Даниель думал в эту минуту, что он самый тонкий дипломат в мире.
— А где Миша? — спросила Серафима Ивановна голосом, начинавшим оправляться от волнения.
Анисья передала ей ответ банкира, которому, прибавила она, первому пришла мысль избавить маленького князя от бесполезной двухчасовой прогулки в такую холодную погоду. Серафима Ивановна похвалила банкира за его заботливость о Мише, а Анисью за её расторопность.
— Отправляйся теперь назад, — сказала она, означив получение ста луидоров на аккредитиве, — да если маленькому князю там не скучно, то можете пробыть весь вечер, хоть до десяти часов. Ступай же, чего стала, дура!
— Сделайте мне реверанс, мадемуазель Анисья, — сказал Даниель. — Это чтоб лучше скрыть нашу игру, — прибавил тонкий дипломат, когда услышал удаляющиеся шаги Анисьи. — Я не таковский, чтоб скомпрометировать такую женщину, как вы... как ты, хотел я сказать. Кстати, мой ангел, я не знал, что ты замужем.
— Я вдова, мой друг. Мой муж был убит в Крыму, вот скоро восемь месяцев, ты знаешь, в эту несчастную Крымскую экспедицию...
— Знаю: у нас в Париже тоже много красивых вдов после Филиппсбурга осталось; все генеральские да полковничьи вдовы... Расскажи-ка мне свою историю, а я покуда скажу ещё словечко этой бутылке.
Когда в одиннадцатом часу Миша и Анисья возвратились домой, Даниеля уже не было.
— Ну что, Миша, — спросила Серафима Ивановна, — весело ли ты провёл нынешний вечер?
— Очень весело, тётя, хоть бы всякий день так... Расин звал меня к себе; он, ты знаешь, с дедушкой знаком; Лафонтен и Буало тоже звали меня...
— Что ж, можешь съездить к ним когда-нибудь, я очень рада, что ты веселишься. А я — так весь вечер страшно проскучала с этим Даниелем. Он, коль хочешь, человек приятный, но чрезвычайно поверхностный — ты не понимаешь ещё, что это значит, Миша. Это значит, что с ним о деле хоть не говори. А куда как много дела накопилось у меня: сколько одних писем неотвеченных!..
Серафима Ивановна могла бы прибавить и нераспечатанных; фехтование, менуэт, триктрак и разные другие увеселения так отвлекали её от дел, что ей было не до писем.
«Да что и читать их, — думала она, когда они попадались ей на глаза, — тоска смертная: все эти донесения на один лад. Заранее знаешь, такой, мол, парень хочет жениться на такой-то девке; в больницу поступило столько-то больных; умерло столько-то, а выздоровело столько-то... Не всё ли мне равно сколько... Такую-то невесту продали за такую-то цену в такую-то деревню...»
— Дай-ка, впрочем, Аниська, веберовские донесения сюда; они там в туалетном ящике лежат... Ну, так и есть.
Серафима Ивановна начала читать донесение.
«Всемилостивейшая государыня боярышня, — писал бурмистр, — всегдашняя милостивица наша, за отсутствием больничного Карла Феодоровича, — а его потребовали по какому-то допросному делу в Тулу, и он, уезжая, наказал нам с причетником Василием Максимовичем, нижайшим рабом твоим, в очередной день послать тебе наше доношение и на предмет сей оделил нас, недостойных, надписанным твоей, боярышниной, благородной рукой бумажным пакетом; а доносим мы, недостойные, что, во-первых, в лесу нашем обнаружилась порубка, неизвестно кем учинённая...»
— Врёт, — проворчала Серафима Ивановна, — это дело казённых крестьян, и бурмистр с дьячком, чай, сами помогают им, рука руку моет...
«Петра Платонова дочь Марию, пятнадцати лет, — писал бурмистр, — продали мы, с обоюдного нашего согласия с больничным Феодором Карловичем, в село Раменное замуж за двадцать рублей. Просил я за неё двадцать два рубля; девка, говорил, больно хороша, да родные жениха поскупились...»
«Опять врёт, — подумала Серафима Ивановна, — чай, два рублёвика себе зажилил да с дьячком поделился...»
«Податного сбора внесено тридцать один рубль и четыре гривны...»
— Ну это дело!.. Земские подьячие давно уже пристают к нам с этими сборами; не дай Бог задолжать им: нагрянут и втрое съедят и выпьют, а своё всё-таки сдерут... А это что такое? Вот новость-то!..
