«Верно, так и будет до отъезда в Петербург», — думала Катерина Александровна и, счастливая такою новою для неё замужнею жизнью и ещё не уставшая ею, под руку с мужем шла в столовую.

Я чувствовала себя невероятно — словно попала в фантастический фильм о подростках; тех самых, что носят цветные ассиметричные стрижки и рюкзаки на одной лямке, руки по локоть в феньках и кожаных браслетах, и эти атмосферные свитера с оленями, и ещё стаканчики кофе с неразборчиво написанными маркером именами.

Я была героем сетевого романа — своего собственного. Я сама его писала; скоро месяц, как я тут.

Стояли яблочно-золотые, безоблачные первые числа сентября. Но я не ходила в институт или на курсы. Впервые за долгое время я жила вне расписания. Занятия, работа, лекции — всё это осталось по другую сторону стекла.

Вчера я провела день в бегах. На хвосте до самого вечера висели фо, но у меня было фантастическое ощущение неуязвимости. В прошлой жизни я бы поминутно оглядывалась, боясь, что оно ускользнёт, и вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, попыталась бы затаиться, забиться поглубже. Но эта, новая, застекольная я, беззаботно гуляла но Москве. Позавтракала в кофейне, прошлась по Новому Арбату — никуда не спеша, не боясь быть увиденной. Я была неуязвима в своей правоте, в своей вере в лучшее и в то чудо, которое со мной произошло.

После двух чашек кофе отправилась на ВДНХ и бродила там до самого вечера: слабо-розовый, разведённый водой закат, щедро присыпанные пудрой пончики и эти чёртики в глазах каждого встречного — они как будто знали, кто я, и обещали прикрыть, если встретят фо.

О, я смеялась им в ответ, откусывала огромные куски гамбургера, а обёртку швырнула по ветру и попало точно в мусорную корзину. Ночь провела в хостеле в Москва-Сити: шестьдесят четвёртый этаж, вид на чумовой город и никакой поклажи, ничего.

Я проснулась голодной и весёлой, умылась, позаимствовала в кухне коробку печенья и, не заплатив, отправилась дальше — навстречу городу, навстречу новому дню, где меня было не найти ни фо, ни моей семье, ни тревогам.

Меня немного тревожил лёгонький Heckler&Koch, до сих пор спрятанный на дне рюкзака. Я была мазилой, совершенно не умела обращаться с оружием, этот изящный стволик был лишним грузом. Наверное, было бы легче от него попросту избавиться, но… Какие могут быть «но»! Напевая, я оставила пистолет на белом пластиковом стуле фудкорта в торговом центре недалеко от Кунцевской. Что будет с ним дальше — не моя забота. Конечно, по отпечаткам они поймут, что парабеллум побывал у меня в руках, но о том, что у меня есть оружие, им известно и без того. А ещё им известно, что у меня совершенно нет страха…

Я смеюсь, впервые перебегая в неположенном месте Ленинградский проспект. В редких просветах между машин асфальт плавится, укутанный летней жарой. Масса автомобилей движется до тошноты предсказуемо; мне недостаточно азарта. Я чувствую, как клокочет кровь, мне нужно выплеснуть адреналин только за тем, чтобы по сосудам толчками разошлась новая доза, ещё более мощная.

Но что я могу? Ограбить ювелирный? Стать руфером? Прыгнуть с крыши?

Как это скучно. Как скучно… Решаю, что пора начать игру всерьёз. Я слишком долго была серой мышью. Смеюсь, гадая, о чём подумаю фо. В голове зреет хищный план. Но прежде нужно подкрепиться… Я не ела со вчерашнего вечера, и коробка печенья — не спасение. Однако по пути к магазину я съедаю её целиком: шоколад, бисквит и джем, целых десять штук, и если вы думаете, что я буду считать калории, вы ошибаетесь. Это в прошлом. Я прекрасна, я неуязвима.

Я запиваю печенье кофе из ближайшего ларька, а в прохладном супермаркете иду вдоль полок, складывая в рюкзак то и это, совершенно не таясь. Когда рюкзак становится практически неподъёмным, двигаюсь к выходу. У кассы хватаю бутылку с лимонадом и ещё одну с пивом. Серые мыши не пьют алкоголь, да и сейчас меня не тянет, но я должна попробовать, что это.

Нет, не должна. Я хочу попробовать, что это, и это моё дело.

