Постепенно зрение проясняется, но чётко я вижу только то, что находится вдалеке: коридор за стеклянной стеной палаты, пост медсестры, три пластиковых стула. Бредущего к столовой больного, с пояса которого свешивается медицинская перчатка, куда по дренажу, видимо, стекает гной. Синеволосую девушку в чёрном жилете, лацканы которого усыпаны разномастными значками.

— А шрам, шрам? — беспокоясь, всё спрашивает мама. — Он останется надолго?

Девушка машет мне и кривится в улыбке. А потом убегает. Я не знаю, вернётся ли она или уходит навсегда.

— Боюсь, навсегда, — отвечает врач, ободряюще касаясь моего плеча.

Я чувствую, как по щекам бегут солёные и бессильные слёзы серой мыши.

У меня было две цели: убедить его поменяться со мной телами, а затем вести себя так, чтобы она ни в коем случае не поняла, что это я.

Но это не казалось сложным: я знал её досконально. Читал её переписку, не упускал ни дня, когда она возвращалась в наш провинциальный городок. Следил за ней всё время, что мог. Прочёл каждую книгу, о которой она упомянула, посмотрел каждый фильм. Я знал, что ей нравится. Я знал, чего она не терпит.

Да, я почти ничего не знал о её возлюбленном (ха-ха!), но я знал, что она любит, и потому составить его портрет было несложно. Я даже знал, как уговорить его на мою авантюру. О да.

До исполнения замысла оставалось меньше суток. Я ощупал в кармане два маленьких пакета с землёй, которые должны были помочь провернуть задуманное. Первый — для меня; взял с клумбы у дома, в котором жил уже пятнадцать лет. Второй — для него: не придумал ничего лучше, чем цветник у его офиса; надеюсь, этого будет достаточно — он проработал там почти три года.

Завтра после полудня я явлюсь к нему на работу, представлюсь курьером. А когда он выйдет, изложу свой план. Его могут хватиться в офисе, но я подгадаю время: обед, коллеги решат, что он ушёл поесть в одиночку. Иногда он делает так, я знаю.

Возможно, он решит, что я сумасшедший. Мне интересна его реакция: я люблю изучать то, что любит она. А когда он развернётся, чтобы уйти, я выну из рукава козырь и два пакета земли. И объясню, что он выиграет. Он не сумеет отказаться.

Мы проделаем всё тихо, там же, во дворе. Обменяемся. Лишь бы «его» земля оказалась достаточно сочной, подходящей, достаточно напитанной им… Это должно быть быстро. Потом он, в моём теле, поедет в хостел, который я забронировал на своё имя, и послушно пробудет там до моего возвращения. А я — в его облике, от его имени — как только начнёт смеркаться, напишу ей, что жду у метро. И буду ждать с огромным букетом у массивных стеклянных дверей. В своём теле я никогда не мог подарить ей цветы. Никогда не мог обнять при встрече. Только на прощание, смазано, нелепо…

Завтра всё будет иначе.

Время летело с первой космической. Сделка по обмену прошла без сучка без задоринки, и вот я уже обмирал у метро в новом, непривычно лёгком теле, в сером пиджаке поверх ярко-лимонной футболки, в начищенных ботинках и тёмных очках в узкой оправе — совершенно зря, между прочим, солнца сегодня не было.

Всё вокруг плавилось в тумане волнения; тяжёлые двери станции, рекламная тумба, здание музея, мост, девушка в плаще, кафе на углу, афиша… Стоп. Перемотка назад. Афиша, угле на кафу, девушка в салатовом плаще… Идёт ко мне. Не улыбается почему-то.

Невысокая, широкий нос, россыпи веснушек на лбу, на щеках и даже по плечам (сейчас не видно, но я знал). Светлые, вечно встрёпанные волосы до пояса и никогда никаких каблуков. Глаза зелёные, как виноград.

Она.

У меня отнялся язык и, кажется, давление скакнуло. А она шла на меня прямо по курсу, хмурая, покусывая губу. Сумка съехала, волосы растрепало ветром.

— Привет.

Я молча протянул ей цветы и попытался клюнуть в щёку, и промазал, и, кажется, пора заканчивать актёрскую карьеру и бежать прятаться в хостел на задворках. Но она даже не заметила будто бы, взяла букет, даже не кивнула. Она выглядела не совсем не такой, какой я привык её видеть.

