— Да если их купить по случаю, — отвечал Даниель, — или в знакомом магазине, где профессорам, фехтования делается значительная уступка, то их можно получить довольно дёшево... ливров за двести или за двести пятьдесят, — прибавил он к великому удивлению Гаспара, стоявшего как на иголках.
— Он дал всего полтораста ливров. Так это не дорого?
— Это просто даром; я сейчас готов дать семьдесят пять ливров за этот изломанный клинок, угодно вам?
— Нет, Гаспар отошлёт его куда-то в починку...
Гаспар не долго оставался в долгу у Даниеля, он подошёл к кипам книг и, открыв один экземпляр:
— Как! — с восторгом крикнул он. — Эта книга, так давно обещанная газетами и с таким нетерпением всеми ожидаемая, вышла наконец в свет! Скажите, ради Бога, где я могу достать её?
— Да вот, — сказала Серафима Ивановна, — возьмите у меня; она в книжных лавках продаётся по пятнадцати ливров, и я охотно за ту же цену...
— Мне ведь нужно не один экземпляр, а двадцать, тридцать... может быть, пятьдесят, все ученики мои, даже все знакомые, нарасхват будут брать их. И как дёшево! Всего пятнадцать ливров! Позвольте мне покуда получить хоть вот на эти сто двадцать ливров.
Гаспар вынул из кармана пять луидоров, в которых Серафима Ивановна могла бы узнать те, которые она дала ему накануне.
— Извольте, — отвечала она, — это, значит, по пятнадцать ливров составит восемь экзепляров. Аниська, отсчитай и заверни восемь экземпляров.
Даниель поспешил на выручку своему импровизированному сообщнику:
— Что вы делаете, сударыня, — сказал он Серафиме Ивановне, — я говорю вам, что в Московии вы получите за эти книги вдвое; видите, в каком они ходу.
— Что же это, Даниель, — с упрёком сказал гасконец. — Что же, вы не хотите и мне дать попользоваться? Нет, уж вы, пожалуйста, не отговаривайте мадам Квашнину... Потрудитесь завернуть.
Анисья начала завёртывать отсчитанные ею экземпляры.
— Впрочем, — сказал Гаспар, укладывая луидоры в один карман и доставая из другого карандаш и клочок бумаги, — впрочем, неделикатно было бы с моей стороны злоупотреблять добротой мадам Квашниной и лишать её такой верной и такой значительной выгоды. Лучше, Даниель, потрудитесь дать мне адрес главного склада этого несравненного произведения. Сейчас же бегу покупать его, — прибавил Гаспар, записав адрес и захватив обломки рапиры. — Сейчас же бегу, а то, пожалуй, всё раскупят... Только, пожалуйста, мадам, если на складе всё раскупили, то не откажите мне в двадцати экземплярах, хоть за двойную цену... Итак, завтра принесу новую рапиру, и мы пофехтуем...
— Мадемуазель Анисья, — сказал Даниель по уходе Гаспара, — когда вы кланяетесь, то надо не просто нагибать голову, надо сделать реверанс. Извините, что я делаю вам замечание; как поклонник граций и профессор любимого искусства Аполлона и Муз, я не могу равнодушно видеть, когда молоденькая, хорошенькая и стройная девица кланяется, как какая-нибудь старая фламандка... Извольте делать реверанс. Смотрите на меня. Извольте наклонить голову немножко набок; вот так. Смотрите на меня, непринуждённо и грациозно...
— Ну, Фефела, — сказала Серафима Ивановна Анисье, — пошла на кухню, открой душник, мочи нет, как салом да дымом несёт!.. Да скажи кухарке, что через два часа мы будем обедать и что Даниель обедает с нами... А вы, я вижу, неисправимы, — обратилась она к нему, — ну к чему этой дуре учиться реверансам? Лучше начните урок танцевания с моим племянником.
Начались возгласы: «Выворачивайте больше ноги», «Третья позиция», «Вот как»...
Танцы надоели Мише ещё скорее и ещё больше, чем фехтование; там, по крайней мере, его занимало, как ловко Гаспар отмахивался одним эфесом от ударов длинной рапиры, которой ему, Мише, очень хотелось сбить завитой и напудренный парик с головы своего учителя; там у Миши была цель; а от батманов и глиссад он ничего, кроме скуки и усталости, не ожидал. К тому же однажды правая нога его как-то неловко подвернулась под левую. Он споткнулся и чуть было не упал.
