Потом, после столь горячего монолога, эта странная женщина внезапно поникла, увидев на лице полковника скорбь. Ей стало жаль его: он стоял перед ней как провинившийся солдат перед своим командиром.

   — Всё это правда, — пробормотала она, — Но вы меня извините. Я могла бы любить вас, Нил. Мне кажется, я немного вас люблю.

Она опустила голову и застыла перед ним в позе кающегося грешника.

Последние её слова и её поза смягчили боль. Чувство собственного достоинства полковника не было унижено, ведь она, как и он, разрывалась между Любовью и Долгом. Он медленно подошёл к ней, чтобы поцеловать её, простив и забыв обо всём.

Но в этот момент открылась дверь и вошла мадам Мер.

   — У меня несколько писем, — сказала она, — и если полковник будет столь любезен... Вы ведь едете в Италию?

   — В любом случае, — пролепетала Полина. — Я ещё не написала своё письмо. Вы можете немного подождать, сэр Нил?

   — Я подожду, — смиренно ответил он.

Он терпел полчаса. Но всё же дождался от неё поцелуя.

   — Две фелуки приближаются по левому борту, сир.

В течение всего дня корабли маленького флота Наполеона собирались вместе, и к четырём часам после полудня бриг «Инконстант» оказался вновь окружён всем своим выводком.

Наполеон усадил нескольких офицеров и солдат за изготовление копии воззваний, и главные силы были брошены на обращение к солдатам Великой армии. Переписанное их грубыми руками, это обращение обретёт дополнительную убедительность — и, кроме того, копируя, они сами его заучат, чтобы распространять устно. Вместе с Дрюо он спустился, чтобы проверить, как идёт работа. Внезапно он остановился между переборками; знакомый ему голос капрала Джуалини пламенно и выразительно цитировал избранные отрывки из воззвания:

   — Слушайте! — кричал он. — Слушайте меня! «Французу, в моём изгнании я услышал ваши стоны и узнал ваши сокровенные желания. Подвергаясь всякого рода опасностям, я пересёк моря... Теперь я с вами, внемлите же моим чаяниям, которые являются также и вашими! Разве это не так?»

Раздались аплодисменты. На лице чтеца блуждала мальчишеская улыбка. Некоторые солдаты, страдавшие от качки, кричали: «Замолчи, Джуалини!» Но маленький капрал не умолкал.

   — Слушайте! — крикнул он. — От этих слов вырастают крылья! Это слова настоящего волшебника! Никто не мог так сказать! «Солдаты, мы не повержены. Два человека, покинувшие наши ряды, предали нашу славу, свою страну, своего государя, их благодетеля... Станьте же теми орлами, какими вы были в сражениях под Ульмом, Аустерлицем, Йеной, Эйлау, Фридландом, Экмюлем, Эсслингом, Лютценом, Смоленском, Москвой, Монмералем! Победа грядёт... Солдаты, товарищи, мы сохранили вам вашего императора. Мы вернули вам его, преодолев тысячи препятствий. Сорвите же с себя и растопчите белую кокарду, это клеймо позора!»

Воззвание звучало легко, свободно и зажигательно. Несомненно, оно должно было оказать нужное действие.

По-актёрски подняв кулак, капрал с выражением продекламировал последнее слово «позор». При этом все солдаты, даже страдавшие от морской болезни, зааплодировали.

Улыбаясь, император вышел из-за переборки, и вновь раздался гром аплодисментов.

   — Ну как, мой капрал? — поинтересовался он по-дружески, как один завсегдатай таверны спрашивает другого (в конце концов он сам в своё время был капралом).

Джуалини вскочил на ноги и, раскачиваясь как тополь на ветру, отдал честь.

   — Хорошо ли это, мой император? Это великолепно! Да здравствует император!

Даже страдающие от качки захлопали в ладоши.

В капитанском бортовом журнале военно-морского корабля «Партридж», хранящемся в Государственном архиве, имеется запись: «2.00 пополудни. Шлюпка вернулась. Выяснилось, что Бонапарт покинул остров 26-го вечером». Время, указанное в журнале, не совсем совпадает с утверждениями Кемпбелла.

