– Вот так стол… Царь-стол, – воскликнула девушка, – сродни Царь-колоколу и Царь-пушке!

Этот стол не стоял на месте; у него даже не было ножек: столешница каталась на роликах, то выбегая из-под ворот, то прячась в них.

И вот на этом столе Галя и увидела лопасть средневолжской турбины. Лопасть как бы присосалась своим "пятаком" к столешнице, а острием крыла взметнулась ввысь. Пробегая туда и сюда сквозь ворота, крыло всякий раз роняло стружку: это потому, что в него впивались фрезы, укрепленные на столбах ворот.

Фреза! Едва ли существует инструмент, более красивый. Надо представить себе розу, каждый лепесток которой – резец. Иногда такую розу делают из алмазов.

Сейчас фреза, соприкасаясь с крылом, высверливала на его поверхности плоское углубление наподобие блюдца. Но крыло не стоит на месте – оно двигается, и от этого углубление растягивается по крылу в блестящую дорожку. С каждым ходом стола фреза смещается и прокладывает новую дорожку, расширяя предыдущую.

Фреза заменила бригаду рубщиков. А действовали две фрезы: фрезерование лопасти происходило одновременно с обеих сторон. Вот уж этого никак не могли бы сделать даже две бригады рубщиков: не садиться же одной из них на лопасть вниз головой!

Замечательные мастера создали этот станок. Сами волжане – машиностроители из города Горького. Волжский станок послан в подарок волжской турбине, чтобы облегчить ей муки рождения. Это уникальный, то есть единственный в своем роде станок. Он успевает выдать комплект из шести лопастей за то время, пока бригада рубщиков ковырялась над одной. А по чистоте и вовсе не сравнить работу: как-никак, а зубила оставляли на поверхности крыла следы кустарщины.

Еще одно примечательное наблюдение сделала студентка Орешникова: где же на лопасти знаки разметчика? Ведь на ручную обработку лопасть попадала полосатой, как зебра. А фреза, выходит, справляется с делом своим металлическим умом?

Нет, конечно, человек и машина никогда не поменяются мозгами. "Умная фреза" придумана конструкторами.

Орешникова прочитала на станке: "Копировально-фрезерный". Ага, значит, фреза что-то копирует. А вот и разгадка: возле одной из колонн, на подставке, девушка распознала… "семерочку"! Никакого сомнения. Ей ли, лаборантке, не узнать бронзового крылышка, которое рождалось в ванне под ее руками!

Казалось, "семерочка" уже принадлежит истории. Но нет, она рассталась с музейной тишиной шкафа: ей вторично дана путевка в жизнь!

По бронзовому крылышку сейчас ползал, ощупывая его, рычажок с роликом. А особый механизм передавал движения рычажка на фрезу, и та счищала с заготовки избыточный металл.

Но шаг ролика маленький, потому что мало крылышко, а фреза должна шагать по лопасти крупно.

– Не иначе как в механизм посажен какой-то математик, делающий умножение. Ведь так, Иван Петрович? – Орешникова повернулась к профессору, чтобы проверить свою догадку. Но его опять успели похитить цеховые работники. За профессора кто-то ответил:

– Верно говоришь, есть математик!

Девушка обернулась: ей улыбнулся черноглазый и черноусый человек в кавказской каракулевой шапке.

– Я говорю, есть математик, называется – электрон! – И человек легонько постукал по стенке пульта, перед которым стоял. Это был оператор станка. Не переставая нажимать и отпускать кнопки на пульте, он рассказал о действии электронного устройства.

– А я тебя знаю, – вдруг объявил черноусый. – Ты хотела утащить у меня молоток.

Девушка растерялась. Утащить… она?…

– Не пугайся, – усач осклабился. – В суд не подам. Я Гасан Алибеков, рубщик… Ну, можешь вспомнить?

– Нет, не могу, – сдалась Галя.

Тогда Гасан принялся рассказывать, как было дело. Обрабатывали рубщики лопасть. В обеденный перерыв тут же, на лопасти, и прикорнули. А девушка с красной повязкой на рукаве, решив, что все спят, потянула к себе один из пневматических молотков. Это был молоток Алибекова. Парень вскочил: "Убиться хочешь молотком? А Гасан отвечай? Шальной ты человек – а еще красная повязка, комсомольский пост!"

