— Это я…

Тараська сжалась в комок, щеночком или клубочком пряжи, и Маргарита баюкала её, прижав к себе, пока не вошёл начальник отделения и не спросил негромко:

— Маргарита Александровна, ваша?

Зажмурившись, сжавшись, не дыша, Тая ждала ответ.

— Моя.

Первый день

По субботам Нора всегда превращается во взрослую: говорит ещё меньше, чем обычно, встаёт раньше, возвращается только к ужину, а главное — весь день она подрабатывает в торговом центре. Там, в стеклянном, подсвеченном лимонными огоньками киоске, она продаёт косметику. Каждый раз Нора прихватывает что-нибудь себе, и на её полке выстроился уже целый ряд пузатых, вытянутых и гранёных баночек и флаконов.

Александра никогда не пропускает субботние утра: как бы ни хотелось поспать подольше, она просыпается по будильнику Норы и, закутавшись в одеяло, сонная, усаживается на кровати.

— Чего опять глазищи распахнула? — бурчит Нора. Она, как всегда, не выспалась. Александра даже не помнит, во сколько та вернулась и ложилась ли вообще. Норе семнадцать, по пятницам она часто уходит гулять с городскими подружками или мальчиками… — Спи давай. Опять вечером будешь ныть.

Но Сашка не ложится досыпать, а Нора и не пытается её уложить. Ей не до того. Она убегает в кухню ставить чайник (ещё слишком рано, кипятка в бойлере нет), потом наскоро умывается и садится перед зеркалом. Эту часть Саша любит больше всего: Нора достаёт все свои баночки, вытряхивает из косметички тени и тюбики, ловко орудует кисточками и щёточками для туши… Накрасившись, она расчёсывает длинные, блестящие, какие-то сероватые волосы и собирает их в гладкий пучок. Натягивает прозрачные колготки, тёмно-сиреневое, почти чёрное платье, накидывает пиджак, встаёт на шпильки — и становится совсем взрослой. Александра таращится на неё всё то время, пока она, цокая каблуками по комнате, собирает вещи, наливает себе кофе и пьёт его вприкуску с крошечными ванильными сухарями, которые всегда есть на противне в духовке.

В половине восьмого Нора уходит — как всегда, не сказав ни слова на прощанье, — и Саша, проверив, не осталось ли где случайно не прибранной косметики (нет, не осталось…) заваливается в кровать ещё на целый час. Суббота, в школу не нужно, не нужно целых полчаса трястись в вонючем автобусе, а потом высиживать бесконечные пять или шесть уроков.

Если бы только Сашку взяли в лицей… Вот где она бы развернулась! В лицей она ходила бы с удовольствием, выполняла бы все задания, была бы лучше всех… Но, во-первых, она ещё слишком мала, нужно сначала дорасти до седьмого класса. А во-вторых, попасть туда — значит, переехать в другой интернат, ближе к лицею. И значит, сменить знакомых, потерять обжитую комнату и, что самое неприятное, — утратить отвоёванное здесь место почти под солнцем.

Александра и сама была далеко не промах, но, что ни говори, под крылом Норы — неразговорчивой, придирчивой и взрослой Норы, — жилось припеваючи. Связи и знакомства Сашкиной соседки охватывали весь интернат, распространялись на школу и кое-где даже просачивались в город. Начиная от кастелянши, которая всякий раз выдавала обеим бельё покрасивей и поновее, и заканчивая (ох, заканчивая ли?..) директрисой, с которой Нора могла запросто выпить чаю в шикарном, пахнущем лавандовыми духами кабинете, где Саша и была-то всего раз, в свой первый школьный день.

Второй день

Алька проснулась рано, в половине восьмого, как просыпалась каждое утро вот уже почти год. Но сегодня телефон прозвенел не привычной мелодией будильника, а короткой смс-кой. Лениво, продираясь сквозь утреннюю дрёму, Аля протянула руку и нашарила на столе мобильник. Наверняка смс от оператора, очередная реклама или уведомление. Можно было не отрывать от сна последние сладкие минутки, но пальцы уже ухватили провод зарядки, потянули — и телефон очутился в ладонях. Привычным жестом, не открывая глаз, снять блокировку. Да-да, одно новое сообщение…

Е.В.: «Привет».

