— Не очень, — отвечала Анисья, — она всего сшила здесь два шерстяных платья, которые обошлись ей сто двадцать ливров оба.

   — Может быть, вы очень дорого платите за квартиру?

   — Мы платим за неё по семьдесят пять ливров в месяц.

   — Ну так, может быть, вы часто даёте завтраки, обеды, ужины?

   — И то нет. У нас, правда, довольно часто обедают учителя молодого князя; но, кроме них, не бывает никого; и обеды наши, кроме вин, обходятся по четыре-пять ливров в день!

   — Удивительно! — сказал банкир. — При таком скромном образе жизни истратить в три недели почти пять тысяч франков!.. Что вы скажете на это, Расин, московская дама, которая, платя за квартиру по семьдесят пять ливров в месяц и купив всего два шерстяных платья, истратила пять тысяч ливров в три недели?..

Услыхав имя Расина, Миша подбежал к столу, за которым сидели, обедая или отобедав, четыре человека в напудренных париках. Он стал прямо против Расина и вытаращил на него глаза, скрестив руки на груди.

   — Чего вы от меня хотите, мой маленький друг; зачем вы на меня так пристально смотрите? — спросил Расин.

   — Неужели вы Расин? — спросил Миша.

   — Да. Разве вы меня знаете?

   — Кто ж вас не знает? Кто не знает автора «Андромахи», «Ифигении», «Митридата», «Федры»?..

Миша очень рад был пощеголять своим классическим образованием перед Расином и перед сидевшими с ним за столом белыми париками.

   — А разве вы читали всё это? — спросил один из товарищей Расина.

   — Не только читал, а наизусть знаю, — отвечал Миша, — хотите, я вам прочту что-нибудь?.. — И, не дождавшись ответа, Миша громко и твёрдо начал читать монолог Митридата.

Когда он прочитал стихов двадцать, Расин остановил его:

   — Как бы нам не наскучить этим господам. А вы читаете недурно, молодой человек, и выговор у вас странный, но не неприятный... Кто вы такой и из какой страны?

   — Из России, из Московии, как здесь называют Россию, — отвечал Миша.

   — Вот, — сказал Расин своему соседу, — вы сейчас говорили, что мои трагедии оценятся только через сто лет, и были в отчаянии от того, что теперь торжествуете вы. Что вы теперь скажете?.. — продолжал Расин, обращаясь к Мише: — Сделайте одолжение, прочтите нам несколько стихов из «Фёдры» Прадона.

   — Я не знаю «Федры» господина Прадона, — отвечал Миша, стыдясь своего незнания, — я знаю только вашу «Федру».

   — Прочтите нам, по крайней мере, что-нибудь из сочинений аббата Коти; вы этим доставите большое удовольствие, — продолжал Расин.

   — Сочинений господина Коти я тоже не знаю, — отвечал Миша, — а басни Лафонтена я знаю почти все... Какую прикажете прочесть вам?

   — Вы заметили, господа?.. Беру вас всех в свидетели: этот молодой человек, такой ещё маленький, а о Лафонтене говорит — просто Лафонтен.

Покуда Миша читал басни Лафонтена, банкир продолжал расспрашивать Анисью об образе жизни мадам Квашниной.

   — Я всё-таки не понимаю, — говорил он, — куда она могла истратить столько денег.

   — Мало ли у нас расходов, — сказала Анисья, — то книги, то рапиры. Всякий вечер играет в триктрак; проигрывает иногда... Недавно купила по случаю у Гаспара перстень за тысячу двести ливров... Гаспар говорит, что в Москве за него дадут вдвое; перстень действительно очень богатый; потом кафтан с кружевами купила, триста ливров отдала за него.

   — Зачем же ей кафтан? Ведь её племянник куртки носит?

   — Этот кафтан она подарила учителю Даниелю; он был именинник.

   — Ах!.. Кстати, об учителях. Чем, скажите, не понравились госпоже Квашниной те, которых я рекомендовал ей? Дали они молодому князю по два, по три урока, и она отказала им... Вы не знаете — отчего?

   — Знаю: она говорит, что преподаваемые ими науки могут только испортить нравственность ребёнка: физика объясняет естественным образом явления, в которые велено верить как в чудеса. Астрономия утверждает, что солнце стоит неподвижно, между тем как всему миру известно, что оно могло остановиться только раз, по приказанию Иисуса Навина, и то не надолго; ботаника, говорит госпожа Квашнина, слишком неприлична: плодотворная пыль, тычинки, многобрачные растения — все эти выражения, по мнению госпожи Квашниной, верх непристойности. О зоологии и говорить нечего: немало досталось мне за неё, я присутствовала на уроках молодого князя и осталась виноватой тем, что с первого же урока не донесла на учителей.

