Нап».

«Реймс, 15 марта,

3 часа после полудня

Мой друг, вчера я переправился через Об и Сену...

Напиши своему отцу, что идея пойти на унизительный мир, в результате чего мы лишимся Антверпена, совершенно неприемлема... Они будут разгромлены, и империя будет сильна как никогда прежде. Убеди его не жертвовать империей из-за жадности Англии. Всех тебе

«Plancy, 20 марта,

1 час утра

(Эта привычка внимательного мужа писать письма однажды принесла страшный вред. Неустанно преследуемый противником, но всё ещё полный сил и надежды, он довольно неосмотрительно, не применяя шифра, написал Марии-Луизе о своих основных планах).

Мой друг, все эти дни я провёл в седле; 20-го я занял Арсэ-на-Об. Противник атаковал меня в 6 вечера; в тот же самый день я разбил его... Я захватил два их орудия, а они — два моих. Поэтому мы квиты (расчёт полный). 21-го армия противника... Я решил предпринять марш в сторону Марны и их коммуникационных линий, чтобы выбить их из Парижа и вернуться в свою опорную базу. Вечером я буду в Сен-Дизье. Прощай, мой друг. Поцелуй от меня моего сына.

Нап.».

Это письмо было перехвачено и отдано Блюхеру. Он прочёл его, созвал военный совет, а затем направил его дальше Марии-Луизе вместе с выражениями почтения и, как говорят некоторые, охапкой цветов. Не исключено, что именно это супружеское послание подсказало врагам императора направление последнего похода на Париж и поставило точку в драме.

Для Наполеона Мария-Луиза превратилась из возможной матери наследника в уважаемую и горячо любимую жену, но её имя ничего не значило для народа и не внушало людям ни страха, ни стремления изменить положение, когда над страной нависла угроза измены и катастрофы. Но Наполеону всё ещё нравилось думать, что она умело правит страной, когда он совершает свои походы, и каким-то образом выступит как средство его спасения.

Мария Валевская об этом мало что знала. Она просто удивлялась: «Почему Марии-Луизы здесь нет? Где же сын императора, король Рима?»

Мария-Луиза не сразу оправдала репутацию семьи, Но в то время, когда Наполеон находился в раздражении но этому поводу, пришли вести из Польши: у графини Валевской родился мальчик. Император был обрадован, но всё ещё пребывал в раздражении. Лишь на короткое время ум великого человека, вынашивающего секретные замыслы, отвлекли разговоры о детях. Через несколько недель поступили известия о родовых схватках Марии-Луизы. Император был вне себя от счастья, его раздражение исчезло. Ещё бы! Две Марии и два ребёнка — возможно, оба мальчики. Вот он какой!

Осторожные доктора спросили императора, кого спасать, если возникнет критическая ситуация — мать или ребёнка? Кто должен остаться в живых? Обычные люди с большим спокойствием решают подобную дилемму. Но это был император, помешанный на создании династии. Ведь его жена, как породистая кобыла, была выбрана только с одной целью — для размножения. Естественно, жестокий и эгоистичный монарх мог бы дать только один ответ. Но император сказал: «Делайте так, как вы поступили бы в другой семье. Сначала спасите мать...» К счастью, всё обошлось хорошо.

С самых первых дней жизни прекрасный король Рима стал объектом настоящего поклонения со стороны своего отца. По утрам Мария-Луиза, за спиной которой стояла нянька с ребёнком, стучала в дверь кабинета, где работал Наполеон, и сообщала, что король Рима пришёл по вызову. Никому, даже няне, не позволялось входить в кабинет. Когда он брал дитя из рук няни, Мария-Луиза нервничала, и Наполеон, что редко встречается среди отцов, учился умело обращаться с ребёнком и с восхищением прижимал его к своей груди. Он садился на свой любимый диван рядом с камином под бронзовыми бюстами Сципиона и Ганнибала и держал сына на одном из колен, а государственные бумаги — на другом.

Но Наполеон никогда не забывал первую Марию — свою верную графиню. Вместе с сыном Александром он вызвал её в Париж. Взяв мальчика на руки, он провозгласил его графом империи и подарил его матери дом. В своей обычной манере он забросал её потоком вопросов, не дожидаясь ответов:

— Как его кормят? Сколько весит? Как ты думаешь, он похож на меня? Как себя чувствуешь? Ты не ревнуешь? Где ты хочешь жить?

Валевская поздравила его с новостями относительно другой матери.

Наполеон не был способен заливаться краской, однако сейчас он почувствовал, что покраснел.