— Устала. Давай домой.

— Да, конечно, — чересчур поспешно ответил я. — Заказать что-нибудь на ужин?

Она подавила зевок и улыбнулась:

— Хорошая мысль.

— Что ты хочешь?

Роясь в сумочке, она рассеянно пробормотала:

— Как обычно.

Ощущение было, словно я съел что-то очень кислое, весь скривился. Мы же о её возлюбленном говорим, так? По её словам, у них всё серьёзно. Но по её же словам — сейчас — мне кажется, особой любовью не пахнет. Нет?..

Но я всё-таки заказал какие-то суши, и ещё плов и колу.

***

Войдя в квартиру, она бросила букет на трюмо, сняла туфли и прямо в плаще отправилась в кухню.

— Во сколько завтра? — поинтересовалась уже оттуда, хлопая дверцей холодильника.

— Что? — спросил я, чувствуя неприятную пустоту. Отчасти она объяснялась тем, что я понятия не имел, что у них запланировано на завтра. Буркнул что-то, но она сама додумала из моего бурчанья ответ.

— Вроде выставка начинается в девять. Значит, выехать нужно в семь… Останусь у тебя. Хоть высплюсь.

«Останусь у тебя»? Она живёт отдельно?

Она вернулась в коридор, держа в руках начатую пачку крекера. Засмеялась, глядя на меня:

— Как цапля. Чего застыл?

— Я люблю тебя.

— В смысле?

Я вообще не понял, зачем это сейчас сказал. Пришлось оправдываться.

— Поспорил, что признаюсь в любви. Репетирую.

— С кем поспорил? — без особого интереса спросила она.

— С Сашкой.

Какой такой мифический Сашка, я понятия не имел. Просто распространённое имя. Может, прокатит.

Она недоверчиво усмехнулась.

— С тем, что ли, неадекватным, с семинаров?

— Да-да.

Она покачала головой.

— Спорщик какой выискался… Это лето на тебя действует? Август, звёзды, пора любви?

— Август, — растерянно ответил я, стягивая пиджак.

— Ладно. Скорей бы приехала еда! И надо ещё подготовиться к интервью. Как думаешь, автограф-сессии будет после или до? И скинь, пожалуйста, программу выставки, я выберу, о ком подготовить очерк. В почту, ок?

Так. Где бы взять эту программу?

Меня выручили приехавшие суши — пока мы ужинали, я постарался аккуратно выведать, о какой выставке идёт речь.

— Нам ведь на Речной вокзал?

— Речной вокзал? — она нахмурилась, вспоминая. — Да нет. По-моему, это на Автозаводской. Вообще в другой стороне! Ты же там был в прошлом году. Забыл?

***

Ужин шёл к концу. Она, моя любимая, мой фетиш, жевала суши, накалывая их на вилку, читала что-то в электронной книге и почти не разговаривала. Никаких «как дела», «люблю тебя», «как проведём выходные», даже банального «как твой день». Я как-то не так представлял себе её, их отношения. И, наверное, у меня был немного странный вид от всех этих мыслей. Она спросила:

— Не заболел?

— А? Не. Не, всё в порядке.

Вздохнула, зажмурилась и, скрючившись на стуле, сжала руками виски.

— Как же мне надоело быть мелкой сошкой. Очерки, вопросы для интервью, редактура, вычитка… Сколько можно?

Я что-то промямлил, увлёкшись суши.

— Хочется, чтобы обо мне знали, чтобы обо мне говорили! Чтобы мои книги — огромными тиражами, — она заложила руки за голову и мечтательно откинулась на спинку стула. — Представляешь, захожу в книжный, а там целый стеллаж — мой, на каждом корешке моя фамилия. Тогда уже не я, тогда уже мне будут придумывать вопросы и потом задавать их на каждой книжной выставке. Автограф-сессии… издательства… переиздания… оформление серий… О-о-о!

Я наконец начал узнавать ту, кого боготворил, но она вдруг резко сменила тему:

— Есть у меня один знакомый, тоже мечтает стать писателем. Такой упитанный, такой… ну, не знаю… серьёзный. Мне его жалко. Мне кажется, он точно никогда им не станет. Он говорит, в этом деле нужна ступенька, нужен кто-то «свой», из писательских кругов, чтобы подставить плечо, протолкнуть, продвинуть. Мне повезло, я нашла тебя. А у него кто? Никого.