Отто с силой прижал Рене к себе, ощущая сладостные изгибы ее тела сквозь толстую, мешковатую куртку. Черт, у него в глазах было темно, сердце бухало как молот, голова просто кружилась от желания — знала бы эта недотрога, чего ему стоит держаться так стойко и дистанцированно, давая ей ощущение свободы и остающегося выбора, не позволяя понимать, что он прошел точку невозврата добрых пять минут назад… Все, чего он сейчас хотел — это сорвать с нее все эти тряпки, швырнуть ее на постель и трахнуть — быстро, неистово, безо всяких нежностей. Разумеется, ничего подобного он себе не позволит, но держаться было все труднее. Он из последних сил ждал от нее сигнала, что можно идти дальше.

Она обхватила его голову обеими руками — сойдет за сигнал. Продолжая целовать ее, Отто расстегнул ее куртку и снял, бросил куда-то в сторону. Рене не возражала, ее правая рука опустилась на его грудь, казалось, она тоже искала, что можно с него снять. И это тоже была куртка. Через несколько секунд ее руки исследовали выпуклые мышцы его плеч и груди сквозь плотную, эластичную ткань стартового комбинезона, тяжелый твердый ботинок давил на носок его кроссовка. Он отпустил ее губы и чуть отодвинулся:

— Малыш, давай снимем твои ботинки.

Она растерянно охнула:

— Я сделала тебе… неприятно?

Он хохотнул:

— Это поправимо.

Посадив ее в кресло, он стащил с нее жесткие атомиковские ботинки и отодвинул их в сторону, поставил ее на ноги и взялся за подол ее свитера. Она покорно подняла руки, давая ему снять свитер через голову. Он отправил свитер в сторону, куда улетели обе куртки, и чуть улыбнулся ей:

— Ты очень красивая.

Она хотела сказать в ответ, что он тоже красивый, самый красивый в мире, но не была уверена, что мужчинам так говорят, и, пока думала, он сказал чуть слышно, мягко, но уверенно:

— Хочу видеть тебя голой.

Эти слова могли бы испугать ее… но ничего подобного не произошло. В ее сознании будто ракета взмыла в зенит и взорвалась роскошным фейерверком. Ей хотелось сорвать с себя все, до последней нитки, и… не только с себя. Она ответила почти беззвучно:

— Я — тебя.

О, черт. От желания мутилось в голове, а на них обоих оставалось еще непозволительно много одежды. Он потянулся, чтобы начать разбираться с ее утепленными штанами с лямками на груди, но Рене неожиданно отстранилась.

— Сама, — прошептала она. — Ладно? Я сейчас. — И скользнула в ванную.

Может быть, так даже лучше, быстро подумал он. Весь его немалый опыт не научил профессионального горнолыжника Отто Ромингера эротично избавляться от термобелья, которое было надето на нем под комбинезоном. Он быстро разделся до трусов и решил пока на этом остановиться, к счастью, они были вполне приличные, не рваные и не застиранные. Интересно, сколько времени понадобится ей, чтобы раздеться? Его самоконтроля сейчас едва хватало на то, чтобы не вышибить дверь в ванную. Почему ей понадобилось убегать, чтобы раздеться, ведь они могли бы получить столько удовольствия, раздевая друг друга… Причин могло быть две — или она стеснялась чего-то в своей одежде, или… боится вообще? Стесняется? А если… Внезапная догадка его не порадовала. Может быть, она просто девственница? Его разум никак не мог воспринять это предположение. Ее паспорт проверили, в номер пустили, значит ей как минимум 18. Дожить до восемнадцати с такой внешностью, оставаясь девственницей — этого просто не может быть! Впрочем, он же с самого начала понимал, что она не такая, как все, она «хорошая», а от «хороших» можно ждать чего угодно, они могут даже до двадцати лет блюсти невинность, до свадьбы, да и что он вообще знает о «хороших»? Мысль не сильно вдохновила, девственницы его не прельщали. Конечно, ему неоднократно приходилось лишать девушек невинности, особенно в ранне-подростковом возрасте, но он предпочитал более опытных и искушенных. В постели он предпочитал быть на равных с партнершей.

У Рене действительно было две причины, по которым она решила раздеться сама. Во-первых, она помнила, как Айнхольм ударил ее кулаком в лицо и содрал с нее одежду, и это воспоминание очень пугало ее. Во-вторых… проза жизни, но она не хотела, чтобы Отто увидел стрелку на ее колготках. Но никакая сила не удержала бы ее в ванной на секунду дольше, чем было необходимо.

Она вышла в комнату, бесшумно ступая по ковру босыми ногами. Отто стоял у окна, спиной к ней, но каким-то образом уловил, что она уже здесь, и обернулся. Господи, он просто великолепен. Стройный, мускулистый, загорелый… Ей тут же бросилось в глаза, что он не полностью голый — на нем оставались темно-синие трусы. Ее затопила неожиданная волна облегчения и благодарности — он таким образом давал ей понять, что не давит на нее, не принуждает… не торопит… Она остановилась в нескольких шагах, глядя на него.

