Дальние проделали много хорошей работы над амаэ, ведь она была жизненно важной частью всех попыток создать научные Утопии. Шри несколько раз беседовала о ней с одним из ведущих исследователей амаэ Умм Саид в тюремном лагере Нового города.
Бразильские оккупанты построили Новый город в двадцати километрах к северу от Парижа на Дионе, и он стал живым примером выгоды сотрудничества, взаимопомощи и совместной работы — именно того, что поощряло амаэ. Хотя узкий клин купола был тесно заставлен безнадежно перенаселенными, небрежно сделанными жилыми домами, Новый город отнюдь не стал трущобой. Повсюду цвели крошечные сады, стены были одеты сплетенной из волокон сетью, усыпаны платформами и ящиками, где росли овощи и травы. На крышах появились игровые площадки, маленькие кафе и места отдыха, все крыши соединились сетью подвесных дорог и фуникулеров. О своих квартирах дальние заботились не меньше, чем об общественных местах. Хотя Умм Саид жила с партнером и четырьмя детьми в единственной маленькой комнате, та была чистой, светлой и чрезвычайно уютной. Скудные пожитки — в паре сундуков или висели на крючках, на полу — циновки из бамбукового волокна, вокруг единственного предмета мебели — низкого столика — разложены подушки. Спала семья на тонких матрасах, которые днем сворачивали и убирали.
Умм Саид — элегантная темнокожая женщина с очень быстрым и цепким умом. Как и большинство дальних, она щедро и без задних мыслей делилась идеями. Шри с Умм пили зеленый чай, пощипывали суши, приготовленные из водорослей, риса и ферментированных бобов, маленькие клецки, зажаренные на крохотной сковородке, и проводили часы за обсуждением высших эмоций.
По Умм Саид, развитие амаэ у дальних поощрялось прежде всего участием в общих делах — от планировки дорог до семейных праздников — и вознаграждалось активным интересом окружающих. Те, чье поведение больше поощряет амаэ у других, более чувствительны к тому, что поощряет амаэ их самих. У дальних была и особая, культурно–специфичная эмоция, «вандерлуст», сильнее всего проявлявшаяся у подростков и двадцатилетних: желание странствий, гнавшее из дому в путешествие от луны к луне.
Молодые люди зарабатывали на жизнь подвернувшейся работой, открывали то, что увлекало и захватывало их, изучали всевозможные разновидности культуры дальних, учились ладить с самыми разными людьми. Это помогало им быть терпимыми и доброжелательными, давало им чувство принадлежности не к отдельной группе, но ко всему сообществу дальних — и прививало привычку считать амаэ главной и самой ценной эмоцией, приучало жить в состоянии амаэ.
Шри, всегда быстро замечавшая логические пробелы, заметила, что эмоция, ведущая к большему сплочению группы, одновременно делает группы чувствительней к разнице между нею и другими. В стрессовых ситуациях эта повышенная чувствительность выливается в подозрительность и враждебность к чужим, а позитивная связь, одобрение окружающих, сплачивает и агрессию, делает группу воинственной толпой.
Умм Саид сказала, что подобные опасения хорошо знакомы дальним.
— Потому у нас есть тщательно откалиброванная система сдержек и противовесов, своеобразный механизм, направляющий коллективные эмоции в сторону и не позволяющий им захлестнуть и затопить рассудок, сделать людей толпой, — заметила Умм Саид.
— Этот механизм не сработал в Париже, — заметила Шри. — Перед войной там властвовала именно агрессивная толпа. Ваша система сдержек и противовесов разлетелась вдребезги.
— Увы, наш мэр демонтировал большую их часть. К сожалению, он был сыном землян. Его отец — дипломат Евросоюза, решивший переселиться сюда.
— То есть Мариса Басси был чужаком, не понимавшим опасности толпы, отщепенцем, который не учел важность амаэ?
— Возможно, он как раз очень хорошо понимал амаэ и обратил его себе на пользу, — сказала Умм Саид. — Как вы можете представить, его поступки интенсивно обсуждались. К сожалению, он погиб в битве за Париж, и мы уже не узнаем правды.
— Его тело так и не отыскали, и я слышала, что он не умер, но возглавил террористов — то есть ваше сопротивление, — заметила Шри.
— Их методы столь же бесплодны, как и прежние методы Басси. Они гораздо менее эффективны, чем коллективный ненасильственный протест.
— Не вижу доказательства преимуществ одного над другим. Вы испробовали буквально все, от бойкота до сидячих забастовок и голодовок. Но вы по–прежнему в тюремном лагере.
