Такое благоприятное завершение встречи чрезвычайно обрадовало Наполеона: он и его генералы отправились ужинать в приподнятом состоянии духа. За столом Бертран разразился хохотом.

   — Вас что-то забавляет, генерал? — спросил Наполеон.

   — Я думал о полковнике Кемпбелле! — Гранд-маршал опять задохнулся от смеха.

Наполеон кивнул головой.

   — Бедный полковник. Он хороший солдат и очень старается. — Издав короткий смешок, он продолжил: — Но ему не следовало покидать свой пост. Как можно наблюдать за тем, что происходит на Эльбе, с водного курорта в Лукке?

Бедный полковник! К рассвету ветер окончательно стих. 28-го числа, в четверг, «Партридж» опять попал в штиль на расстоянии четырёх миль к северу от Портоферрайо. Штиль застал их в таком месте, откуда они из-за заслоняющих поле зрения фортов и холмов острова даже с помощью самого сильного бинокля не могли определить, стоит ли в гавани бриг «Инконстант» или нет.

Ночью Кемпбелл сделал следующую запись в дневнике:

«Капитан Ади не хочет бросать якорь в гавани Портоферрайо, так как не исключено, что Наполеон захватит «Партридж», когда приступит к выполнению своего плана. Он может и меня взять в плен, чтобы всё оставалось в тайне».

Утром он попросил капитана отправить его на берег в шлюпке. Они договорились, что, если он не вернётся к двум часам, Ади будет считать его арестованным. В этом случае ему предстоит отплыть в Пьомбино и сообщить об этом британскому посланнику. К слову сказать, шлюпка так и не вернулась к двум часам, но во второй половине дня было безветренно и стоял туман, поэтому корабль не мог пуститься в плавание, даже если бы Кемпбелла «задержали».

Пока Кемпбелл плыл к острову, он молился в душе, чтобы «чудовище» всё ещё оставалось в своём логове.

Флаг над фортом безжизненно свисал, но красной полосы на нём не было — это был флаг с изображением трёх пчёл. Ничто не указывало на истинное положение дел, вплоть до того момента, когда утомлённые греблей моряки, обогнув старую Башню, не доставили его в Дарсе. Он сразу же заметил, что часовые у Морских Ворот и у Ведомства военно-морского флота были одеты в форму Национальной гвардии; нигде не было видно солдат с киверами. Это вызвало у него настоящий шок. Он опоздал. Вообще-то он и раньше предчувствовал, что допустил ошибку, и сейчас испытывал ярость из-за срыва своих планов.

В Карантинном ведомстве, на пристани, начальник гавани со всей серьёзностью заявил ему, что генерал Бертран «уехал на Пальмиолу». (Бертран оставил эту информацию специально для полковника).

Полковник мужественно сошёл на берег и направился вверх по дороге, на холм. Маленький городок, залитый солнцем, выглядел на удивление тихим и безжизненным без чванливых гвардейцев, щеголявших своими киверами, без упражнений по военной подготовке на площади, без военного оркестра и моряков императорского флота, сидящих за столиками в тавернах. Никто и не думал его «задерживать», наоборот, его узнавали и хитро улыбались, будто у них с этим высоким британским офицером был один общий секрет.

На площади к нему подскочил англичанин, некто мистер Грэттэн, который в ужасном волнении доложил ему все подробности Великого Исхода с острова. «Часть солдат, — сообщил он, — говорили о Неаполе и Милане, другие — об Антибе и Франции». Мистер Грэттэн лично видел флотилию Наполеона между двумя и тремя часами пополудни, немного севернее острова Капрая.

Вместе они направились в дом генерала Бертрана. При встрече жена его одновременно улыбалась и выражала беспокойство. Она сообщила, что её муж ничего не знал о намерениях Наполеона вплоть до самого отъезда, что ему было дано всего пятнадцать минут на сборы и что она к не знает, куда они направились, так как они говорили только о Пьяносе».

Это было ещё одно «специальное послание» от Бертрана.

Полковник пошёл на хитрость, сообщив ей, что беглецы, должно быть, уже схвачены.

Реакция мадам Бертран была естественной: она забросала его самыми искренними вопросами о муже: «Где он находится? Что с ним стало? Действительно ли они захвачены?»

