Восемнадцатилетняя девчонка, знающая о сексе только из книг, фильмов и болтовни подружек, просто полюбила красивого спортсмена. Ей самой вполне хватило бы поцеловаться с ним, услышать от него слова любви, держаться за руки. Проводить с любимым время, ходить на дискотеки и в кино. Но она знала, что этого недостаточно, что мужчине нужно нечто большее. И женщина, если любит, дает ему это. Конечно, по-хорошему следовало бы перед этим пожениться (но так уже не бывает).

А вообще сведения на тему этого самого «большего» были очень противоречивы. Подружки расходились в показаниях — одной было больно, второй понравилось. Третья и вовсе врала, что была с мужчиной, стало быть, болтала о том, о чем понятия не имеет. Книги тоже выдавали разную информацию. В одних романах мамаши или тетушки рассказывали невинной девице о том, что «все женщины проходят через это — смирись ради радости, которую приносит материнство». В других женщины получают от этого неземное удовольствие и наслаждение, стонут, ахают и охают, и еще у них напрягаются соски и трепещут ресницы (интересно, как они умудряются проделывать оба этих трюка?) Мужчинам в этом смысле проще: у них вся реакция сводится к одной, которую авторы любовных романов никогда не описывают, и когда Рене была помоложе, она при чтении в упор не понимала, что значит «он готов». Она читала в книгах, что секс — это так приятно, что это сплошной экстаз, и звезды сверкают, а влюбленные в них растворяются, ну типа как растворимый кофе, наверное — и что края вселенной они вместе достигают, и все такое. Но сама Рене успела убедиться, что секс — это боль, кровь и унижение, и могла пойти на это только ради мужчины, которого она любит, просто чтобы доказать ему свою любовь и доставить удовольствие. Видимо, снова будет очень больно и страшно, только на этот раз она даст ему добровольно, и дело обойдется без побоев. В ней еще не проснулось чувственное начало, она еще не умела желать мужчину. Она отдавала себе отчет, на что идет, и делала это ради своего любимого.

Фрау Марта Адельбаум медлила, не решаясь выдать ключ…

— Все в порядке? — нетерпеливо спросил мужчина (несмотря на очень юный возраст, к нему решительно не подходило определение юноша), и Марта решилась.

— Конечно, — Она выложила перед ними ключ от одного из пяти люксов. Она посчитала им обычный полулюкс, но отчего-то захотела пустить их в люкс. За все время работы в отеле семьи ее мужа (ни много ни мало — 36 лет) такое произошло впервые. Интересно, что скажет на это Франц. — По лестнице или на лифте на третий этаж, пожалуйста.

Мужчина взял ключ со стойки, повернулся к девушке, и они направились к лифту. Когда они скрылись из вида, к Марте подошел муж.

— Ты ее паспорт проверила?

— Конечно. Ей 18. Все в порядке.

Франц ухмыльнулся:

— Мне кажется, завтра мы будем отстирывать кровь с простыней.

— Францль! — с упреком воскликнула Марта. — Как тебе не стыдно? Они любят друг друга, это же очевидно.

— А я об этом и толкую, — хладнокровно ответил муж, глядя в гроссбух. — Какой они номер взяли?

— Триста второй.

— Погоди-ка… Тут плата за полулюкс! Триста второй — это люкс!

— Отель все равно почти пустой, сезон пока не начался. Считай это моим капризом, — спокойно ответила Марта.

— Я тебя не узнаю, Мэртхен.

— Мне так захотелось. Они мне понравились.

Франц вдруг заулыбался и приобнял жену за пухлые плечи:

— Вспомнила молодость, старушка?

Марта улыбнулась в ответ, чмокнула мужа в подбородок и проворковала:

— Ах ты, старый дуралей.

В маленьком лифте с ажурными решетками они поднялись на верхний этаж. Двери раскрылись, и Отто первый шагнул в просторный, залитый солнечным светом холл. Рене последовала за ним и зачарованно огляделась по сторонам. Очень красивый отель. Крыша была наполовину стеклянная, крутой наклон ската и тонкая стальная арматура защищала кровлю от снега. В углу холла находилась светлая дубовая дверь с медной табличкой «302», и Отто направился к этой двери, не говоря ни слова, только взглянув на Рене. И она, как под гипнозом, последовала за ним, стуча по паркету тяжеленными горнолыжными ботинками.

