Сам по себе процент, казалось бы, мелочь: копейка от рубля. Но когда речь идет о таких гигантах, как станция на Средней Волге, здесь и у копейки особый вес! Поднять КПД двадцати турбин станции хотя бы на процент- это все равно что выиграть в лотерее Волховстрой.

Закончив проект со всеми поправками, конструкторы из любопытства сличили ранее выпущенную турбину для Волго-Дона с той, которая теперь готовилась для Средней Волги.

Турбина Волго-Дона при диаметре 6,6 метра имеет мощность в 41000 киловатт. Средневолжская при диаметре 9,6 метра – 126 000 киловатт. Иными словами, увеличив колесо меньше чем наполовину, конструкторы добились для Волги утроенной мощности.

Таких достижений советская техника турбостроения еще не знала.

В цехах появились плакаты: "Готов ли ты к выполнению почетного заказа страны?" Всюду наводили чистоту. К работе над турбиной-волжанкой готовились, как к празднику.

А сама она тем временем переживала ряд превращений. Родилась малышкой. Это был лишь прообраз Великана. Метрикой для новорожденного послужил протокол лабораторного испытания № 387.

Номер этот стал широко известен всему заводу. "Трехсотка восемьдесят семь", – говорили о турбине. Чаще: "Восемьдесят семь". А еще так: "Наша маленькая "семерочка".

Но "семерочка" быстро подросла. То купалась она в лабораторной ванне, а теперь на заводе сработали такую "семерочку", что ее без мостового крана уже и с места не сдвинешь. Оставаясь моделью, она в то же время стала как бы и настоящей машиной. Мощность "семерочки" в увеличенных габаритах достигла 2000 киловатт. Из младенца она превратилась теперь как бы в студентку. И сразу же "семерочку" послали на практику в столицу, на одну из гидростанций, что на канале Москва-Волга. Там ей дали нагрузку наряду с действующими турбинами, и практикантка некоторое время освещала кусочек Москвы, о чем москвичи и не подозревали.

Выдержала "семерочка" и этот экзамен. С отличным отзывом возвратилась с практики в Ленинград.

Малая средневолжская оказалась круглой отличницей. Теперь, снимая с нее мерки, можно было приступить к сооружению турбины для средней Волги в ее натуральных размерах.

Когда-то, в старину, применяли деревянные машины: вороты, пресса, молоты. Мы знаем машины металлические. И пожалуй, не всякий поверит, что наши сегодняшние машины рождаются тоже деревянными.

Есть на Заводе водяных колес модельный цех. Это первый адрес, куда конструкторы передают для исполнения свои чертежи. Начерченное на бумаге здесь начинает превращаться в машину. Сперва в деревянную.

Доски для работы выгребают сюда прямо из сушильной печи – они горячие и душистые. И по всему цеху крепкий смолистый запах, будто в сосновом бору в жаркий день. Здесь поют-распевают звонкую песню дисковые пилы. Дробно стучат долбежные станки. Свистит стружка, свиваясь под резцами быстроходных, где суппорт так и ходит ходуном, строгальных станков.

Каждую доску, как бы она ни была хороша, распиливают на части. И уже из полученных досок клеят модель. Эти дольки здесь называют "косяками". Работа из цельной доски проще, быстрее, дешевле. Почему же ее дробят на мелочь?

К этому вопросу можно присоединить другой. Известно, что у самолетов винты были первоначально деревянными. Однако же винт не вытесывали из цельного бревна, а кропотливо склеивали из тонких, подобранных по слоям дощечек. Почему?

Оказывается, только клееный винт надежно сохраняет свою форму: его не поведет, не покоробит от жары и сырости, а ведь это очень важно для благополучия воздушного корабля!

Сейчас цех готовился моделировать сверхмощную турбину для Средней Волги. Чертежей еще не было, а по слухам, залетевшим в цех, диковинная эта машина высотой в десятиэтажный дом… Модельщики волновались, но храбрились. Спорам и догадкам не было конца. Иногда кто-нибудь раздумывал вслух: "Интересно, кому препоручат моделирование?". Заказ – большая честь. Но ответственность, риск-то какой! Средневолжская турбина и соблазняла людей, и отпугивала.

