Каждые четыре года население города увеличивалось на количество, равное количеству жителей Бостона или Сент-Луиса. Застройщики не поспевали за ростом населения. В один из моментов 1926 года здесь строилось или перестраивалось более тысячи офисных зданий. Чтобы уменьшить скученность, правительство города ввело новые строгие правила, разрешив строить высотные здания только на больших участках, дальше друг от друга и так, чтобы на улицах было больше света. В результате, как оказалось, темпы роста только увеличились, поскольку для того, чтобы принести выгоду, здания на больших участках должны были быть поистине огромными. Небоскребы стали постепенно захватывать северную часть Манхэттена. В 1927 году на долю Нью-Йорка приходилась половина небоскребов страны, и половина из них располагалась в Мидтауне[14].

Большинство новых зданий создавали огромную нагрузку на инфраструктуру города. Когда в начале 1927 года по адресу Лексингтон-авеню, 420, выросло самое высокое офисное здание в мире, Грейбар-билдинг, в него одно ежедневно съезжались двенадцать тысяч офисных служащих. В одном квартале Манхэттена теперь могли находиться около пятидесяти тысяч человек. Все это делало Нью-Йорк самым уплотненным городом планеты, обитать в котором и передвигаться по которому было нелегко. Но здесь же устраивались и самые великолепные зрелища, вроде торжественных процессий с серпантинами и конфетти, как та, которую городу вот-вот предстояло увидеть.

В понедельник 13 июня Чарльз Линдберг сам прилетел в Нью-Йорк на предоставленном ему самолете ВМФ и приземлился на Митчел-Филд на Лонг-Айленде, откуда его немедленно доставили на борт гидроплана, чтобы совершить небольшой перелет до центра города. Он не ожидал – да и никто бы на его месте не ожидал – увидеть такую необычайную толпу. Казалось, на улицы вышел весь крупнейший в мире город.

Гавань была усеяна многочисленными катерами и баржами; в самом Манхэттене от Центрального парка до южной его оконечности люди теснились на всех улицах и в переулках, выглядывали из всех окон и взбирались на все крыши. Никто не мог с точностью утверждать, сколько человек были свидетелями этой процессии. Согласно большинству оценок – от четырех до пяти миллионов. Это вполне могло быть самое многолюдное мероприятие в истории, посвященное одному человеку.

В гавани Линдберг пересел на яхту мэра (подарок городу от Родмана Уонамейкера), которая доставила его до Бэттери-парка, откуда и началась торжественная процессия. В парке планировалось устроить легкий фуршет, но толпа журналистов и фотографов, добравшихся туда первыми, уже опустошила все столы, так что Линдбергу пришлось приступить к праздничному мероприятию на пустой желудок.

В Бэттери-парке, по некоторым оценкам, его ожидали три тысячи человек. Там он сел на заднее сиденье «Паккарда» с открытым верхом рядом с мэром Джимми Уокером, на голове которого красовался цилиндр, казавшийся устаревшим даже для того времени. Линдберг, как всегда, был без головного убора. Автомобиль вырулил на Бродвей и поехал под дождем серпантина и конфетти. Временами этот дождь становился настолько плотным, что те, кто следил за движением главного автомобиля, теряли Линдберга и Уокера из виду. Торжество не имело себе равных. В день празднования окончания войны в 1918 году уборщики вывезли с улиц 155 тонн мусора. После парада в честь Линдберга было вывезено 1800 тонн. Некоторые зрители в возбуждении выбрасывали весь бумажный мусор из корзин в офисах вместе с возможными тяжелыми предметами. На следующий день среди бумажных телеграфных лент были обнаружены телефонные книги и деловые справочники; просто удивительно, что никто не пострадал от них.

В рядах ликующей толпы стояла и никем не узнанная молодая женщина по имени Гертруда Эдерле, которую с полным правом можно назвать самым забытым человеком Америки. Она родилась в семье немецких эмигрантов – ее отец владел мясной лавкой на Амстердам-авеню – и увлекалась плаванием. В 1922 году она побила шесть национальных рекордов. Обладая невероятной силой, она могла без труда преодолевать большие дистанции. В августе 1926 года она не только стала первой женщиной, переплывшей Ла-Манш, но и сделала это быстрее всех мужчин. Этот факт настолько поразил ее соотечественников, что они тоже устроили ей торжественный прием с серпантином; некоторое время ее популярность была настолько высока, что за ней постоянно следовали любопытные зеваки.

