При аресте он выстрелил себе в грудь, на коже углем был заранее начертан крест, чтобы пуля попала точно в сердце. Однако рана оказалась несмертельной, американский хирург сделал ему переливание крови, и генерал смог предстать перед судом – одним из самых продолжительных за всю историю. На кадрах документальной кинохроники он почти всегда сидит с каменным лицом и только изредка надменно улыбается. Япония, с ее вековым почитанием старших, Япония, еще не оправившаяся после беспрецедентного по варварству истребления двух своих городов, теперь вынуждена была смотреть, как одного из отцов нации наказывают, точно провинившегося школьника. Символ японского превосходства внезапно утратил блеск и величие. Снимать и показывать, как генерала, с мешком на голове, вздергивают на виселице, наверное, не вполне гуманно, но идеологический смерч Второй мировой войны принес с собой такие зверства и такое помрачение рассудка, что избавиться от его пагубных последствий можно было, только взглянув в лицо правде, какой бы жестокой и оскорбительной для глаз она ни была. Среди военных потерь одна из самых тяжелых – утрата представления о том, что все люди обладают равными правами. Для Японии «плывущего мира» смотреть на казнь генерала Хидэки Тодзё было, несомненно, тяжким ударом, однако без этого не произошло бы модернизации страны. Видеть казнь генерала означало видеть мир в реальном свете.

Когда война закончилась, победителям хотелось наказать побежденных, войти в историю и частично возместить понесенный ущерб. Недавние союзники уже не были сплочены, как в годы смертельной схватки с фашизмом и нацизмом, и, когда могучий вал войны откатился назад, обнажились все их противоречия. В соответствии с этими противоречиями город Берлин в самом сердце Германии был поделен на секторы. Каким образом можно взять и разделить единый город, все элементы которого взаимосвязаны, точно трубы на нефтеперерабатывающем комбинате? Как разобрать на части Вавилон? Было бы желание, а решение найдется. Поезда метро со свистом (в буквальном смысле) проезжали станции, относившиеся к чужому сектору. Сточные воды выкачивали на поверхность «у себя» или пускали в обход «чужих» кварталов. И еще построили стену. Она охватила кольцом Западный Берлин – одинокий остров посреди восточного коммунистического моря. Она была разноплановой актрисой, эта стена, и отлично справлялась с ролью идеологической, социальной и символической преграды, но для нас существенно то, что она закрывала людям обзор. Все равно как если бы на глаза им надели шоры.

На этой знаменитой фотографии стена еще не достроена – шоры надеты пока наполовину. Стена пока высотой в человеческий рост. Тем, кто ростом не вышел, нужно встать на стул, чтобы увидеть другую сторону. Скоро она совсем исчезнет из виду, и родители поднимают малышей над головой – на другой стороне остались родственники и друзья, так пусть хоть посмотрят на пополнение в семействе.

Жители Западного Берлина показывают детей своим родителям, живущим в Восточном. 1961

Сами-то малыши, конечно, видят, что там, за стеной, но в их памяти ничего не останется. Стена простояла двадцать восемь лет. Верно подметил поэт Роберт Фрост: «Есть нелюбовь какая-то к стене»[34]. Эта сцена неуловимо напоминает проводы в аэропорту, когда вы бросаете прощальный взгляд на дочь, улетающую в далекую страну, чтобы начать там новую жизнь. Переставала ли реальность ощущаться как реальность в тогдашнем Берлине? Несомненно. Люди по обе стороны стены превращались в символы – и пешки – «холодной войны», большой, запредельно милитаризованной, параноидальной игры, когда с двух сторон ложь громоздили на ложь. То, чего люди не могли видеть своими глазами, грубо подтасовывалось, получало ярлык, объявлялось чуждым и враждебным.