   — Послушайте, — сказал банкир, обращаясь с громким смехом к группе, беседующей с Мишей, — что вы там своим старьём — баснями — занимаетесь? Я нашёл вам другую работу; послушайте-ка, что здесь происходит; недаром мы все видим в вас преемника Мольера; ваша последняя комедия «Заколдованная чаша» имеет огромный успех; шутка ли, двадцать пять представлений кряду!.. А вот вам новый сюжет... Покойник Мольер непременно завладел бы им...

   — То Мольер, а то я, — скромно отвечал Лафонтен, — вот Ренар — другое дело. Он, может быть, заменит нам Мольера.

   — Как же! Непременно, — сказал Ренар, — только и недостаёт мне, чтобы быть Мольером, найти типографщика для моих комедий да актёров, которые согласились бы поставить их на сцене.

   — Это доказывает только невежество и безвкусие здешних актёров, — сказал четвёртый собеседник, — ручаюсь вам, Ренар, что ваши «Менехмы», если вы только захотите серьёзно заняться исправлениями, которые я вам указывал, не уступят лучшим творениям Мольера.

   — Уж вы и скажете, лучшим! — отвечал Ренар. — Нет, хоть бы что-нибудь вроде «Плутни Скапена» написать, а где нам за «Мизантропом» да за «Тартюфом» гоняться! Поверите ли? Как начнёшь читать эти комедии, так сжёг бы все свои.

   — Зачем жечь, — возразил Буало, — говорю вам: работайте, поправляйте, не жалейте марать бумагу...

   — Знаю, — отвечал Ренар, — да дело в том, что мне теперь решительно некогда, а вот когда напечатаются мои путешествия...

   — Ну, молодой человек, — сказал банкир Мише, — получите сто луидоров и везите их тётушке; кланяйтесь ей от меня, пожелайте выздоровления и скажите, что я очень жалею, что рекомендованные мною профессора ей не угодили... Прощайте.

   — Как! Неужели уже ехать домой! — сказал Миша. — Пожалуйста, погодите немножко, хоть полчасика погоди^: те: дома так скучно, а здесь так хорошо!..

   — Я очень рад, что вам у меня весело, да ведь нельзя вам не ехать. Ваша тётушка будет беспокоиться; и то вы давно уже здесь...

Миша с вытянутым лицом начал раскланиваться с Расином, Лафонтеном и всей компанией.

   — Надеюсь, — сказал ему Расин, — что вы будете навещать меня; я с вашим дедом знаком... Если для поступления в Сорбонну или в чём бы то ни было я могу быть вам полезным, то скажите мне только или напишите... Вот мой адрес...

   — А я вот что придумал, — сказал банкир. — Тётушка ваша, может быть, и обидится; да ведь у нас, у банкиров, свои обычаи: по-настоящему, я не могу выдать ей денег по простой записке; получение должно быть обозначено на верящем письме. Потрудитесь съездить за подписью госпожи Квашниной, сударыня, — прибавил банкир, обращаясь к Анисье, — а молодой князь побудет покуда у меня. Вот мы и выиграем часика два; немного, да всё-таки что-нибудь.

   — Как я вам благодарен, господин банкир, — сказал Миша, — а то, сами посудите, от такого общества и вдруг уехать, и уехать домой!..

Анисья поспешила домой. Подходя к столовой, дверь которой была, против обыкновения, затворена, она услыхала голос Даниеля:

   — Зачем плакать, прелестная моя ревнивица? Зачем слезами отравлять моё счастие? Ты можешь быть уверена, что теперь Клара для меня всё равно что ничего... Впредь, клянусь тебе...

Анисья отошла на несколько шагов от двери и громко раскашлялась.

   — Вон приехали наши, — сказала Серафима Ивановна. — Какая тоска! Отопри поскорее дверь.

   — Да, сударыня, повторяю вам, — громко говорил Даниель, когда Анисья вошла в столовую, — повторяю вам, что ришбур — лучшее вино в Бургундии, лучшее вино в мире; ему обязана вся страна наименованием «Золотой берег». Это неистощимый источник богатства для Франции; это... А! Это вы, мадемуазель Анисья! Как вы подкрались. Мы и не заметили вас...