На пике своей славы Эдерле получала коммерческие предложения стоимостью в 900 000 долларов, но ее менеджер считал, что она заслуживает большего, и не позволял ей их подписывать. К сожалению, мир решил, что вне своей любимой стихии Труди Эдерле не особенно интересна и привлекательна. Она была полновата и не блистала красотой. К тому же у нее были проблемы со слухом, из-за чего во время интервью она казалась раздражительной и нетерпеливой. Как только Эдерле вернулась домой, Ла-Манш переплыла еще одна американка – Милле Гейд, датского происхождения, и достижение Эдерле стало выглядеть не таким уж грандиозным. Мир быстро утратил интерес не только к Гертруде Эдерле, но и к Ла-Маншу вообще. В итоге на выступлениях сама Гертруда заработала только 19 793 доллара. Ко времени парада в честь Линдберга она получала 50 долларов в неделю, работая инструктором по плаванию, и могла ходить по городу, не опасаясь внимания посторонних. Когда же о ней вообще вспоминали, то только в качестве примера того, какая участь, вне сомнения, ожидает и Линдберга.

Процессия двигалась долго, почти весь день, с остановками у Ратуши Нью-Йорка, собора Святого Патрика и Центрального парка. Это был первый из четырех весьма напряженных дней для Линдберга. Далее его ожидали приемы, речи, собрания и еще парады, а также запоздалое посещение «Рио-Риты» в новом театре Зигфельда. На время пребывания в Нью-Йорке Линдбергу и его матери предоставили большие апартаменты в доме № 270 по Парк-авеню, владельцем которого был не кто иной, как Гарри Фрейзи – человек, который продал Бейба Рута «Янкиз». По случайному совпадению это здание было знакомо и Шарлю Нунжессеру, потому что в нем проживала его любовница Консуэло Хартмейкер, когда он ухаживал за ней. Именно в апартаментах Фрейзи миссис Линдберг нехотя согласилась принять журналистов, собравшихся на неформальную пресс-конференцию. Ее выступление можно было смело назвать мастер-классом по тому, как не следует отвечать на вопросы.

– Как вы думаете, чем ваш сын займется дальше? – спросил один из журналистов.

Миссис Линдберг сказала, что не имеет ни малейшего представления.

– Он привез какие-нибудь сувениры из Парижа? – спросил другой.

– Нет.

– А вы хотели бы когда-нибудь перелететь через Атлантику вместе со своим сыном?

– Он меня об этом не спрашивал.

– Какие у вас планы на ближайшие несколько дней?

– Это решает организационный комитет.

И так полчаса, пока у репортеров не закончились вопросы и не наступила неловкая тишина. Когда вошел помощник и сказал, что миссис Линдберг ожидают в другом месте, она заметно вздохнула от облегчения.

– Я и так наговорила слишком много, – призналась она.

Нельзя было не признать, что Линдберги обладают некими странностями в поведении, а когда они находятся вместе, то странности эти только усиливаются. Вечером после парада Чарльз и его мать в сопровождении мэра Уокера поехали в поместье мультимиллионера Кларенса Х. Маккея на Лонг-Айленд, где должен был проходить банкет с последующими танцами. Вскоре после ужина Линдберг куда-то исчез. В панике Маккей приказал прочесать все поместье, не зная, что случилось с самым главным его гостем. Оказалось, что Линдберг с матерью поехали обратно на Манхэттен, не сказав ни слова ни хозяину, ни губернатору, ни мэру, ни кому бы то ни было из пятисот других гостей. Они также не сообщили мэру, что оставляют его без автомобиля.

Целых три дня статьи о Линдберге заполняли передовые полосы «Нью-Йорк таймс», как и несколько последующих полос. В день торжественной встречи о Линдберге говорилось на первых шестнадцати страницах газеты. Широкая публика настолько жадно интересовалась всем, что было связано с Линдбергом, что когда миссис Линдберг отправилась на вокзал Пенсильвания, чтобы сесть на поезд, следующий на Средний Запад, ее охраняли от толпы пятьсот полицейских.