К воротам! — кричал Карим.
— Садуллу-бобо убивают! Люди, деда убивают! — визжала девчонка.
— Отдай собаку!
— Не отдам!
— Побью!
Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы во дворе не появился ещё один человек, тот самый, которого ребята потом прозвали Пятнистым.
— Что тут за базар? Гони прочь проклятых щенков! — закричал он. Старик замер. «Щенки» воспользовались этим и выскочили на улицу.
Вечером Катя сказала отцу, что со щенком она расстанется только вместе с собственной жизнью. Дмитрий Фёдорович и сам понимал, что Катино дело справедливо. Он пошёл к Садулле и предложил ему денег. Садулла от денег отказался и сказал: «Пусть красавица пионерка возьмёт собачку от меня в подарок, и пусть радуется большой начальник, отец красавицы пионерки, на свою дочку, когда она будет играть с маленькой собачкой».
— Не такой уж он злой, твой Садулла, — сказал Дмитрий Фёдорович.
— Это он к тебе подлизывается, — возразила отцу Катька.
Потом пришёл Карим, и они вместе придумали назвать щенка Карлсоном. Во-первых, потому, что «Катя» на букву «К» и «Карим» на букву «К» и «Карлсон» тоже на букву «К»; во-вторых, потому, что в этот день по телевизору показывали мультфильм «Карлсон, который живёт на крыше»; а в-третьих, потому, что Дмитрий Фёдорович, взяв в руки щенка, сказал: «Ну и откормили вы его. Живот прямо как у Карлсона». Так и стал Карлсон Карлсоном.
С той поры они втроём — Катя, Карлсон и Карим — дружат на всю жизнь. Они всё делают вместе, уроки тоже. Конечно, Карлсону уроков делать не надо, но зато он всегда провожает их в школу, а после уроков встречает и они вместе идут домой. Ни разу не случилось, чтобы Карлсон опоздал и не встретил их вовремя. Такой умный пёс.
— Молодцы, — сказал Севка, выслушав их историю. — Очень правильно вы поступили. И собака теперь у вас есть. А у меня никогда собаки не было. Прошу, прошу родителей…
На другое утро, едва Севка выскочил за ворота, он увидел, что его ждут Катя, Карлсон и Карим.
— Мы живём рядом: Катя — на Самаркандской, я — за углом. Будем заходить за тобой, — сказал Карим.
— Тем более что нам совершенно всё равно, какой дорогой идти в школу, — добавила Катя. Карим укоризненно взглянул на неё и уступил Севке место рядом с собакой.
Глава III
В экспедиции было шесть человек: Борис Яковлевич, его помощница Нина Георгиевна, которую прозвали «археолог на все руки», художница Татьяна Васильевна, студенты Ленинградского университета — «археологи без пяти минут» — Лида и Лёня и Севкин папа, Андрей Петрович. Ещё был шофёр Саша. Ещё был Севка.
Рано утром Саша всех увозил на раскоп — и археологов, и рабочих. Севка шёл в школу. Ему теперь там не было скучно — у него появились друзья. Да ещё какие!
На другой день после знакомства Катя повела Севку на третий этаж. Там на длинной светло-серой стене висели яркие разноцветные рисунки.
— Специально против окон повесили и стенку в нейтральный фон выкрасили, — сказала Катя.
— Как настоящая выставка.
— Она и есть настоящая. Видишь, написано: «Выставка работ акварелей ученика четвёртого «Б» класса Карима Юлдашева». Акварели — это рисунки, выполненные акварельными красками.
— Знаю. — Севка принялся смотреть.
Сначала шли сплошные овцы. «Отара» — белые овцы сбились вокруг чабана в чёрной бурке, в чёрной лохматой шапке. «На пастбище» — белые овцы щипали зелёную траву. «У горного озера» — белые овцы пили синюю воду, на синем небе плыли белые облака.
— Овцы похожи на облака, — сказал Севка.
— Иначе и быть не может, — сказала Катька. — При правильном уходе овца похожа на пушистое облако. А эта акварель называется «Заблудился».
— Вижу. Маленький ягнёнок заблудился, а старый чабан его нашёл и несёт на своих плечах, потому что ягнёнок устал.
— Это каждый видит. Но ты, конечно, не знаешь, что чабан — это дедушка Карима, и акварель ещё можно назвать «Добрый пастырь»[7]. Художники всего мира изображали пастуха с ягнёнком, чтобы показать доброту человека.
— Здорово ты, Катерина, важничаешь.
— Ни капельки не важничаю. Умурзак Алимович на рисовании всё про это объяснил и картинки показывал. А вот и я.
— Точь-в-точь ты — лохматая и глаза как угли.
— Неправда. Глаза как звёзды, а кудри — ночь.
На всех рисунках Катька была рядом с Карлсоном или Карлсон рядом с Катькой. При этом Катька оставалась одинаковой, а Карлсон рос прямо на глазах и из маленького щенка, едва научившегося держать ушки, превращался во взрослого пса с острой мордой и толстыми лапами.
— Когда Карим успел нарисовать столько? — спросил Севка, разглядывая последний рисунок, на котором Катька и Карлсон смотрели через окно на сыпавший с неба снег. Внизу было написано: «Редкое явление в наших краях».
— Про овец — летом, остальное — осенью и зимой. Выставку сделали к Новому году и не снимают, потому что красиво. Наша школа гордится этой выставкой. Работы на выставку рекомендовал сам Умурзак Алимович.
Конечно, Катька важничала и нарочно произносила «взрослые» слова.
В классе Севка сказал Кариму:
— Замечательные у тебя рисунки. Каждый рисунок замечательный. Карлсон очень красивый, и Катьку и овец узнать можно. Вырастешь, художником будешь?
— Ты затронул больное место, — сказала Катя.
— Катя так говорит, потому что я ещё не решил, кем быть — художником или чабаном, — сказал Карим. — Я очень люблю рисовать и очень люблю овец и то, как чабаны с отарами живут в горах. Вот и не знаю, как быть.
— Действительно, трудное положение, — согласился Севка.
Поскольку было с кем поговорить на переменках, Севке легче стало молчать во время уроков. Правда, он попытался ещё три или четыре раза втянуть Тоню-Соню в разговор, но из этого совсем ничего не вышло. «Занимается воспоминаниями», — ехидно думал Севка. Даже подсказывать Тоне-Соне было бесполезно, даже учителей она не всегда слышала. Ариф Арифович, «дважды Ариф», как называли его ребята, на каждом уроке говорил:
— Шарипова, старайся быть внимательной.
— Я стараюсь, — отвечала Шарипова. А иногда молчала и смотрела куда-то вбок. Училась она неважно. Поэтому Севка очень удивился, когда на уроке русского языка учительница сказала: «Как же так, Шарипова, лучшая моя ученица, а запуталась в разборе простого предложения?». Значит, был хоть один предмет, по которому Тоня-Соня не только успевала, но и считалась лучшей.