— Отдохните, молодой человек, — сказал Даниель, — как видно, однако, что вы не имеете ни малейшей привычки танцевать, что никогда не учились даже... Я никак не думал, чтобы Московия так отстала от общеевропейского образования, судя по вашей восхитительной тётушке, я полагал, что образование в Московии...
— Какое у нас там образование! — сказала Серафима Ивановна. — Медведь на медведе, даже цигарок не курят и, кроме трепака, никакого танца знать не хотят.
— Покуда ваш племянник будет отдыхать, не угодно ли вам попробовать менуэт?
— Давайте.
Хотя и без музыки (если не считать музыкой пения Даниеля), урок менуэта шёл как нельзя успешнее, по уверению учителя, при каждом па и при каждом реверансе повторявшего нараспев, что у него никогда ещё не было ученицы с такими гениальными способностями.
Вам бы представиться ко двору, и король... непременно начал бы опять танцевать, лишь бы только... протанцевать с такой восхитительной особой. Клянусь, при дворе ни одна дама не танцует так очаровательно, как вы.
Миша сначала с большим любопытством, а потом с большой скукой смотрел на этот урок менуэта, продолжавшийся почти два часа, то есть вплоть до обеда.
«Всё же, — думал он, — лучше смотреть на эти реверансы, чем самому делать батманы».
За обедом Даниель был так же любезен, как накануне: пил после всякого блюда за здоровье своей милой и хлебосольной хозяйки, подливал вина и ей, и Мише, уверяя их, что при дворе все дамы, все фрейлины и все дети пьют ришбур стаканами. После обеда, проглотив кофе и запив его большой рюмкой ангулемской водки (нынешнего коньяка), он хотел было показать своей ученице ещё одну фигуру из менуэта, но раздумал и ушёл, обещая ей непременно явиться на другой день, хотя, прибавил он, небезопасно для его сердца танцевать слишком часто с такой очаровательной ученицей.
Чем больше продолжались уроки танцев и фехтования, тем меньше нравились они Мише, но зато тем больше втягивалась в них Серафима Ивановна. Чтобы наконец избавиться от них, Миша прибегнул к хитрости, которая и удалась ему как нельзя лучше: на одном приёме он так ловко споткнулся, что вскрикнул от боли, тут же захромал и попросил у тётки позволения отложить урок до другого дня. На другой день Миша объявил, что опухоль в щиколотке прибавилась, и лечившая его Анисья подтвердила это. Серафима Ивановна осмотрела вывихнутую щиколотку и нашла, что действительно опухоль прибавилась. Миша прохромал две недели с лишком, но тем не менее уроки продолжались всякий день; оба учителя решили, что наглядное учение тоже может принести пользу.
Мастерские и спорные удары фехтовальщиков подвергались суду Серафимы Ивановны, которая, любуясь обоими, долго не могла решить, который из них фехтовал лучше. Гаспар был физически сильнее Даниеля и имел большую, чем он, привычку к рапире; зато Даниель был ловчее, проворнее, увёртливее Гаспара; был, имел, как говорят французы, ноги неутомимые, иногда в то самое мгновение, как, казалось бы, рапира Гаспара должна неминуемо ударить в середину груди его противника, танцмейстер сделает прыжок в сторону, и рапира во всю свою длину вытянется в пустое пространство.
Серафима Ивановна всегда с удовольствием присутствовала при этих упражнениях и при всяком удачном ударе рапиры поощряла победителя громкими рукоплесканиями.
Но скоро поощрения эти показались недостаточными фехтующим.
— Мы почти одинаковой силы, — сказал Гаспар Дэниелю, — и не разорим друг друга, если заинтересуем нашу игру. Положим по луидору на удар.
— Извольте.
В продолжение получасового фехтования Даниель тронул Гаспара пять раз, а сам был тронут только два.
— Видно, на доку наткнулся я, — сказал Гаспар недовольным тоном, отдавая победителю три луидора, — вы скрываете ваше искусство, да вы и не по правилам фехтуете, если правду сказать: в фехтовальной зале вам бы не позволили делать такие антраша, ведь это не балет какой-нибудь...