Усталые матросы повезли злого как чёрт на себя и судьбу полковника обратно на корабль. С ним ехали мистер Грэттэн и месье Ричи; не закрывая рты, они обсуждали грандиозный побег Наполеона.

   — Боюсь, что вашу экспедицию в Марчиану следует отложить. — Это были первые слова полковника, когда он поднялся по трапу.

По крайней мере, он мог немного отыграться на Ади.

   — Он бежал, да?

   — Да. Кажется, вы весьма понравились княгине.

   — Я рад, — коротко ответил моряк. — А что ещё вы узнали?

Они совещались и спорили до трёх часов дня. Кемпбелл куда только было возможно, направил срочные отчёты и депеши. Отплыли они в три часа при свежем ветре с юго-запада. Ади считал, что надо идти на Неаполь, но Кемпбелл, в кои-то веки принявший правильное решение, настоял, чтобы плыть в Антиб, и Ади уступил ему. Они оба понимали, что ещё не всё потеряно. У Наполеона было сорок часов форы, но при капризных ветрах этого моря один корабль мог оказаться в полосе свежего ветра, а другой — полного штиля, и тогда запросто настиг бы второй. Кроме того, «Партридж» был быстроходней, и ещё оставалась надежда на французские фрегаты. В половине шестого задул восточный ветер. Подняв все паруса, судно двинулось в направлении Антиба — на северо-запад.

Находясь уже в лучшем настроении, наш неутомимый полковник уселся за стол, чтобы спокойней описать все события. Как обычно, он пытался пророчествовать:

«Думаю, Наполеон направляется к границе Пьемонта, проходящей рядом с Францией, и захватит какое-нибудь укреплённое место рядом с Ниццей или между Ниццей и Турином, немедленно разослав представителей гражданского населения, которые на его стороне, по северной Италии, независимость которой он провозгласит, что привлечёт на его сторону недовольных. В это время Мюрат будет делать то же самое на юге страны.

Этот план в большей степени совпадает с национальными чувствами, испытываемыми его офицерами и солдатами. Возможно, они сочтут его менее опасным, чем поднимать восстание во Франции, где их посчитали предателями».

Испытывая чувство личной вины за случившееся, полковник строчит тщательно обоснованные длинные оправдания для своих начальников.

«Если бы корвет его величества «Партридж» находился в гавани в воскресенье, то нас могли бы задержать».

(Не могли бы, если бы капитан поступил так же благоразумно, как сделал 28 февраля).

«Капитана Ади, старшего лейтенанта и меня самого, вероятно, пригласили бы в дом генерала Бертрана, где мы иногда обедали. Там нас можно было с лёгкостью арестовать, что в значительной степени помогло бы выполнению плана Наполеона».

Похоже, полковник чуть ли не сожалеет, что их не арестовали. Ведь тогда он был бы полностью оправдан!

«Я считал, что два фрегата и несколько более мелких кораблей, принадлежащих Людовику XVIII и постоянно курсировавших между Корсикой, Капраей и Ливорно, являются надёжным средством обеспечения безопасности против замыслов Наполеона. В то же время мне было известно, что консул Франции в Ливорно и губернатор Корсики осуществляют за ним слежку при помощи опытных шпионов».

Французских фрегатов не было нигде, что было очень странно. Ветер усилился, и «Партридж» набрал хорошую скорость... Внезапно вперёдсмотрящий закричал:

   — Огонь в двух румбах по правому борту!

Это наверняка был корабль, так как ближайшая суша находилась на расстоянии восьмидесяти миль. Дежурный молодой офицер вытащил подзорную трубу и сообщил о нескольких кораблях: скорей всего он спутал корабельные огни с низко висящей на небе Капеллой, отливающей красным и зелёным светом, а также с не менее низким и ярким в ту пору созвездием Близнецов. Капитан Ади приказал команде занять места, а орудия и абордажные команды приготовить к бою. На корабле подняли ещё два вымпела — как положено перед атакой. Полковник Кемпбелл в огромном возбуждении поспешил на палубу и выслушал последние новости.

   — Замечено несколько кораблей, — прошептал молодой лейтенант.