Дрюо, застыв неестественно на маленьком стульчике, смущённо смотрел на прекрасную девушку. Он искренне и глубоко любил её, но не мог даже просто попрощаться с ней или сказать: «Я приеду за тобой». Этим бы он выдал секреты своего хозяина. Без сомнения, глупо было приходить, но ему так хотелось ещё раз увидеть эти очаровательные глаза, услышать её негромкий высокий голос, каким она нараспев выговаривала французские слова.

   — И-так, мой ге-не-рал? — произнесла она, будто чего-то ожидая.

Увидев Дрюо снова, она подумала с надеждой, что это не просто слухи, что действительно солдаты уходят с острова и Дрюо возьмёт её с собой.

Генерал страдал. Оглядывая её с ног до головы, он старался сохранить в памяти дорогие ему черты, мельчайшие подробности её облика. Под таким пристальным взглядом Генриетта залилась краской.

   — Прекрасный вечер, — ответил он невпопад.

   — И это всё? — Она уставилась на пол, чтобы спрятать свой смущённый взгляд.

Генерал, не в состоянии больше этого вынести, встал и на негнущихся ногах подошёл к ней.

   — До сви-да-ния? — проговорила она всё ещё со слабой надеждой в голосе.

Что стоило ему произнести: «До встречи?» Но он не мог солгать: последние слова, которые он должен сказать Генриетте, не будут ложью.

   — Прощай, синьорина, — сказал он, продолжая стоять возле неё и с жадностью смотреть на неё. Он страстно хотел сказать: «Я люблю тебя» — и задушить её в объятиях. Но он знал, что не вправе делать это, ведь и свои секреты следует хранить так же тщательно, как секреты императора.

Она заглянула в эти честные открытые глаза и прочла все его тайны. «Несомненно, сейчас что-то произойдёт», — подумала она, но ошиблась.

Он щёлкнул каблуками, сжал в своей ладони её руку, сказав ещё раз: «Прощай, синьорина!» — повернулся и вышел, в своей простоте позабыв обо всём на свете, кроме долга перед императором.

В этот вечер все мысли Полины занимал только один человек — и это был её брат.

За ужином Наполеон находился в хорошем расположении духа, смеялся и шутил по поводу её побед над Кемпбеллом и Ад и.

   — Одно дело бросить вызов британской армии, но покорить британский флот — это совсем другое. Я это знаю на собственном опыте. Да, Полетт, если бы ты была в моём штабе, вторжение в Англию не затухло бы в Булони.

   — Ты должен был взять меня в Москву, Наполеон.

Император проигнорировал это высказывание.

   — Должен сказать, — продолжал он, — что мне нравятся английские моряки. Ашер — прекрасный человек. Думаю, что и Ади такой же. Если бы все мои офицеры были как они, сражения на море могли иметь другой финал. Когда мы вновь увидим нашего дорогого полковника?

   — Скорее всего, в понедельник, Наполеон.

   — Не раньше, надеюсь.

Мать и сестра переглянулись.

Он выпил только один стакан вина и поел быстрее обычного. В три часа сели играть в карты, но меланхолия овладела императором. Он не пытался обмануть своих партнёров, и когда стали разбирать, какой счёт, к удивлению и разочарованию матери, он даже не стал спорить. «Мама, ты права, — сказал он. — Ты всегда права». Как проигравший, он уступил место Полине и ушёл из комнаты.

Вскоре его хватились.

Камергер сообщил, что Наполеон в саду.

   — Позови его, милая, — сказала мать. — Он простудится.

Княгиня подошла к окну и позвала брата.

Казалось, он не слышал. Была прекрасная ночь: луна повисла над самым дворцом и заливала светом террасу и верхушки деревьев. Наполеон стоял спиной к морю, обратив лицо к небу. Почти над самой его головой виднелись Кастор и Поллукс, небесные близнецы. Эта преданная друг другу пара, неразрывно связанная между собой, стала для него одним из немногих мистических символов. Для него это были не Кастор и Поллукс, а Наполеон и Мария-Луиза. Доброе предзнаменование. Но так ли это? Жестокие сомнения всё ещё терзали его душу. Не в силах их преодолеть, он начал быстрыми шагами мерить террасу. Так и не успокоившись, он сошёл с освещённой террасы в тень и прижался головой к дереву.

