– Вот наша Волга, знакомьтесь, – сказала Гале лаборантка, берясь за края металлического лотка, как взялась бы дома за корыто. Потом кивнула на высокий бак: – А наверху наше "Средневолжское море"…

Здесь все полуигрушечное. Совсем не так, как в конструкторском бюро. Орешникова привыкла мыслить натуральными величинами, которые в турбостроении всегда крупны. А здесь… Вот потеснили на столике "Днепровскую" турбину, чтобы поставить рядом графин; вот уборщица обмахнула щеточкой "Цимлянскую"…

Лаборантка, подобрав полы белого халата, села за пульт, который выглядел как часть парты.

– Я оператор, – сказала девушка. – Мое дело – ставить опыт. Главное – точность и никакой отсебятины. Вот программа. Смотри и запоминай.

Самый опыт прост. Вода из бака льется струйкой на лопасти турбинки и вращает ее. В действительной обстановке, на Волге, турбине предстоит титаническая работа. Ей придется вращать генератор, побуждая его вырабатывать ток, лавину энергии по три миллиона киловатт-часов ежесуточно!

Здесь, в лаборатории, только маленькая модель будущей турбины, и работа ее скромна. Чтобы испытать силу тяги турбинки, ее не приключают ни к какому генератору. Делают проще – тормозят деревянным клинышком. От клина идет рычаг, на длинном конце которого чашка весов. Оператор меняет гири, и от этого клин прижимается к колесу то плотнее, то слабее. Разнообразят и струю воды, вытекающую из бака. Все по программе. И турбинка от всех этих перемен то замирает под тяжестью непосильной нагрузки, то, почувствовав облегчение, начинает крутиться с такой скоростью, что песню поет, словно волчок, вырвавшийся на свободу. А оператор с бесстрастностью летописца обозревает приборы и показания их заносит в журнал.

Такое исследование длится много дней. Потом журнал забирают инженеры-аналитики и принимаются изучать записанное.

Это искусные и опытные люди. Им ведомы хитроумнейшие приемы обращения с числами. Вот инженер расстилает бумагу и заполняет всю ее числами, словно семена высевает в поле. Потом, вглядываясь в россыпь чисел, обнаруживает, что некоторые из них между собою родственники. Тут уже можно взяться за карандаш. Каждую группу чисел-родственников инженер соединяет линией. Линии то сходятся на бумажном поле, то разбегаются в стороны, прихотливо пересекаясь между собой, и это выглядит так, словно посев дал побеги. В этих хрупких побегах проницательный ум улавливает черты будущей машины.

Исследуют числа и другими способами: например, проставляют их в математические формулы и смотрят, что дает решение.

Словом, числам достается по-всякому. Загадочно-молчаливые в журнале, они – под руками инженеров – живо развязывают языки и начистоту выкладывают, что в испытанной турбинке хорошо, а что плохо.

Между тем аналитики не перестают допытываться:

– Скажите, друзья-числа, а каков у турбины КПД?

Это главный вопрос. И ответ на него, в сущности, решает: годна только что вышедшая из ванны моделька, или ее надо забраковать и готовить для испытания новую.

Но что такое КПД?

Полностью, без сокращений, КПД читается так: коэффициент полезного действия. Однако и это не каждому понятно… Впрочем, зачем мудрствовать? Некоторые сложные понятия легко раскрываются через примеры. Итак, несколько примеров.

Когда первобытный человек разжигал костер, он использовал лишь ничтожную долю тепла, заключенного в дровах или хворосте. Все остальное тепло рассеивалось в воздухе и пропадало. Допустим, человеку доставалась от костра сотая доля тепла. Вот мы и скажем: КПД костра равен сотой доле, то есть одному проценту.

Шло время – сотни лет, тысячелетия… Медленно, очень медленно первобытный человек познавал мир. Однажды в костер случайно попал камень. Костер догорел и погас, а возле камня люди еще долго грелись… Счастливое открытие: камень – копилка тепла! Теперь первобытный человек, разжигая костер, уже нарочно тащил в огонь камни. Он научился лучше использовать тепло костра, а мы можем сказать, что КПД костра повысился: допустим, стал два процента.