Кемпбеллу пришлось идти на попятную, выбираясь из создавшегося положения: «Я сказал ей, что не могу точно сказать, схвачены они или нет. Однако они не могли убежать, так как вокруг острова курсируют британские и французские военные корабли, а эскадра с Сицилии под командованием адмирала осуществляет их поиски между Эльбой и Гаэтой».

Мадам Бертран, не искушённая в искусстве лицемерия, после этих слов полковника слегка успокоилась и взяла себя в руки. На основании этого он сделал вывод, что по её представлению конечный пункт плавания Наполеона находится на севере, а не на юге, как он думал вначале. Когда Кемпбелл печально разглядывал облака над Монте Жиове, Наполеон приветствовал встающие перед ним Альпы. Коричневые холмы и голубоватые горные вершины привели его в весёлое настроение и вселили уверенность. Он наградил орденом Почётного легиона капитана Шотара и Тайяда.

На палубе с левого борта Пейрюси, перегнувшись через поручни, освобождался от душивших его приступов тошноты. Когда же он выпрямился и повернулся лицом к Наполеону, на лице его играла обычная улыбка. «Отлично сработано, месье казначей, — сказал Наполеон, — вы подаёте прекрасный пример солдатам».

С лица полковника Малле не сходило мрачное, сосредоточенное выражение, он твёрдо, так же как и Дрюо, решил не поддаваться морской болезни. Они крепко держались за поручни, так как корабль слегка качало. Только один Наполеон, как бывалый моряк, слегка покачиваясь и ни за что не цепляясь, уверенно стоял на палубе, практически не обращая внимания на качку. Он с жадностью вдыхал солёный свежий воздух, с восхищением поглядывал на сверкающее под солнцем море, словно переполненный радостью мальчик, впервые отправившийся в плавание.

— Ах, мой дорогой Дрюо, — промолвил он наконец, — вы должны научиться улыбаться, как наш добрый казначей. Я знаю, вы считали, что мне не следовало покидать Эльбу, но там таились ещё худшие опасности, поверьте мне. Вы думали, что нам ни за что не удастся уйти так далеко, верно, генерал? И вот мы здесь. Сама природа чувствует это — так говорит наш добрый Тайяд. — Он улыбнулся. — Ветер на нашей стороне, солнце сверкает зелёным лучом, Сириус пожелал нам доброго пути. Мы всех чрезвычайно удивим. Они-то думают, что я, как ребёнок, буду цепляться за юбку Мюрата. И я уверен, что старина Кемпбелл уже облазил все скалы у Неаполя. Но мы-то здесь, а завтра будем во Франции — начнётся такое! Пока власти будут приходить в себя, мы подойдём к Парижу. Вы должны научиться улыбаться, мой старый добрый друг. Мы будем в Тюильри к двадцатому марта, ко дню рождения короля Рима!

Так это и случилось.

Но генерал Дрюо, подобно скорбному пророку, продолжал покачивать головой.

После разговора с мадам Бертран полковник направился к доктору Лапи, нынешнему губернатору острова. Тот принял его в форме коменданта Национальной гвардии. Их беседа была одна из самых странных за всю историю Эльбы и Британии.

Выпрямившись во весь рост, полковник произнёс величественным голосом:

   — Сэр! Я приехал сюда как один из уполномоченных Объединённых сил, которые сопровождали Наполеона на этот остров, и я хотел бы слышать от вас, как я должен относиться к вам — как к официальному лицу?

Доктор Лапи был слегка удивлён, но, не забывая о хороших манерах, спокойно ответил:

   — Как к губернатору острова Эльба.

   — Губернатору, назначенному кем?

   — Моим сувереном, императором Наполеоном. Он до сих пор, насколько вам известно, является королём Эльбы.

Затем полковником было высказано требование, которое, безусловно, должно занять одно из первых мест в анналах британской дипломатии:

   — Месье Лапи, я хочу спросить вас, сдадите ли вы остров англичанам...

Доктор Лапи был известен и любим на Эльбе за его знания, а ещё больше — за человеколюбие и умение понять и простить людей любого сорта. Все окружающие завидовали его умению владеть собой. Но при этих словах рот его широко открылся, глаза округлились, брови взлетели вверх, на лбу появились глубокие борозды, и выражение лица настолько изменилось, что даже бесстрашный полковник понял, что сболтнул нечто несусветное. Поэтому, быстро поправившись, он продолжил: