Шри рассказала девочке о генеральском решении. Та пожала плечами и сказала, что на месте генерала поступила бы так же. И что, конечно, хотела бы оказаться на генеральском месте.
На прошлых встречах все шло так, словно Юли очертила защитное кольцо вокруг себя, холодную крепость, и обороняла ее сарказмом и едкими колкостями. А теперь ворота открылись, гарнизон ступил наружу — будто зима в одночасье стала весной. Юли казалась свободной, расслабленной, спокойно глядела Шри в глаза, улыбалась ее неловким шуткам.
— Извини, но я пока не могу сделать больше, — искренне призналась Шри.
— Не за что извиняться. Я и так расскажу, где сад. Сделаю подарок. Само собой, это проверка.
Юли назвала координаты.
— И кого же ты проверяешь?
— Вас, профессор–доктор. Я хочу видеть, как быстро вы поймете шутку моей мамы.
— А если я пойму? Я ведь, несомненно, пойму.
— Тогда поговорим еще, — заключила Юли.
Координаты привели Шри к выходу светлой скальной породы, возникшему из–за тектонического разлома к востоку от Палатинской пропасти. Проход, прорезанный между ледяными складками, вел в закупоренную изолированную пещеру бутылочной формы длиной в полкилометра. Шри сгорала от нетерпения, пока отделение морской пехоты впустую потратило полдня, обследуя сад и его окрестности дронами и глубинным радаром, обращаясь с садом, будто с неразорвавшейся бомбой или очагом инфекции. Наконец место объявили безопасным, и Шри смогла приступить к работе.
Шри быстро поняла: перед нею — очередной фенотипический сад, подобный джунглям на Янусе или микробному биому в вулканических источниках на Титане. Кажется, фенотипическое разнообразие при едином генокоде было излюбленной забавой гения генетики. Здесь базовой формой стал лишайник с разнообразными слоевищами: от толстых подушек до путаницы отростков либо побегов в метр высотой, похожих на дубинки, во всех оттенках зеленого и оранжевого, связанных между собой грибницей, — словно рисунок, созданный без отрыва карандаша от бумаги. Мох заполнял пол от стены до стены. Его ковер разрывали только глыбы черных силикатов, добытых, как показывал спектральный и изотопный анализ, в темном, изломанном кольце вокруг Реи. Сад заливал тусклый красный свет, воздух был прохладным и влажным. Из источников у входа, журча, стекала вода, сливалась в медленный, ленивый, едва ползущий при низкой гравитации ручей, петляющий по саду и питающий глубокие пруды на другом конце пещеры. Там и сям сквозь мох пробивалась трава или бамбук. У всего — один генотип, даже у бабочек, вылупляющихся из капсул–утолщений на верхушке побегов, порхающих повсюду, умирающих и выбрасывающих новые побеги плесени — словно в цикле о возрождении, смерти в огне и новом возрождении, о котором когда–то рассказывал Томми Табаджи.
Шри составила базовое описание сада всего за день. Конечно, требовалось выяснить пределы вариативности фенотипа, заложенные в геноме, проанализировать каскады транскрипции, секвенировать гомеобоксы — выяснить, что управляет превращением отростка в подушку, высокую траву или папоротник. Но с этим придется подождать. Хотя, скорее всего, схема окажется простой случайной вариацией исходного паттерна. Вернувшись в штаб–квартиру, Шри кратко и емко описала все генералу и сказала, что находка — проста, элегантна и изысканна, как древние сады камней в Японии. Арвам ответил, что сад — причудливая бесполезная шутка. Он был в дурном настроении. Нескольких солдат убило и искалечило, когда в Париже развалилось умело подпорченное здание. Его каркас был изъеден квазиживой культурой, превращавшей фуллереновый композит в сажу.
Шри уверяла генерала: фенотипические сады имеют огромный экономический потенциал.
— Изменить гены с тем, чтобы организм проявлял новое свойство, — тривиально. Но если понять, как именно происходит кажущееся случайным изменение фенотипа, я смогу создавать новые разновидности универсальных высокоадаптивных растений, способных давать те плоды, в которых есть нужда. Яблоки, помидоры, кукуруза будут расти на одной лозе. Либо один сезон — яблоки, а второй — помидоры.
Шри потратила много сил на попытку убедить. Но генерал по–прежнему сомневался.