Этого было достаточно, чтобы Аля проснулась — мгновенно и окончательно. Последнее сообщение с этого номера пришло в прошлом ноябре, сейчас середина октября. Выходит, почти год… Аля испугалась и пришла в какой-то дикий послесонный восторг одновременно. Тут же набрала ответ, не позаботившись о балансе, даже не подумав, что смс в другой регион, другому сотовому оператору, наверняка влетит в копеечку… Через минуту пришла ещё одна смс-ка от Е.В., со смайлом, короткая и немного едкая — будто сокращённый вариант её письма.

Алька выскочила из кровати и тут же, в пижаме, лохматая, уселась за стол. Отщёлкала мышкой и побежала по клавиатуре. Пальцы сами летали над знакомой географией букв, складываясь в очередное письмо, Аля и не помнила, какое по счёту. За три сотни, за четыре? Сколько их набралось с позапрошлой весны?…

Это было замечательное начало дня, она даже перестала сомневаться в сегодняшней авантюре с английской песней. Е.В., Е.В., хорошая моя… Как я тебя люблю…

***

И тем не менее, день пошёл наперекосяк. Вечером, сидя в полутёмной душной комнате, расстроенная, взвинченная, обиженная на полмира и грустная Алька глядела в экран зависающего ноутбука и думала о том, что не всё так страшно, всё просто глупо сегодня вышло, и нечего об этом переживать. Она выбирала, чем бы наполнить наушники, когда писк оповестил о ещё одном сообщении, на этот раз ВК. Опять этот журналист…

Аля наморщила лоб, вспоминая полного, круглого, невысокого человека в подслеповатых совиных очках и сером пальто в мелкую клетку. Но вместо его образа перед глазами почему-то встала Нора — тонкая, строгая, замкнутая. Интересно, какая она сейчас? Когда Алька переехала в лицейский интернат, Норе было семнадцать. Теперь семнадцать самой Але. Значит, Норе уже почти двадцать три. Узнала бы она в нынешней Альке прежнюю, растрёпанную и задиристую Александру? Наверное, нет. Аля и сама не могла поверить, что когда-то была той двенадцатилеткой, охотившейся за цветными флакончиками и боготворившей свою молчаливую и резкую приютскую соседку.

Ещё более туманным ей казалось время, проведённое с Ритой. В те тёплые и сырые месяцы ранней весны на неё словно надели очки с туманными стёклами, и размытая жизнь запахла сахаром, домашними плюшками и стиральным порошком. Но потом, позже, уходить от Риты было почти не жалко. Не жальче, чем расставаться с Норой в чужой интернатской комнате.

Итак, журналист… Что он написал на этот раз?..

И, словно утром, сообщение оказалось неожиданным. В нём был далёкий привет от далёкого человека — лицейской учительницы географии. Совершенно случайно и здорово до того, что сложно было сдержать улыбку. И теперь Аля улыбалась, сидя за своим почерневшим от карандашных разводов столом, после сложного суетливого и неудовлетворённого дня, так чудесно окантованного двумя дорогими людьми.

Марика

— Я люблю пить, — сказала Марика дождю. — Люблю!

И рассмеялась. Ледяные пальцы сжимали коробочку ванильного йогурта, бахрома по краю платка развевалась по ветру, а московские огни расплывались перед глазами из-за отрывистых капель дождя.

Спускаясь в подземный переход, Марика вдруг подумала, как странно прозвучали её слова: «люблю пить». Словно о спиртном. Усмехнулась.

Нет, она говорила о другом. Об апельсиновом соке, ванильном йогурте, сладком чае или клюквенном морсе…

Чёрный горький кофе — по утрам. Никакого сахара, и, конечно, без молока. Горький, крепкий, горячий, тёмно-коричневый в очень белой кружке. Ему в компанию — бутерброд с колбасой или сыром, разогретый в микроволновке до хрустящей корочки. Или — пирожное-картошка, с посыпкой или густым шоколадным сиропом сверху. Не торопясь, глоток за глоточком. Идеальный завтрак.

Сок — апельсиновый, грейпфрутовый, а лучше — цитрусовый микс, — по дороге. По бесконечной жаркой летней или солнечной весенней дороге. Сладкий, с кислинкой, с горчинкой, с мякотью, хранящий в своём вкусе сотни улиц, маршрутов и троп. Послевкусие на языке, утолённая жажда, долгожданная прохлада зала метро после долгого пешего пути по горячему асфальту. Люди в фонтанах, брусчатка, солнечные брызги по стёклам, тень и лавочки летних кафе, лужицы и поребрики, карты и движения наугад по целому миру вмещаются в литровую оранжевую картонную коробку. Она манит Марику; всякий раз она обещает новые одинокие приключения…