— Убеждение путем уважительной дискуссии — тоже ненасильственное сопротивление, — сказала Умм Саид и спокойно долила Шри чаю.
Пока Шри была очень далека от того, чтобы отыскать средство против капризов и истерик Берри. Работа над амаэ стала вещью в себе, как часто случалось у Шри. Она полагала, что Умм Саид ошибается. Родиться и вырасти как дальний — не единственный способ приобрести наклонность к амаэ. Нет препятствий к тому, чтобы модифицировать мозг, сделать его менее восприимчивым к поведению, инициированному базовыми эмоциями, простейшими сигналами лимбической системы. Если эмоции можно привить, создать воспитанием и внешним влиянием, то следы этого процесса запечатлены в мозгу. Их можно обнаружить — а значит, и воспроизвести искусственно.
Шри написала статью с рассуждениями на эту тему, представила ее посредством своего сетевого аватара на нескольких семинарах и конференциях психологов–бихевиористов и неврологов Великой Бразилии. Доклады были встречены хорошо. Работа над амаэ заняла большую часть времени, прошедшего с нападения на антарктическую базу, но Шри сумела обосновать выгоду своих исследований перед надзорной комиссией, рассказав о пользе развитых дальними методов социального и поведенческого контроля для управления поведением масс и влияния на прессу. Шри долгие годы ублажала то одну, то другую фракцию семейства Пейшоту и хорошо понимала, как заинтересовать чиновников и политиков.
Привычные хлопоты заглушали тревогу. А спустя сто шестьдесят один день после рейда на антарктическую базу один из ассистентов Шри, занимающийся поиском данных, нашел на известном научном интернет–форуме анонимный комментарий: «Я надеюсь, вы продолжите просвещать нас своей замечательной и вдохновляющей работой». Это послание содержалось в списке условных экстренных кодов, обговоренных Шри и Альдером, и значило, что Альдер жив и в безопасности.
Остаток дня Шри была на седьмом небе. Господи, Альдера не убили во время рейда! Неизвестно, с кем он, где он, как удрал с Антарктиды, что хочет делать, но главное — он жив, ему ничто не грозит, раз уж он осмелился выйти в сеть и оставить послание. Конечно, нельзя писать ответ или вообще хоть как–то реагировать на новость. Когда Альдер будет готов, он выйдет на связь сам. Он храбрый, умный, предприимчивый. Он скроется от властей, найдет способ призвать сторонников, отстроить исследовательскую базу.
А тем временем Берри переехал из Парижа в Камелот на Мимасе и организовал другой клуб, на этот раз с командой молодых дальних. Новое поколение, созревшее после войны и не сумевшее отправиться в обычное путешествие из–за ограничений альянса, не находило себе покоя — словно птицы, запертые в клетках, когда приближается время лететь на юг. Тревога и фрустрация выливались в протест — от мелкого вандализма и отказа выполнять свои обязанности до антиправительственных текстов и рисунков и постоянно увеличивающегося приема психотропных наркотиков. Некоторые даже пытались обосновать свое поведение неуклюже оформленной нигилистической философской доктриной, основанной на ситуационизме двадцатого столетия и нескольких разновидностях анархизма. Берри и его новые друзья организовали клуб в свободной зоне Камелота и собирали там адептов и приверженцев новой доктрины. Они верили в полное вымирание социальной иерархии, в оценку всего по содержанию, а не по категориальной принадлежности, в метафорический анализ всего и вся, от языка до культурной идентичности, с помощью набора изобретенных математических и педагогических формальных языков. Во всем этом отчетливо ощущалась игра, насмешка, вызов. Если оборвать все связи, классифицировать любое явление и вещь только по сиюминутной ценности, жизнь потеряет всякий смысл. Любое явление, включая и саму доктрину, представляется в лучшем случае причудливой забавой или шуткой. Но Берри воспринял доктрину и ее выводы очень серьезно. Он верил в то, что клубные ритуалы: мерный рокот первобытных ритмов, дикие хаотичные танцы, сложные светомузыкальные шоу, психотропы, активизирующие выделение серотонина и создающие подобие так называемого океанского настроения, когда чувствуешь, как твое «я» растворяется в окружающем, — нечто большее, чем просто способ ненадолго убежать от опостылевшей действительности. Берри считал, что игра химии и музыки — это настоящее религиозное просветление, трансцендентный экстаз, приближающий к богу.
