Уже в сумерках он подъехал достаточно близко, чтобы рассмотреть высокие каменные стены со старыми брешами, заложенными кирпичом. К цитадели, стоявшей на другом берегу Адды, вёл деревянный мост. Подъёмный мост надо рвом торчал вверх; над парапетом развевался австрийский флаг. Не успела многочисленная свита главнокомандующего остановиться, как полдюжины стоявших на стенах пушек с грохотом изрыгнули пламя и дым. В воздухе раздался вой, скрежет, и пушечные ядра взрыли землю вокруг отряда. Лошади встали на дыбы, испуганные штабники рассыпались в стороны. Снова взревели крепостные пушки, снова в воздухе раздался угрожающий свист и железные ядра ударили в землю. Он оглянулся и увидел, что остался один. Трусы! Как будто они не знали, что человека нельзя убить, пока не настал назначенный ему час! Бонапарт в сердцах обругал этих малодушных вояк. Он в одиночку поехал дальше, остановил лошадь там, откуда крепость была видна лучше всего, и придирчиво оглядел её стены с выступающими бастионами. Пушки на парапетах продолжали греметь, изрыгая языки пламени. Вокруг свистели и завывали падающие ядра, ударялись в землю и выделывали смертельные рикошеты. Не обращая внимания на обстрел и сдерживая испуганную лошадь, он продолжал разглядывать крепость. Надо было показать пример этим штабным крысам. Ещё не отлито то ядро, которое убьёт его! Он с досадой понял, что рапорт Кильмэна был верен. Насколько можно было понять при этом скверном освещении, Пиццигеттоне нельзя взять одним генеральным штурмом.

Он повернул лошадь и присоединился к свите, прятавшейся за какими-то сараями.

— Прекрасно, господа! — ехидно заметил он. — Кажется, вы ещё не привыкли к пушечным ядрам. На войне частенько приходится сталкиваться с ними. Однако, как видите, шуму от них больше, чем вреда.

До утра здесь делать было нечего. Он приказал дивизии Лагарпа располагаться на ночлег в Кодоньо, а Бертье со свитой велел оставаться в Гвардамилье (на предмет каких-нибудь ночных недоразумений). Сам же он вернётся в Пьяченцу. Завтра утром надо будет подписать это пресловутое перемирие с герцогом Пармским.

На следующее утро к нему в Пьяченцу прибыл Бертье с горестной вестью. Всё произошло до ужаса нелепо. Едва закончился вчерашний бой, люди Лагарпа, как обычно, бросились грабить Кодоньо и близлежащие хутора. Около десяти часов вечера в Кодоньо, не встретив по дороге ни одной живой души, вступила небольшая австрийская колонна, посланная с запада на подкрепление к Липтаю и ничего не знавшая о разыгравшемся сражении. В то же время на главную улицу Кодоньо вошла французская Девяносто девятая полубригада, продвигавшаяся вперёд без всяких предосторожностей. После взаимного изумления началась яростная пальба. Услышав треск выстрелов, Лагарп, ужинавший в доме, который он выбрал для постоя, выбежал наружу, вскочил на лошадь и в сопровождении поскакал на площадь. Ночь была хоть глаз выколи. Кто-то догадался зажечь солому. На большой площади шло отчаянное сражение. Французы рассыпались на одном её конце, австрийцы сбились в кучу на другом, у лавок. Девяносто девятая полубригада стреляла залпами. Австрийцы, которых было всего около трёх сотен сапёров, сдались. Только после этого хватились, что Лагарп куда-то исчез. Его нашли мёртвым, убитым в сердце шальной пулей — французской пулей.

Однако другая часть австрийской колонны сражалась почти всю ночь. Бертье, прискакав из Гвардамильи, собрал пьяных солдат, метавшихся в панике, и вызвал на подмогу две полубригады, расквартированные в Фомбио. Наконец австрийцы, разбитые в беспорядочном бою на тёмных улицах, отступили к Касальпустерленго — несомненно, для того, чтобы соединиться там с войсками Болье.

