— Насколько я помню, ты до самого конца так и не сказала мне, что собираешься делать. Такого больше не будет.

— Обсуди наши дела со своим партнером, героем–пилотом, — посоветовала Сада. — Вообще переговори с кем хочешь. Времени достаточно. Тихоокеанский корабль прибудет на орбиту Нептуна через тридцать дней. Но, надеюсь, рано или поздно ты сделаешь правильный выбор — ради себя же и всех, кто живет в твоей привлекательной грязной яме.

Двое мужчин сидели на выцветших от времени брезентовых раскладных креслах в тени большого ангара рядом с посадочной полосой, направленной прямо в разноцветный техасский закат. Кэш Бейкер приканчивал третью бутылку пива «Антарктика», полковник Луис Шуарес пил холодный чай. Оба болтали о прошлом, делились новостями. Когда Кэш сообщил, что он теперь в АР-корпусе, повисла тишина. Наконец Луис нарушил молчание:

— Ох, парень, чего мне не хватает на Луне, так это закатов.

— А у нас тут замечательные, — похвастался Кэш. — В особенности когда ветер с северо–запада и в воздухе пустынная пыль — как сейчас. Кстати, пыли чертовски много. Мы посреди засухи. Причем дрянной. Но, думаю, вряд ли вы на Луне много слышите про наши засухи.

— Наверное, меньше, чем следовало бы, — согласился Луис.

— Но я тебя не виню. У тебя работа и семья.

— Я знаю — мне повезло.

— Эй, ладно уже, — сказал Кэш. — Я тут не пытаюсь давить на слезу. Я понимаю, что знатно облажался, но дело прошлое. Проехали и пошли дальше.

Снова повисло молчание.

— …Все–таки самые лучшие закаты я видел у Сатурна, — выговорил Кэш, чтобы хоть как–то продолжить беседу. — Солнце идет за кольца, светит из–за сатурновского лимба. Здорово.

— Чудесный вид, — согласился Луис.

— Будто взрыв тысячи водородных бомб.

— Ты и в самом деле помнишь эту хрень?

— В смысле до того, как меня приложило? Я сейчас уже сам не понимаю, — признался Кэш. — Я просто знаю, что мы с Верой Джексон на той операции влетели в атмосферу Сатурна. Глубокая разведка, хм. Я знаю, что эти пираты — ну, которые зовут себя «призраками» — послали за истребителями дроны, а мы ушли от драки, выскочили в открытый космос. Но я знаю, потому что я смотрел видео много раз. Я все надеялся, что у меня хоть что–то отзовется в памяти. А потом я понял, что не могу отличить свои воспоминания от того, что показано в том видео. Я даже не уверен, был ли я там.

— Ты был, не сомневайся.

— Ты ее встречал потом? Ну, Веру? — спросил Кэш.

— Мне кажется, она вернулась в Европу. Не знаю, летает она еще или нет, — сообщил Луис, отхлебнул чаю и добавил: — Ты хоть раз общался с ней с глазу на глаз?

— Вот это я очень хотел бы вспомнить.

— Думаю, ты уж точно пытался с глазу на глаз — как и все мы, — заверил Луис. — Она — чудесная штучка. Суровая — но чертовски красивая. Но деловая донельзя.

— Из того, что я видел, — пилот она отменный.

— Ну да. Мы все не очень–то хотели тащить европейцев в нашу программу. Но политики согласились, пришлось идти на компромисс. Никто не получил того, чего по–настоящему хотел, все на полпути. Для политики оно, может, и самое то — но не когда пилотируешь боевые самолеты. Сам знаешь, когда начинается дело, всегда жмешь до упора. Какие уж тут компромиссы. Но хотя тогда я бы ни за что не признался, сейчас скажу откровенно: кое–кто из тех европейцев знал, как оно в небе. А Вера Джексон была лучшей из них. Почти как мы.

— А мы были хороши, уж это я помню, — добавил Кэш.

— Но ты и сейчас в небе, — заметил Луис.

— Не на J-Два. Но да, оно летит, куда направишь, проворное и быстрое. Построено из новых композитов, которые мы сперли у дальних. Легкое и прочное, как паутина. С другой стороны, если без груза, то и не думай взлетать при сильном встречном ветре. И потолок чертовски низкий, всего четыре километра. То есть, когда летишь над горами, нужно ловить восходящие потоки, а если гроза, приходится идти под ней и молиться, чтобы не попасть в вихрь, который прижмет к земле. Но ведь летаешь же.

Кэш допил пиво и швырнул длинногорлую бутылку в мусорную корзину. Бутылка ударилась о край, кувырнулась и залетела внутрь. Кэш улыбнулся. Он пытался расслабиться и думать о визите старого приятеля как о дружеской, ни к чему не обязывающей посиделке, как с ребятами в пабе. Оттянись, плюй на все, поболтай о давно прошедшем. Ничего серьезного. Ничего, способного обернуться против тебя.

— Снабжение — большей частью работа плевая, но иногда попадаешь в переделки, — сказал Кэш. — К примеру, две недели назад я летал в лагерь на передней линии. Он на краю пустыни, выглядит как и все остальные: трейлеры, палатки посреди ничего, акры голой земли, спрыснутые квазиживым полимером, чтобы не унес ветер, посадки деревьев, ирригационные канавы, ловушки для росы… А приземляться надо на подъездную дорогу, потому что нет полосы. Наш корпус мастеров–ломастеров использует крошечные самолеты, потому что они сядут где угодно. В общем, ветер в кои–то веки подул в пустыню, я развернулся, чтобы сесть при встречном ветре — тогда и пробежки почти никакой. И вот я кружу в сотне метров над землей, иду к лесополосе и вижу внизу конных ублюдков, будто вылезших из старых добрых времен. А они принимаются палить в меня.

— А, так у вас тут знаменитые бунтовщики? — спросил Луис.

— «Всадники свободы»? Да нет. Они не лезут к нам, мастерам–ломастерам. Мы — просто рабочие руки, вкалываем, как и все остальные, и ради доброго дела: отвоевываем землю у пустыни, снова делаем Техас и все то, что раньше звалось Соединенными Штатами Америки. Нет, всадники с нами не ссорятся.

Кэш вдруг понял, что говорит о том, о чем Говард просил помалкивать, и осекся.

— …В общем, про тех ублюдков: они — простые бандиты, — заключил Кэш. — Я и не понял, что это они делают, пока пуля не пробила боковое окно и не прошла рядом с головой. Они мне продырявили и правое крыло и так разозлили, что я вернулся и обстрелял выродков. Я ж ношу пистолет на случай, если придется садиться посреди ничего. Я знавал парня, которому пришлось сесть в холмах к югу отсюда. Он летал на конвертоплане вроде твоего. Отказал мотор. Парень решил не сидеть у своей птички и не ждать, пока спасут, пошел пешком — и стал медвежьим обедом.

— Да уж, весело, — заметил Луис. — Восстанавливаешь природу, она восстанавливается и кусает тебя в зад.

— Сомневаюсь, что съеденному было смешно, — сказал Кэш. — В общем, я связался по рации с ребятами в лагере, сообщил, что у них бандиты на периметре, а потом вернулся к ублюдкам. Я шел так низко, что поднял настоящую пыльную бурю, зажал штурвал коленями и выпустил обойму в разбитое окно. Понятно, я знал, что не попаду, но я хотел показать, что дерьма не потерплю. Люди из лагеря тоже начали стрелять, прикончили одного и отогнали остальных.

А убитый оказался мальчишкой лет тринадцати–четырнадцати — зубы обточены, чтобы стали остроконечными, на спине рисунок из рубцов, тату на лице. А на шее — ожерелье из человеческих ушей. Вонял мальчишка, будто хорь.

Кэш вытянул новую бутылку из холодной воды в охладителе. Четвертая. Но, черт возьми, ведь встретился со старым приятелем, не видел его лет шесть–семь. Ведь особый повод.

— Ты все еще крут, — заметил Луис. — Это хорошо.

— На самом деле, глупость — но в тот момент показалось, что так надо.

Эх, как хорошо заходит холодное пиво! Как раз на жару и ветер, выдавливающий влагу из тела.

— Когда я впервые тебя увидел, то подумал, что ты уже сдался, — сказал Луис.

— То есть?

— В смысле в такой одежде…

— Одежда? Ну, мы так все, когда не на службе. АР-Шестьсот шестьдесят девять — команда свободная, — пояснил Кэш.

Он был в джинсах и майке и в красных кожаных сапогах ручной работы — самом дорогом своем имуществе. А Луис Шуарес всегда был элегантным до чертиков сукиным сыном. Под экзоскелетом — черные шелковые брюки, белый пиджак со стоячим воротом. Луис провел последние шесть лет почти сплошь на Луне, и, несмотря на генную терапию и интенсивные упражнения, его мускулы не могли справиться с земной гравитацией. Его шею укрывал бледно–желтый шелковый шарф, концы напомаженных усиков истончались в острия, ершик на голове был настолько коротким, что напоминал щетину. В его зеркальных очках Кэш видел себя и закат за своей спиной.