«Приезжал из Белёва доктор, — писал бурмистр, — торговал Анисьину дочь Анюту; десять рублёвиков, стельную корову и конюшенного козла даёт за неё. И я согласен; и пишущий сие причетник и нижайший твой раб тоже согласен; а больничный Карл Феодорович советует, вишь, пообождать, Анютка, говорит, лечится у него в больнице, очень больна и вряд ли поправится; а осень, говорит, у нас стоит холодная; если возьмут девку, так как раз простудят её. Торгует же девку дохтур Ферхазин, с породы не то венгерской, не то тирольской, говорят. Болесть её, говорит, очень антиресная для науки для лекарской; так, как приказать изволит твоя милость, отпиши нам, матушка наша; коль продать её изволишь, так с одёжей ли аль без одёжи: как бы, сердечная, не озябла она в дороге, пока до науки доедет. А корова с виду очень хорошая: о козле же сказать ничего не можем, потому что не видали его, а дохтуру Ферхазину подарил их вместо платы помещик Павел Семёнович Бекарюков, а ему, дохтуру-то, корова и козёл не нужны, так как он городской житель, и то временный, и лишней прислуги для хождения за скотиной не имеет. Наш же, больничный, во всём прекословит нам всякими пустяками; как есть немец: не продавайте девки, говорит, а дайте ей умереть спокойно; а по мне, напротив того, советуем продать её, хоша за бесценок; всё равно помирать ей, коль так на роду написано, а впрочем, будем ожидать твоего милостивого на этот запрос решения и бьём твоей милости челом рабы твои бурмистр Панкрашка, а по безграмотству его причетник и богомолец твой Василий Максимович Преображенский руку приложил».
— Об этом подумаем после, — пробормотала Серафима Ивановна, — конечно, жаль больную девку; может быть, она и поправилась бы у Карла Феодоровича в больнице, да опять и смотреть-то очень на них нечего: их много, а я одна... Анисья! Слушай-ка, что из Квашнина староста Панкратий пишет: твою Анютку какой-то доктор торгует; цену даёт подходящую: стельную корову да козла в придачу к двадцати рублям даёт; Панкратий пишет: для опытов понадобилась Анютка венгерскому доктору; пожалуй, и резать её будут; а мне её, по человечеству, жаль; я не то что эти коновалы; для них нет ничего святого... Конечно, и мне своё терять нет охоты: всё равно, думаю, один конец Анютке...
— Твоя воля, матушка боярышня. Да за что резать-то Анюту? Чем прогневили мы твою милость? Лучше бы так полечить её Карлу Феодоровичу, он жалеет её...
— То-то — за что резать? Чем прогневили? А небось танцмейстеру-то приседать да глазками делать умеешь!.. У меня смотри: если я только малейшее замечу!..
— Где мне и думать об этом, боярышня? Станет он от такой красавицы гу...
— Ты это что ещё выдумала, дура ты этакая? Уж не воображаешь ли ты, что я позволю какому-нибудь французу?..
— Он, слышь, не какой-нибудь, боярышня: наша хозяйка говорит, что он в большой дружбе со всеми принцами и генералами и что коль твоей милости судьба... Вот хозяйка и меня сватает за своего родственника, за Франкера; да где, говорю: я из власти благодетельницы моей боярышни не выйду; как она позволение своё дать изволила да выписала бы мою Анюту сюда, то это другое дело; мы за себя выкуп дали бы хороший; не двадцать рублей и не корову и не козла дали бы; а что муж по-французски да по-латыни молиться будет, на это мы с боярышней не посмотрим: одному и тому же Богу и одному и тому же Христу молиться будем и за тебя, боярышня, помолимся... Соизволь, матушка, Анюту сюда выписать...
— Зачем тебе Анютка? Только лишние издержки: так, без Анютки, выходи замуж, коль хочешь. Ты вольный казак, от меня не зависишь; здешние законы...
— Что мне законы здешние? Я из твоей воли, боярышня, не выйду; а вот коль соизволишь Анюту сюда...
— Зарядила со своей Анютой, страсть надоела!
Выходи за француза, говорят тебе, а Анютка и потом, коль оказия будет, приедет; а что ты за еретика выйти хочешь, так это похвально; это доказывает, что ты умная баба... Я тоже, если он переменит веру и если он родня принцам и министрам, пожалуй, согласна... Разумеется, не сейчас же, а со временем, подумавши... так и скажи хозяйке; да от себя, а не от меня скажи: боярышня, мол, мне ничего об этом не говорила; станет ли, мол, её превосходительство с холопкой о таких делах речь иметь! А об Анютке наговориться успеешь; только, чур! помни, что я тебе о Даниеле сказала: не приведи тебя Бог!..