Он поднял ключ к замочной скважине… и неожиданно его рука замерла в воздухе. Он повернулся к Рене — она стояла так близко, он мог прикоснуться к ней. Бог знает, как ему трудно сдерживаться, когда он уже так близко… Но умолкший было разум выбрал именно этот момент, чтобы нанести неожиданный сокрушительный удар. Он открыл рот, чтобы сказать «Извини, мы возвращаемся в Санкт-Моритц». Но этого он сказать не смог — мужское естество не собиралось терять победу. Она зачарованно смотрела в его глаза — они потемнели, будто бы от боли, и цветом напоминали коньяк. Он тихо спросил:

— Ты уверена? Если мы войдем — я буду с тобой. Мы еще можем остановиться. Если не уверена — мы возвращаемся в Санкт-Моритц. Это твой выбор.

Она вдруг отвлеченно подумала, что это самая длинная фраза, с которой он к ней обратился. И третья или четвертая вообще. Они совсем не разговаривали, пока ехали. С другой стороны, Падишах разговаривал, просто не умолкал, и говорил, что любит, и что поженятся, и много всего такого, но ни слова правды. А этот молчит — так хотя бы не врет. А сейчас честно сказал, что будет. Предложил выбор. Ее разум подал голос — немедленно скажи, что хочешь вернуться в Санкт-Моритц! Сейчас же! Но сердце возразило. Он поставил ее перед выбором — если они войдут, будет счастье, пусть даже только сегодня. Если уедут — уже никогда и ничего не будет. Она приняла решение, вздернула подбородок и ответила со смешком:

— Ты собираешься тут стоять и болтать, или предложишь даме войти?

Он рассмеялся и схватил ее в объятия, его лицо озарилось торжеством. Дверь распахнулась, он втащил ее в номер почти на руках, и захлопнул дверь спиной.

Мягкая темнота номера, плотные голубые с зеленым шторы удерживали снаружи свет солнца, снега, ясного альпийского полудня. Отто смотрел в светлые глаза девушки, загадочно светящиеся в полумраке. Медленно наклонил голову, она подняла лицо навстречу ему, тихо вздохнула, их губы встретились. Он уже целовал ее на стоянке у подъемника, но тогда ощущение было обжигающее, как огонь… теперь распробовал — нежная, сладкая… вкусная… Он медлил, не форсировал события, не гнал вперед — их поцелуй оставался почти невинным, чуть приоткрытыми губами, основным источником наслаждения сейчас было предвкушение большего… Он стянул с ее головы бело-синюю лыжную шапочку, ожидая, что темные волосы сейчас рассыплются по ее плечам. Нет — они были безжалостно скручены в узел. Каким-то чудом Отто удалось справиться с заколкой, не сломав ее, не запутав волосы и избежав неловкой возни, и тяжелая, толстая коса упала на его руку, скользнула шелком. Он обхватил затылок девушки и снова прильнул к ее губам — на этот раз более властно и требовательно. Она запрокинула голову к нему, положила руки на его плечи и подчинилась его настойчивости. Его горячие губы надавили на ее рот, заставляя приоткрыть губы, она покорилась… он медлил, не спеша воспользоваться полученным преимуществом… давая ей возможность решить, может ли она пойти дальше, чем поцелуй сжатыми губами. Когда неделю назад ее целовал Бруно, она решила, что целоваться неприятно и что больше она никому не разрешит совать язык к себе в рот. Но сейчас… да, она хотела этого. Отто такой замечательный, и в его объятиях так хорошо, что плевать и на тяжелые ботинки на ногах, и на страх перед неизбежной болью, до которой рукой подать, и на все остальное — она чуть подалась вперед и вверх, ближе к нему…

Он понял и лизнул ее нижнюю губу, и это было приятно, вкусно и так здорово, что она позволила себе пригласить его дальше, еще чуть сильнее разомкнув губы — чем он и воспользовался. Глубокий, горячий, страстный поцелуй, настоящий поцелуй любовников, его язык ласкал ее язык, и это было совсем по-другому, чем с тем, кто делал это с ней раньше. Ее сердце билось быстро-быстро, она дрожала… Он завладел ее ртом, и готовился так же завладеть ее телом. Она обняла его…