Наша шестая фотография свидетельствует о желании покончить с фальшивыми, перевернутыми реалиями войны. Через девять лет после начала строительства Берлинской стены на визуальной сцене произошло событие, которое можно рассматривать как шаг к последующему разрушению этой искусственной перегородки. Находясь с официальным визитом в Варшаве, германский канцлер Вилли Брандт возложил венок к памятнику жертвам Варшавского гетто, а потом неожиданно для всех и, вероятно, для себя самого упал на колени. Позже он напишет в своих мемуарах: «Я сделал то, что делают люди, когда им не хватает слов». Брандт не впервые признал военные преступления Германии, но в тот момент, когда у всех на глазах застыл в позе молитвы и смирения, он совершил нечто невероятное – принес покаяние от имени всего немецкого народа.

Преклонить колени перед кем-то или чем-то – значит мысленно сказать: «Ты превыше меня» или, на худой конец, «Я не превыше тебя». Разумеется, федеральный канцлер не просто человек – в своем лице он представляет Германию, следовательно здесь на коленях стоит сама Германия. Мы видим по меньшей мере с десяток фоторепортеров и целую толпу наблюдателей, и все смотрят на него, как смотрел и автор фотографии. Все глаза прикованы к Вилли Брандту, но его глаза опущены. После падения Берлинской стены польский посол в Германии Януш Райтер отметил: «Если смотреть на вещи непредвзято, 1970 год стал поворотным в польско-германских отношениях». Появление этой фотографии на страницах печатных органов означало, что ее увидит весь мир, все люди. В том числе евреи. Это публичное извинение – одно из величайших визуальных событий в истории XX века. Оно помогло изменить мир.

Вилли Брандт у памятника жертвам Варшавского гетто © Ullstein bilderdienst, Berlin

Седьмой, и последний, фотообраз, связанный со Второй мировой войной, одновременно и самый загадочный. В 1894 году в Берлине было торжественно открыто новое здание германского парламента. В 1933-м оно сильно пострадало в результате поджога; этим поджогом Гитлер воспользовался, чтобы обвинить политических противников в попытке переворота и потребовать чрезвычайных полномочий: в стране установился тоталитарный нацистский режим. В конце войны вокруг шли ожесточенные бои, и от здания остались, по существу, изрешеченные пулями руины; в таком виде оно простояло все первое послевоенное десятилетие, пока не начались ремонтные работы. А в 1995 году художники Христо и Жанна-Клод на две недели обернули Рейхстаг серебристой полипропиленовой тканью. Посмотреть на это диво успело пять миллионов человек. Рейхстаг стал похож на айсберг, потопивший «Титаник», или на кубистическое облако, или на лица, скрытые под покрывалом, на полотнах Рене Магритта.

«Немецкому народу», Йорг Даниел Хиссен, Вольфрам Хиссен / Arte, Estwest, Ex Nihilo, Zweites Deutsches Fernsehen (ZDF), France-Germany, 1996

С точки зрения эволюции визуального восприятия «упаковка» Рейхстага интересна тем, что сочетает в себе элементы сюрреализма и театра. Само здание символизировало несколько этапов немецкой истории, включая самые одиозные. Идея спрятать здание вместе с его ассоциациями под сверкающим покровом напоминает нам о вытеснении в бессознательное всего потаенного, подавленного, отвергнутого сознанием. На полмесяца национализм и нацизм скрылись за занавесом. Но когда занавес отдернули, в полной мере проявилась театральность этого перформанса. Подобный эффект создает занавес на картинах Вермеера, Тициана и Сезанна. «Вынутый из обертки» Рейхстаг предстал словно заново, приглашая посмотреть на него свежим взглядом, вот почему эта акция была созвучна объединению Германии. Ведь Германия начинается заново, вроде бы говорили нам художники, давайте же упакуем ее в красивую обертку и потом раскроем, как рождественский подарок. Но отчего-то в блестящей обертке чудится подвох. Так и кажется, что здесь обыграна официальная версия истории – мол, для Германии началась новая, светлая эра, – в то время как сюрреалистический подтекст явно указывает на то, что это здание – воплощение кошмара недавнего германского прошлого, символ не-видения, желания отвести взгляд, последовать примеру веймарцев в Бухенвальде. Иными словами, обернутый Рейхстаг – провокационный визуальный объект, и правильно его увидеть не так легко, как кажется.