Промокшая, простоволосая, без румян и впрыснутой в глаза беладонны, Тильда казалась совсем юной; капюшон плаща делал её похожей на сказочную путешественницу или мага-пилигрима. Она явилась к Коромыслу по воле шерстяной нити, которая в её краях, спадая с чеканного прядильного колеса, предсказывала судьбу. Нить указала на жениха — и Тильда двинулась в путь, как велел обычай. Не то чтобы очень хотела, но уж лучше за суженым, чем козопаской, ткачихой или трактирщицей.

Да только обычай умолчал, что час, на который выпадет встреча, придётся на день Желания, когда у корней Коромысла соберутся люди и гномы, змеи и ходячие корабли. И всё бы хорошо, если бы Тильда хоть раз слышала об этом дне, но…

Тропа вилась, сливаясь со стёжками от весей и городов, с венами ручьёв и рек, ширилась, оплеталась травой и диким шиповником и, наконец, вывела Тильду к селению у корней. Коромысло уходило в небо дугообразной кроной, в которой свистели свиристели, вился дым пекарен и купален, гудела знойная стужа.

Тильда скрипнула калиткой, минула околицу и ступила на вымощенную белыми клыками дорогу к Центру Жития, где судьба указала ей встретить жениха. Центр скалился лиловой пастью панорамного окна, сквозь которое шныряли обученные левитации гномы и степенно вплывали дредноуты, галеры и звёздные бригантины.

Испуганная гомоном большого селения в канун дня Желания, она заткнула уши, закрыла глаза и притаилась в тени пня от мухомора. Мох и мягкий зелёный вьюн пахли свежей весной, послеобеденный шум стихал, сменяясь сонным бормотанием, и мало-помалу Тильда успокоилась.

— Госпожа, госпожа!

Она вздрогнула так, что на груди подпрыгнул мешочек с монетками.

— Госпожа!

Маленький мальчик, подмастерье башмачника, конюшего или трактирщика, в кожаном лоснящемся жилете и деревянных башмаках, почтительно тронул её подол.

— Госпожа! Мастер из Центра Жития велел проводить вас в ваше жилище.

Тильда прижала ладонь к груди — унять трепещущее сердце — и улыбнулась, чтобы не пугать мальчишку.

— Откуда он знает, что мне нужно жильё?

— Все, кто приходит к Коромыслу в канун дня Желания, ищут жильё. Хозяин вас приметил, велел мне: «беги, Мато, пригласи госпожу в дом. Приютить чужестранку в сени Коромысла — долг!»

Тильда вспомнила о шерстяной нити судьбы и кивнула: верно, так всё и должно быть.

Мато протянул ей ладонь в пятнах чернил и сажи и помог подняться с пружинящего мха. Участливо отряхнул подол расшитого дорожного платья и повёл, лавируя между уснувших полуденной сиестой бригов, усатых гномов и пёстрых свиристелей, к Центру Жития у самых корней.

Минуя лиловые окна, Мато указал на ступени вниз и винтовой лесенкой, вгрызшейся в землю, провёл гостью неприметной дверью внутрь. Широкий, в двенадцать обхватов, ствол Коромысла внутри был полым, но стенки толщиной с волос не пропускали ни звука снаружи. Мальчик подвёл Тильду к стойке регистрации, приложил ладонь к лакированному квадрату, составленному, словно пазл, из светлой и тёмной древесной коры, и взглядом попросил её сделать то же.

Тильда повиновалась, и стоило ладони коснуться гладкого дерева, как её подхватил мгновенный порыв и вознёс, минуя ярусы и этажи, под самую крону.

— Здесь ваша комната, госпожа. К обеду вы запоздали, я принесу вам перекусить сюда. А к ужину придётся спуститься в общий зал, — предупредил Мато и бесшумно исчез за лиственной стеной. Но не успела Тильда освоиться и оглядеться, как он возник вновь: с подносом в руках и свежим полотенцем через локоть. Поставил поднос на дубовый стол у кровати с огромным, небесного цвета балдахином, и положил в изножье полотенце.

— Отдыхайте, госпожа. Можете подремать; я разбужу вас перед ужином.