Действительно, мысль о том, что ребёнок Валевской был зачат в те счастливые месяцы, которые они, как победители и захватчики, провели во дворце Шёнбрунн, законном месте жительства Марии-Луизы, которая покинула его по той же причине, его смутила.

Два года спустя, во время сурового перехода из Москвы, Наполеон спешил домой впереди своей замерзшей, истерзанной, гибнущей армии. На перекрёстке дорог польской равнины он приказал остановиться двум саням, в которых ехал он сам и его приближённые, и взглянул на карту. До замка Валевского было недалеко. У него возникло желание повернуть и навестить Марию. Он хотел увидеть её и мальчика, которому сейчас — сколько? — два с половиной года. Казаки преследовали его. В каждом вражеском штабе имелся его портрет и приказ о задержании. Кроме того, до него дошли известия, что в Париже не спокойно. Сопровождающие напомнили ему о поджидающей их опасности и настаивали на том, чтобы он не терял времени. Но он хотел видеть Валевскую и спорил с ними. В конце концов они добились своего. Мария любила, когда он рассказывал ей эту историю, и всякий раз просила его её повторить. Раз от раза история эта становилась всё более захватывающей.

— Ты бы только видела лицо Коленкура[43], когда я объяснил ему, почему мы должны повернуть! Я сказал, что у меня встреча с дамой. «Ваше величество», — закричал он, сделавшись белее снега, — но казаки!» Я повторил: «У меня встреча с дамой». Дарю сказал, что в лесу есть волки. Я ответил: «Тогда волкам придётся съесть казаков. Дорога открыта!» Ха! В конце концов, я пожалел их, но сожалею, что не настоял на своём. Я никогда не был у тебя дома. А граф был там? Думаю, он бы сожрал меня, как русский волк.

Нет, она не жаловалась на свою судьбу. Но императрицу мягко упрекала. Что толку от королевской крови, если она не приходит на помощь в минуту королевской скорби или опасности? Если бы она была настоящей императрицей, император не сидел бы сейчас в такой задумчивости. Она бы обязательно была рядом с ним. И где все они — Жозефина, Мария-Луиза, Мария-Полина — его любимая сестра, Летиция — легендарная, героическая мать, Жозеф, Жером, Луи, — вся эта прекрасная семья, которой он пожаловал столько корон и королевств, герцогств и изумрудов? Она одна ждала у его двери, и она одна не имела права в неё войти.

Во многом винят до сих пор Марию-Луизу, и некоторые обвинения, конечно, верны. Но в то тяжёлое время, в 1814 году, она не более виновна в непостоянстве, чем волан, летающий между двумя ракетками. Противоречащие друг другу приказы, решения, желания и толкования бросали её из одной стороны в другую. Наполеон оставил её регентшей в Париже ещё в январе, когда повёл армию в последней ураганной попытке отбросить силы Европы, вторгшиеся на территорию Франции. Он умело маневрировал от Блюхера к Шварценбергу и обратно, но хотя его попеременные удары и заставили их на момент дрогнуть, всё же они продолжили наступление.

18 марта он писал:

«Мой друг, вчера от тебя не было писем. Погода, наконец, опять отличная. Я двигаюсь вперёд, чтобы обрушиться на противника. Здоров. Прощай, всего тебе наилучшего.

Нап.».

31 марта объединённые силы монархов — русского Царя, короля Пруссии и австрийского принца Шварценберга (император Франц деликатно отказался присутствовать при вступлении казаков в столицу своего зятя) — выступили на Париж. За два дня до этого Мария-Луиза с сыном бежали, и с её бегством исчезли все помыслы о сопротивлении захватчикам. Наполеон сокрушался, поскольку это вовсе не входило в его планы. Ум солдата, привыкший к кристальной ясности команд, в данном случае утратил былую чёткость. Он заранее оставил своему брату Жозефу два письма. Нельзя было допустить, чтобы регентша и маленький сын попали в руки врага. В письмах напомнил об ужасной участи Астианакта, сына Андромахи[44], которого греки сбросили со стены города, когда захватили Трою. «Я бы предпочёл видеть сына мёртвым, чем взращённым в Вене одним из австрийских принцев. Если случится самое худшее, если ты услышишь о том, что битва проиграна, — говорилось в письме, — и получишь известие о моей гибели, если противник подойдёт к Парижу с такими силами, при которых любое сопротивление станет невозможным, — говорилось в другом, — то не только императрица и её сын, но также министры, сенат и высшие офицеры государства должны покинуть Париж и собраться где-нибудь на Луаре». Совет, находясь в полной растерянности, и под впечатлением истории об Астианакте решил, что настал момент выполнить указания, изложенные в письмах императора. Императрица и её сын были отосланы из Парижа с многочисленным эскортом солдат.