Он хмуро внимал этому подробному рассказу. Опять это проклятое мародёрство! Как будто недостаточно было Дего и Сан-Микеле! Но на сей раз оно стоило ему Лагарпа. Это была ужасная потеря. Бедный Лагарп! Его предчувствие оказалось верным. Значит, ему действительно было на роду написано погибнуть глупо, случайно, от руки собственного солдата, в бессмысленной потасовке. Ирония судьбы! А вот он сам уцелел под градом ядер, сидя на коне у стен Пиццигеттоне. Жизнь — тайна; смысл её скрыт от нас пеленой. Видно, такова была судьба Лагарпа — бесславно погибнуть в этой глухой деревне. А для чего хранила судьба его, Бонапарта? Давала себя знать суеверная корсиканская натура. Бедный Лагарп! Эта утрата болью отдавалась в его сердце; смелый и честный, Лагарп был рыцарем без страха и упрёка. Траурным крепом оказалась повита его победа при форсировании По. «Траурным крепом» — именно так он выразится, докладывая об этом Директории. Что ж, волей-неволей придётся сделать перестановки. Надо будет отдать дивизию Лагарпа Менару, а Мессена назначить командующим всей ударной группировкой.

Он тут же засадил Бертье за работу. Французские патрули, которым было поручено не только поддерживать порядок в Пьяченце, но и собирать отставших, отправляя их в части, оказались совершенно беспомощными. Среди сброда, следовавшего за армией, царило самое разнузданное воровство. Был арестован французский офицер, дочиста разграбивший охраняемый им обоз и продавший большинство товаров на сторону.

Приходилось командовать ордой разбойников! Эти свиньи даже понятия не имели о том, что такое воинская честь. Поразительно, что он ещё чего-то добился с такими людьми...

Вошёл ординарец и доложил, что прибыло представительство от герцога Пармского. Бонапарт потёр ладони.

Сейчас они подпишут договор! Он не уступит им ни гроша и получит свои два миллиона и те двадцать картин!

Он улыбнулся Бертье:

— Теперь мы докажем Парижу, что действительно одержали множество побед!

На следующий день ещё до рассвета он с Бертье и Саличетти выбрался из Пьяченцы и подъехал к новому мосту, возведённому Андреосси. Мост был загромождён телегами. Он проталкивался между повозок, в то время как свита на все корки Честила медлительных, неуклюжих возниц, выкриками подгонявших своих неповоротливых тварей. Сегодня, двадцать первого флореаля, или десятого мая, предстояло свершиться великому делу.

Согласно сообщениям, враг отступал на всех фронтах, торопясь форсировать Адду, чтобы укрыться от французов за рекой. За исключением отряда Липтая, запертого в Пиццигеттоне, пунктом сбора сил Болье, очевидно, являлся Лоди. Нельзя ли перехватить его? Бонапарт был уверен, что можно. Болье всегда был медлителен. Австрийцы не умели совершать таких быстрых марш-бросков, каким он научил своих солдат.

На левом фланге наступала дивизия Ожеро. Она двигалась перпендикулярно дороге, связывавшей Лоди и Павию. Однако ни в коем случае нельзя было позволять Ожеро ввязаться в отдельное и бесполезное сражение. В авангарде уже шёл Даллемань со своими гренадерами. Должно быть, следом за ним двигалась передовая дивизия Массена, которой теперь командовал Жубер — второй по старшинству офицер. Им было приказано выступить из Пьяченцы сегодня в четыре часа утра. За Пьяченцей находилась дивизия Серюрье, торопившаяся сюда из Кастель-Сан-Джованни, которого она достигла прошлой ночью после давшегося огромными усилиями марш-броска; сегодня днём она могла бы форсировать По. Менар, которому было поручено командовать дивизией Лагарпа (бедный Лагарп!), оставался на правом фланге, прикрывая Пиццигеттоне. Бонапарт успешно управлялся со своей армией. К завтрашнему дню она будет собрана в один кулак. Но завтра Болье уже успеет пересечь Адду в районе Лоди. Бонапарт не мог ждать, пока скопятся все силы. Даллеманя, Жубера и Ожеро будет вполне достаточно, чтобы разбить Болье — если, конечно, того удастся перехватить.

Первые лучи зари начинали окрашивать ясное небо в бледно-жёлтые тона. День обещал быть чудесным, но чересчур жарким. В стоявшей у перекрёстка дорог небольшой деревне Касальпустерленго (дорога направо вела к Кодоньо и Пиццигеттоне; дорога налево уходила к Павии) он нашёл Массена и Кильмэна. Массена — холодный, сосредоточенный, намного более вежливый, чем раньше, и начавший проникаться уважением к своему поразительно молодому главнокомандующему — сообщил ему последние сведения. Несомненно, враг осуществлял генеральное отступление. Ночью Болье подошёл справа почти вплотную к Касальпустерленго; обнаружив, что дорога перерезана французами, он развернулся и куда-то исчез. Массена добавил, что вся местность ближе к Павии очень опасна, так как кишит множеством разрозненных австрийских отрядов.