А дальше новое открытие: если не кидать как попало в огонь, а сложить из камней клетку над костром и превратить костер в пленника, – тепла сохранится еще больше. Но у клетки щели. Наблюдая за своим очагом, человек догадался принести глины и эти щели замазать. Так появилась на свет печка. КПД печки, допустим, уже три процента… Вот какая любопытная штука КПД! Это всегда число, но в разные эпохи различное. Как зеркало, оно отражает достигнутый людьми уровень техники. И надо сказать, что в "век пара" (XIX век) люди по использованию энергии еще недалеко ушли от первобытного костра. Так, паровоз набирает в тендер и сжигает в пути горы топлива – и почти все на ветер; лишь ничтожная часть тепла – около семи процентов – преобразуется в полезную работу. КПД паровоза – семь процентов!

Те же паровые машины, но установленные на заводах, электрических станциях, рудниках, уже экономичнее. Это и понятно: здесь машины не на ветру, укрыты в помещениях, кроме того, их легче усовершенствовать, чем паровоз, который нельзя сделать ни слишком большим, ни слишком громоздким. И все-таки даже у лучших паровых машин старого типа КПД не превышает двадцати процентов. Ведь эта машина произошла от простого насоса. В своем первоначальном виде появилась она на рудниках, где горняки вели непрестанную и изнурительную борьбу с подземными водами. Основные части насоса – цилиндр и поршень – целиком перешли в конструкцию паровой машины. И сколько после этого ни совершенствовали машину, из цилиндра и поршня многого выжать не удалось.

Двадцатый век ознаменовался изобретением паровой машины нового типа. Здесь нет ни цилиндра, ни поршня. Основа новой машины – турбина, то есть колесо с лопатками; струя пара, ударяя в лопатки, приводит машину в движение. Паровая турбина показала КПД, недостижимый для машин старого, поршневого типа. У современных крупных паровых турбин КПД – тридцать и даже сорок процентов. Это много, по сравнению с тем, что осталось позади. И в то же время это еще мало, если смотреть вперед. Ведь КПД исчисляется до ста. Сто процентов – идеал, он неосуществим. Но к идеалу можно и надо приближаться.

И вот оказывается, что по величине КПД впереди всех современных машин стоят водяные турбины большой мощности. К тому же, эти машины не потребляют топлива.

Здесь КПД перевалил за девяносто… Огромная высота, но это еще не предел для современного инженерного искусства.

На мировые стадионы Олимпийских игр выходят спортсмены различных стран и наций. Они меряются мастерством, выносливостью, смелостью. И напряжение борьбы на этих состязаниях столь велико, что подчас десятая и даже сотая доля секунды знаменует победу, и мир увенчивает лаврами нового чемпиона.

Нечто подобное происходит среди машиностроителей. В странах капитализма за лучшую машину состязаются фирмы; в эту борьбу давно уже втянулись и сами капиталистические государства. С лагерем капитализма меряется силами социалистический лагерь.

Что такое хорошая машина? Это машина, которая производит изделия дешевле, чем другие подобные ей машины, будь то электрическая энергия, сахар, ситец, автомобиль, мебель или дом. А это и значит – машина с высоким КПД.

И если на спортивных стадионах мира успех оценивается в долях секунды, то в конструкторских бюро машиностроителей такой мерой служат доли процента КПД.

В материальном развитии человеческого общества для каждой эпохи характерен свой КПД. И можно заранее сказать, что наивысшего значения, близкого к слиянию с "сотней", КПД достигнет в машинах коммунистической эпохи… Так как же нам, советским людям, не драться за рекорды в мирном состязании чемпионов инженерного искусства?

В лаборатории добивались от будущей турбины не только высокого КПД. Важно и другое: чтобы турбина, которой жить под водой, чувствовала себя в подводном царстве как дома. Беда, если турбина и вода между собой не поладят. Нет в природе стихии, более разрушительной, чем водяная. Говорят: "вода и камень точит". Да что камень – вода беспощадно уничтожает могучие стальные лопасти турбины! Отлитые из крепчайшей стали, огромные лопасти превращаются в трухлявую губку, пнешь – и нога пробивает металл насквозь.