Вокруг начальника модельного цеха жужжали советчики.

– Молодого ставь, – говорили ему. – Молодые посмекалистей!

А тот отвечал:

– Ну, уж насчет смекалки у нас заглавным старик Чучин. К тому же старик облеплен молодежью: самая молодая бригада у него, да еще почти сплошь комсомольская.

Советчики не унимались:

– Ковыряется ваш Чучин. Поставленных сроков не выдержит. Лучше бы все-таки коммуниста. С члена партии и спросить можно построже. А Чучин беспартийный, да еще с норовом!

Начальник цеха не без труда спровадил непрошеных советчиков.

– Все умные, а у меня головы нет, что ли? Сам решу, кого поставить!

Еще босоногим деревенским Ванюшкой Чучин пристрастился строгать чурбачки. Если в руки попадался кусок липы, вонзать ножичек было особенно приятно: древесина податливая, как масло, ровная да белая. Однажды ковырял он, ковырял плашечку, и вдруг – уже не кусок дерева в руках, а ложка! Вот чудо. А когда сел за стол и хлебнул этой ложкой щей, еще больше удивился: и щи-то стали совсем другими – вкуснее не едал!

Для матери Ваня вырезал веретено. Сделал из липы. Села мать за прялку, принялась из кудели сучить нитку, а дело, глядит Ваня, не спорится: ленивое получилось веретено, не желает крутиться… И вдруг догадался мастеровитый мальчуган: "Весу в нем нет, в веретене, липа – дерево слишком легкое". Выстругал другое, сосновое. Это пошло, однако не жужжит. Мать: "Спасибо, сынок!" – а Ванюшка в раздумье. И навело его раздумье на березовое полено: вот для веретена материал – тяжелый, увесистый. Это и надо!

Вот теперь веретено пошло волчком, зажужжало.

Расковыривая ножичком чурбачки, мальчик с радостным изумлением делал для себя открытие за открытием. Он влюбился в красоту древесного среза. Нацеливая острие ножа под различными углами, мальчик добивался того, что на древесине прорезался глазок – круглый и простодушный; потом глазок делался удлиненным, с хитрецой, а потом и вовсе пропадал, унесенный стружкой. Теперь перед глазами озеро с расходящимися от берегов волнами. Озеро начинало делиться на более мелкие, и возникала уже цепь озер. Новый поворот ножа – и вместо озер красивый, затейливый кувшин. Превращение следовало за превращением, и так без конца. Удивительны эти годичные слои и кольца на древесине!

Родился Ванюша и рос в Нижегородской губернии, а там по деревням славились сундучные мастера. Что ни сундук – загляденье: расписан петухами и вдоль и ч поперек, окован светлыми полосками из жести. Глаза у петухов как леденцы, на ногах шпоры; и казалось Ванюше, будто это жар-птицы в серебряной клетке…

Понравилось – значит, должен сделать! И мальчишкой в двенадцать лет Ваня сам стал сундучником. Сундуки его в числе лучших забирали купцы, чтобы торговать на ярмарках.

Приверженность мальчика к ремеслу была замечена земским начальством. Ванюшу определили в ремесленное училище. Такие училища в некоторых губерниях открывали на крестьянские деньги. Конечно, не из любви к крестьянам. Этим способом помещики помогали беспокойной бедноте превращаться в рабочих – а там марш в город! Чтобы тишина и благость царила на селе…

Пятнадцатилетним парнем Чучин отправился искать счастья в Питер. Ему повезло. Зацепился на Охте в мебельной мастерской. Хозяин долго и с удовольствием рассматривал документ об окончании Чучиным ремесленного училища. Печать, государственный герб, похвальный отзыв… Не всякий день подвертываются такие рабочие! И в самом деле, вскоре нижегородец сделался незаменимым человеком в мастерской. Он тут совершенствовался на новых изделиях: мастерская выпускала письменные столы и буфеты.

Обжился парень в Питере, и потянуло его на крупные заводы.

Вскоре после Октябрьской революции Иван Миронович Чучин пришел на Завод водяных колес, да тут и обосновался. Конечно, сперва давали ему что попроще. Модельным искусством надо овладевать многие годы. Зато стал Чучин настоящим модельщиком.