— Будь так добр, — рассеянно согласилась Тильда, и мальчик снова ухнул прочь прямо сквозь пол, на котором солнце причудливо играло сквозь широкую тонкую листву Коромысла. Куда же вывела её шерстяная нить с костяной прялки? Странное место: и гномы здесь, и корабли, и зелёные комнаты в кроне Коромысла, и лиловый Центр Жития… Только мальчик Мато, здешний подмастерье, показался отголоском родины: давно не стриженный, но гладко причёсанный, глаза — перезрелые черешни, маленький, юркий и пахнет нагретой землёй, сеновалом, глиной и молоком.

Вспомнив о молоке, Тильда оглянулась на принесённый поднос. На нём стоял большой горшок, перетянутый сверху марлей, горшочек поменьше, накрытый крышкой, расписная деревянная ложка и три ломтя хлеба. В большом горшке оказался наваристый, жирный рыбный суп со шматком густого лукового соуса. В маленьком горшочке — крупитчатая пшённая каша с крапинами изюма.

Когда, присев на край кровати, Тильда справилась с первым и со вторым, маленький горшок заурчал, заметая куда-то в небытие остатки каши, превратился в старенькую кофемолку и выдал ей порцию тёплого кофе. По древесной, тонувшей в изумрудном сумраке комнате разлился аромат пенки, крошки, оболочки зерна, частичек шелухи — самого нежного, что не утонуло в пучине гущи. Перчинка, горчинка, земляника, земля, соль, ржаной хлеб, дым обжарки…

Тильда с удовольствием втянула носом запах и выпила кофе почти залпом.

"Странно, что мальчик подал кофе, посоветовав подремать", — подумала она и тут же провалилась в сон на мягкой перьевой перине.

***

Тильде показалось, не прошло и минуты, как Мато снова почтительно дёрнул её за подол:

— Просыпайтесь, госпожа. Скоро ужин.

— Я обязательно должна спускаться? — капризно со сна проворчала Тильда и тут же вспомнила: шерстяная нитка! Она должна делать, как велит ей судьба, и если той угодно предстать в виде маленького подмастерья — что ж, не ей, Тильде, выбирать.

Она живо поднялась и сунула ноги в мягкие кожаные дорожные башмачки.

— Проводишь меня, Мато?

— Конечно, госпожа.

Переминаясь с ноги на ногу, мальчишка ждал, пока Тильда ополоснёт лицо свежей водой от дождя, прошедшего, пока она спала, разгладит складки на платье и проведёт гребнем по растрёпанным рыжим волосам.

— Не мешкайте, госпожа, — попросил Мато, когда она уселась на кровать с ниткой и иглой в руках — подштопать чулок.

— Иду, иду, — отмахнулась Тильда, наскоро прихватывая побежавшую стрелку. — Ну, готова!

И они двинулись вниз по винтовому лабиринту внутри широкого ствола Коромысла. Тильда дивилась всему вокруг: и голубым лепесткам, и розовым колокольчикам, и лимонно-жёлтым опятам, которыми были законопачены щели рассохшихся стен.

Наконец они добрались до самых корней, но и там Мато не остановился, а повёл её ещё глубже, в Подкоренье, куда уже не проникал золотистый закатный свет. Там царили густые, как сливочный крем, лиловые сумерки, наполненные искрами и светлячками.

У самого порога подземного зала Мато распахнул перед ней дверь и вдруг жалобно вскрикнул.

— Что такое? — бросилась к нему Тильда. — Мато?

— Наступил на шип, — пробормотал он, скача на одной ноге и безуспешно пытаясь стащить с другой цветной чулок. Тильда только сейчас заметила, что Мато отчего-то без своих деревянных башмаков.

— Теперь умру.

— Это ещё почему? — опешила она и заметалась кругом, ища кого-нибудь в помощь. — Мальчику плохо! Помогите! Помогите!

— Никто не выйдет из зала, вот-вот будет ужин, — слабо окликнул её Мато. — Не кричите, госпожа… Только помогите мне войти внутрь… Хоть раз погляжу, как выбирают карты…

«Что ещё за карты?» — закусила губу Тильда, подхватывая Мато под руки и втаскивая внутрь. Он стонал сквозь зубы и всё поминал ядовитый шип, пока она вела его к свободной деревянной колоде, заменявшей стул во главе стола.

Стол был такой длинный, что дальний конец прятался в тени. Тильда различила несколько лиц по обе стороны берёзовой столешницы — всё девушки, кто краше, кто уродливей неё. Ни мужчины, ни ребёнка — один Мато на весь зал. Свободных мест, кроме колоды, на которую она усадила подмастерье, не осталось, и Тильде пришлось встать за его спиной.