   — Мама! Иди сюда! — тревожно прошептала Полина.

   — Дай мне шаль.

Одного взгляда было достаточно этой пожилой женщине, чтобы понять, что не всё ладно.

   — Что случилось, сынок? Ты обеспокоен.

   — Мама, я должен тебе кое-что сказать. Только тебе, ты никому не должна рассказывать об этом — даже Полине.

«Даже Полине!» — от этой фразы Полина почувствовала резкую боль в сердце и удалилась в комнату.

   — Хорошо, сынок.

Он огладил её руку.

   — Мне нужен твой совет, мама. Ведь ты всегда бываешь права.

   — Что такое, Наполеон?

   — Я предполагаю покинуть остров завтра ночью вместе с гвардейцами.

   — Куда ты собираешься?

Наполеон оглянулся на дом, бросил взгляд в темноту и прошептал:

   — Во Францию! Что ты скажешь?

   — Подожди, — проговорила она. — Дай мне подумать.

Она не в первый раз думала об этом, но как положить конец этому безумному предприятию? Она не сомневалась, что оно было безумным. Так же ясно, как и Дрюо, она понимала, что уже слишком поздно бросать вызов озлобленной и коварной Европе. Здесь, на Эльбе, она была счастлива, каждый день общаясь со своим любимым сыном и дочерью. Здесь она была ближе к Наполеону, чем за все годы его триумфов, и все они могли бы быть счастливы, если бы в мире существовало благородство. Конечно, размышляла она, разве Наполеон может чувствовать себя счастливым без жены и ребёнка, без денег, без должного отношения к нему властей предержащих? Он даже не может быть до конца уверен, что его не лишат и того малого, что у него есть, что его не убьют и не сошлют куда-нибудь. Возможно, что в этом жестоком мире только по-настоящему безумное предприятие и может принести плоды. Она была вдовой бойца и матерью низвергнутого короля, но чутьё семьи Бонапарт подсказало её сердцу: «Пусть погибнет, но в борьбе». Медленно, с трудом, она произнесла:

   — Сынок, если Господу угодно, чтобы ты умер, то, надеюсь, не от яда или безделья. Ты умрёшь с мечом в руках.

Итак, слова, которые могли бы его остановить, так и не были произнесены. Знать бы, что в будущем ему уготовано нечто худшее, чем яд.

   — Спасибо тебе, мама, — сказал он и прикоснулся губами к её холодному, полному сдержанной гордости лицу.

Он вернулся в дом, сел за фортепьяно и взял четырнадцать нот — мотив Марии-Луизы. Вздохнув, он удалился в свой кабинет, где потом всю ночь работал над воззваниями.

Воскресенье, 26 февраля, последний день на острове. Весна в этом году выдалась ранней, и сад был наполнен ароматами, а воздух чист, как в тот день, когда Наполеон в первый раз вошёл в гавань. Несмотря на ночную работу, он встал рано и занялся своим туалетом.

Предусмотрительный Маршан принёс своему господину утренний чай и огромный стакан апельсинового сока. Хотя ему были известны только слухи, он почувствовал, что наступил решающий день, и потому был одет подобающим образом: во французский мундир из зелёного сукна с кантами и воротником, расшитым золотыми нитками, жилет из кашмировой шерсти, чёрные бриджи и шёлковые носки.

Из-за бессонной ночи Наполеон принял более горячую ванну и сидел в ней дольше обычного. Целый час он наслаждался, попивая холодную воду и проговаривая вслух пробные отрывки из воззваний. Маршан даже начал волноваться, боясь, что дело неладно. Поэтому, когда появился доктор Форо де Бьюрегар, он с нетерпением втолкнул его в заполненную паром ванную и захлопнул дверь. Доктор чуть не задохнулся. Из клубов пара раздавались мелодичные слова: «Поднимите штандарты, которые были с вами при Ульме, Аустерлице, Йене, Эйлау... Кто это?»

   — Ваше величество! — сказал доктор, с трудом переводя дыхание, — это уж слишком. Просто вредно. Здесь, как в аду.

   — Мы все должны быть готовы к будущему, доктор.

   — И не пейте так воду!