Его глаза вспыхнули, но он смотрел на нее без улыбки, серьезно. Сначала он подумал, что она вышла к нему в расстегнутой черной блузке без рукавов, но понял, что это не так — густые, блестящие волны волос закрывали ее тело почти до пояса. Единственной одеждой, которая оставалась на ней, были голубые кружевные трусики. До поры до времени его это устраивало — почему-то девушки чувствуют себя увереннее, пока на них остается этот клочок ткани. Он отлично знал об этой странной иллюзии. А со своими роскошными волосами она, как леди Годива, вовсе не выглядела голой.

До чего девочка хороша. Ее большие голубые глаза светились от страха и волнения, пухлые розовые губки, которые он чуть раньше целовал, наслаждаясь и предвкушая, чуть приоткрылись. Блестящие черные волосы почти совсем скрывают округлости груди. Белоснежная кожа, тонкая талия, плоский живот, которым он вчера любовался в баре, думая, что не позволит себе ничего в ее отношении. Но он просто не смог устоять перед ней, такого с ним никогда не было — решить не связываться с девушкой, но так быстро провалить выполнение собственного решения… Рене Браун, его вожделение, желание и страсть. Бедренные косточки, клочок бледно-голубого кружева на лобке. Чудо, красавица. Он чуть улыбнулся, восхищенно и ободряюще, и она робко шагнула к нему. Медленно, медленно, боясь спугнуть ее, он привлек ее к себе, обнял, чувствуя, как сквозь густой шелковый плащ волос ее грудь прижимается к его груди. Его кровь вскипела, он впился губами в ее губы, мысленно приказывая себе чуть сбавить обороты… Легче, Отто, легче. Не хватало напугать ее таким натиском, спокойней…

— Отто, — прошептала она, чуть отстраняясь от его губ. — Можно я?

Он понятия не имел, о чем она говорит, но не стал уточнять и молча кивнул.

Она наклонила голову и прикоснулась губами к его соску, провела языком вверх, поцеловала ямочку между ключиц. Он чуть улыбнулся — кажется, она уже не так боится. Пора…

Но сначала он должен видеть ее. Пока что он почти ничего не видел, и это следует исправить, он безумно хотел видеть ее обнаженной. А у нее и трусики, и волосы…

Отто не стал спрашивать разрешения — он ласково и осторожно прикоснулся к ее щекам, пропустил пальцы через ее волосы и мягко отвел их ей за спину. И опустил взгляд на ее груди. Чудесные, круглые, крепкие груди с розовыми сосками, от которых он тут же потерял те жалкие остатки разума, которые у него еще оставались к этому моменту. Он мягко повлек ее от задрапированного голубыми плотными портьерами окна — туда, где в полумраке большого, уютного номера стояла большая кровать, застеленная белоснежным бельем. Рене доверчиво подчинилась, и через несколько секунд они оказались на постели. Он припал губами к ее груди, сначала правой, потом левой — какие сладкие, нежные, пышные… Он сжал между пальцами ее соски, посылая по ее телу вспышки сладчайшей боли, и ее первый тихий стон свел его с ума. Он ласкал ее тело губами и руками, пока не спускаясь ниже пояса. Частично — потому, что инстинктивно чувствовал, что она совсем еще зеленая в этом деле и спешка может ее напугать, частично потому, что он часто заводил девушек некоторой медлительностью и смакованием в начале, чтобы ввести в экстаз неудержимым, агрессивным натиском позднее. Рене запустила пальцы в его волосы, прижимая его к своей груди… что он делал с ней… никогда не испытывала такого раньше. Она громко застонала, и Отто, продолжая ласкать губами ее грудь, позволил своей руке скользнуть ниже. Ребра, ложбинка между ними, плоская равнина живота, нежный овальный пупок. И вот кромка трусиков. Давно пора от них избавиться… И от его трусов, разумеется, тоже, тем более, что ему с самого начала было в них слишком тесно, слишком жарко. Легче, легче, не гони… сначала он позволил себе притронуться к ней через шелк и кружево. На ощупь сухо и холодно, но это пока. Черт, он хотел большего, чем этот жалкий петтинг через трусики! Но он чувствовал ее, и только поэтому заставлял себя не спешить. Она сжала ноги на полсекунды, но тут же доверчиво развела, позволив его руке накрыть себя. Поглаживание, легчайший нажим сквозь натянувшийся шелк… С ее губ сорвался тихий, чуть слышный стон. Отто снова втянул в рот ее упругий, крепкий сосок, сжал, и стон превратился в тихий вскрик. «Да!» Он гладил ее, пока не почувствовал сквозь тонкую ткань, что она уже готова к большему. И тогда, снова не спрашивая разрешения, Отто снял с нее трусики. Наконец он видел ее обнаженной. Полностью. Она тихо охнула, поняв это, но то, что он делал с ней, было так чудесно…