— По крайней мере, вы прошли проверку этого мелкого монстра, — заключил он. — И что дальше?
— Мы снова поговорим. Надеюсь, более открыто.
— Она подбросила вам лакомый кусочек, и вы завиляли хвостом, как щенок. Кто тут кем командует? — буркнул генерал.
— Я с радостью позволю ей верить в то, что она проверяет меня. Это позволит ей считать, что у нее некая власть надо мной. А это сблизит нас.
— Психологи думают, что она пытается манипулировать вами.
— Конечно! — согласилась Шри. — Она ведь не хочет пытки. Девочка желает лучшего обращения. Quid pro quo[2].
— Если она хочет лучшего обращения, пусть дает лучшую информацию.
— Она уже дала сад. Со временем даст и больше.
— У вас еще семь дней, — сказал Арвам. — И больше никаких садов.
Психологи предупредили Шри, посоветовали не сближаться слишком быстро. Девочка заговорит более охотно и свободно и с большей вероятностью выдаст нужную информацию, если Шри будет заходить не каждый день. Она не вняла совету. Предложенный план — грубая вариация на тему принципа подкрепления, вроде случайной выдачи мыши кусочков пищи после выполнения заданий, поскольку в этом случае мышь работает интенсивней, чем при стабильном награждении за выполненную работу. Люди — не мыши, а Юли — не обычный человек. Она сразу разгадает нехитрую схему. К тому же если генерал назначил срок — он его не передвинет. Нужно проводить как можно больше времени с Юли, пусть и в ущерб Берри и остальной работе.
Шри обсудила с девочкой удивительные, изощренные детали устройства сада Авернус, рассказала о своем детстве: как росла застенчивой, робкой и одинокой в провинциальном городишке, где больше никто не интересовался наукой, как выбивалась из сил, стараясь вырваться оттуда, но из–за низкого происхождения смогла добиться лишь места на агрикультурной исследовательской станции в Сан–Луисе, как ее работа привлекла внимание «экологического святого» Оскара Финнегана Рамоса, давшего ей одну из своих знаменитых стипендий на обучение. Шри рассказала про свое первое озарение, про решение проблемы, критически важной для построения новой системы искусственного фотосинтеза. Шри рассказала о двоих своих сыновьях, об исследовательском институте, построенном на антарктическом полуострове, о созданном там биоме, о биомах, которые Шри создавала в других местах, включая печально известный проект на Радужном Мосту, на Каллисто.
Шри открывала свою жизнь и сердце перед Юли, рассказывала то, что не говорила никому. Шри пыталась наладить контакт, найти точки соприкосновения. Шри не упоминала об убийстве своего учителя, но попыталась объяснить отчаяние и амбиции, побудившие рискнуть всем и прилететь в систему Сатурна, оставить одного сына на Земле, а другого взять с собой и отдать его в заложники военным.
— Я одинока, — сказала Шри. — Все по–настоящему умные люди рано или поздно бывают одинокими. Хотя я не так умна, как твоя мать, я все–таки умнее большинства людей. И временами жалею об этом. Моя жизнь стала бы намного проще, если бы я могла принять обычную жизнь и обычные мелкие, банальные амбиции.
Юли задумалась, затем сказала:
— Я легко вижу сквозь маски, которые люди носят на публике. Я думаю быстрее их и чаще всего без труда угадываю их мысли. Оттого мне тяжело любить людей, и оттого я одинока. Мне кажется, будто я — единственный настоящий человек в игрушечной вселенной, слишком маленькой для меня. Вы так себя ощущаете?
— Иногда.
— А я — всегда. И со всеми.
— Включая твою мать? — спросила Шри.
На мгновение ей показалось, что девочка откроется, но та пожала плечами и сказала:
— Никто не понимает маму. Даже она сама.
В таком же духе это и продолжалось. Шри тратила часы, пытаясь отыскать точки соприкосновения, и как только они, казалось, находились — девочка отступала в холодную крепость безразличия. На четвертый день Шри пошла к полковнику, ведавшему охраной Юли, и рассказала о том, чего хочет. Полковник засомневался — он был осторожным благоразумным человеком, — но он не мог посоветоваться с генералом. Арвам Пейшоту посещал Багдад на Энцеладе, а Шри упорно гнула свое и обещала принять всю ответственность на себя.