Девушку и сейчас бросило в жар – от одного воспоминания, как она была пристыжена. Тогда ей не удалось объяснить свой поступок. А она хотела всего лишь испробовать, как это вручную рубят металл. Труд отсталый. Орешникова готовилась поднять об этом крупный разговор на комсомольском комитете. И очень кстати, считала она, подкрепить доклад собственными ощущениями.

Неважно, что с опозданием на год, но она сейчас объяснила все это Алибекову. И кажется, он поверил… Чтобы окончательно рассеять это неприятное воспоминание, Галина принялась расспрашивать Алибекова о нем самом: как это он из рубщиков стал оператором этого замечательного станка?

Он сказал, что года полтора назад прошел слух, будто в Горьком изобретают станок, который сам, без участия рубщиков, сумеет обрабатывать лопасть турбины. Гасан сперва только смеялся: "Лопасть? Машиной? Ха! А звезд с неба эта машина не хочет хватать?"

Но о будущем чуде говорили все тверже, все увереннее. И однажды Гасан услышал, что машина эта даже и нуждаться не будет в разметочных бороздках. Тут уж парень не выдержал, стал проситься в Горький: только бы разок взглянуть на машину! "Зазря ездить нечего, – сказали ему. – Это тебе не невеста, чтобы устраивать смотрины! Там требуются специалисты: токари, слесари. Приобретай-ка подходящую специальность. Вот и поедешь в Горький не зевакой, а поможешь строить станок". Трудновато пришлось Гасану с учением. "Что умел? – рассказывал он Орешниковой. – Какое у меня образование? Только с барантой – овцами – разговаривать!"

Но парень своего добился. Попал в Горький с дипломом фрезеровщика. В Ленинград возвратился оператором уникального станка. Орешникова, прощаясь, спросила Гасана, успеет ли теперь, по его мнению, завод со средневолжским заказом.

У Алибекова блеснули глаза.

– Справимся ли, говоришь, за пять лет? Ха! Еще гулять будем. Отпуск возьму, в Дагестан поеду!

Огненный поток несся из какой-то точки в сторону, образуя конус. Из конуса сыпались серебряные звезды. Орешникова подошла ближе. Теперь можно было различить диковинного вида станок. Но яркий трепещущий свет вынудил ее заслониться рукой. Ей подали дымчатые очки. Удивительно, как темные стекла изменяют лицо: только когда незнакомец заговорил, Галя узнала в нем профессора.

Станок выглядел гигантской челюстью и, не в пример фрезерному, работал очень шумно.

Челюсть мертвой хваткой держала в горизонтальном положении лопасть турбины. А "комета" оказалась шлифовальным кругом. Круг гулял по обработанной фрезеровщиком лопасти, делая ее зеркальной.

Все в этом станке восхищало и радовало глаз: и бешено вращающийся шлифовальный круг, высекающий из металла многометровую струю искр; и множество остроумных приспособлений, которые водили круг по лопасти, не позволяя ему нигде шаркнуть лишний раз во вред делу; и гибкий рукав пылесоса, подбирающийся своей ноздрей под самый шлифовальный камень; и даже мундир станка – скромный, опрятный и вместе с тем щегольской по окраске.

Умный станок! А ведь Орешникова не забыла, как шлифовали лопасти еще недавно вручную. Даже на первых лопастях для Средней Волги она застала шлифовальщиц, которые ползали с машинками в руках. Женщины завязывали от пыли носы платками, надевали маски, и все-таки к концу смены одежда и лица становились одного серого цвета, как у каменных статуй.

А здесь и не видать людей… Впрочем, вон он, оператор, у пульта: в чистенькой спецовке, при галстуке; так же, как и Алибеков у своего.

Профессор возвратил обе пары очков оператору.

Отошли в сторонку, присели.

– Однако, – подивилась Орешникова, – крутая хозяйка – наша средневолжская! Все старое на слом – подавай ей новое обзаведение! – Помолчав, добавила: – Вот теперь, Иван Петрович, я окончательно усвоила, что такое коэффициент К! Эти чудесные станки… Да они одни перемелют четырнадцать в пять!