Я жду, что каждую секунду на меня набросятся охранники магазина, заверещат кассирши. О, я устрою… Но никакого шума. Я спокойно миную кассы, улыбаюсь пожилому мужчине в тёмном костюме и с пружинкой рации около уха. И ухожу.

Целую минуту стою у кружащихся стеклянных дверей, рассматривая недавно набитую тату: иероглиф, значащий «свобода», похожий на скелета или на жуткий оскал…

Они спохватываются и с криками бросаются следом, когда я уже на пороге.

Я хохочу, снова перебегая Ленинградку, на ходу срываю зубами пробку и глотаю ледяные кубики сладкого, шипучего лимонада. Охранники остаются на той стороне шоссе, не рискуя войти в реку автомобилей, но я всё равно швыряю им вслед сворованный шоколад, какие-то бутылки, глазированные сырки, пластмассовую упаковку донатов… Всё то, что я так любила в прошлой жизни, но что никогда не позволяла.

Через десять минут ногой выбиваю чердачный люк и оказываюсь на крыше пятиэтажки.

— В игру! — ору я, подражая Шерлоку, перекрывая гул машин, крики, лай и другие звуки полуденного города. Перебегаю от антенны к антенне, прижимаюсь спиной к трубе и, зажав между ног рюкзак с расползшейся молнией, набираю: «Ленинградское ш 75». Хочу отправить, но отличница, эта дура-отличница, которая основательно попортила мне кровь, выныривает из глубин прежней жизни и велит добавить знаков: «Ленинградское ш., 75».

Триггер срабатывает, и уже через минуту я слышу, как, точно в GTA, приближается треск лопастей. В игре на такой случай есть код брони и здоровья. Но у меня припрятано кое-что похлеще: у меня — патч Застеколье: полная неуязвимость.

***

Полная, да не до конца. Знаете, как в ракете: если в девяти из десяти испытаний шлюз закрывается автоматически, в космосе обязательно будет именно десятый раз.

Моя игра начинается и кончается перестрелкой, вертолёт висит сверху хищной птицей, заслоняя ослепительное солнце. Фо, путаясь в своих идиотских белых плащах, дробят из «козьих рогов», не скупясь на патроны. Но убивает меня, конечно же, не это. Всё дело в байке, он оттирает меня к стене, к глухой кирпичной стене без окон, бежать некуда… Я делаю попытку, вцепившись в пожарную лестницу. Пока я карабкаюсь вверх, кто-то ранит меня в руку, и, кажется, вместо крови из раны хлещет чистый адреналин. Я захлёбываюсь азартом и безнаказанностью, свободой, дурью, которой так жаждала.

А потом вдруг парализует пальцы, и я срываюсь вниз, в массу белых плащей с высокими воротниками-стойками, в скопление чёрных, задранных кверху дул…

— Эта рана останется надолго?

Грохот, вскрик, белизна… Слепящая, тошнотворная боль… Кто-то трогает мою руку…

— В целом состояние стабильное. Завтра мы, возможно, переведём её из реанимации в общую палату.

— Какие нужны лекарства? — голос срывается; тон испуганный и нервный; очень знакомый…

Под закрытыми веками черно, но стоит приоткрыть глаза, как извне в меня врывается белизна. Это фо? Я попала к ним?

Вокруг белые простыни и человек в белой мантии и в очках. Есть ещё люди — они в обыкновенной одежде. Я бы поверила, что тот, в очках, — фо, но на его шее висит стетоскоп. Это врач, да?

Преодолевая тошноту, я скашиваю глаза. Я в больнице. Вокруг собралась моя семья.

— Где фо? — шепчу я. Выходит хрипло, с натугой.

— Какие фо? Никаких фо не существует, — отвечает брат, склоняясь к моему лицу. Отводит налипшие на лоб обыкновенные, мышиного оттенка волосы. Я вспоминаю, что они были голубыми — всего несколько минут назад, когда я карабкалась по лестнице.

Сердце падает куда-то глубоко вниз.

— Останется шрам, да? — повторяет мама, обращаясь к доктору.

— Женщина, поверьте, от ДТП остаются и куда худшие шрамы.

Я с трудом вырываю свою руку и подношу к глазам. Они говорят что-то, но я не слышу. В очертаниях раны узнаю чёрточки бывшей татуировки. Теперь она выглядит как невнятное пятно.

Не видя никого вокруг, я сажусь в кровати. Что-то с грохотом падает с колен; грохот доносится, как сквозь вату. Я оглядываюсь.