— Успокойтесь, ваше величество, — мягко урезонивал его дворецкий. — Вам вредно волноваться, — повторял он фразу, некогда услышанную от придворного врача.

   — Кругом недомыслие и измена! — восклицал Карл, мало-помалу остывая. — Я буду писать султану. Это неслыханно: старый говнюк упустил победу! Он мог взять в плен самого царя, царь был у него в руках!

   — Полагаю, это было бы непросто, — вкрадчиво произнёс воевода Потоцкий. — Вашему величеству известна гордость и непримиримость царя Петра...

   — Едемте! — неожиданно прервал его король. — Немедленно приготовьте коней и охрану. Мы выезжаем немедленно!

Спустя полтора дня безумной скачки отряд короля достиг визирской ставки. Отыскали Понятовского и его ординарцев — шведов и поляков. Скачка как бы накачала ярость короля, самый её темп побуждал к стремительности, король уже не мог остановиться.

Он ворвался в шатёр визиря и закричал с порога:

   — Как можно было заключать этот предательский договор! Как можно было упускать победу, которая сама шла в руки!

Король обвинял. Он вопрошал визиря со столь явным и очевидным непочтением, словно тот был по меньшей мере его слугою.

   — Я дал отчёт своему повелителю, — спокойно отвечал Балтаджи Мехмед-паша. — Но должен ли я давать отчёт нашему гостю?

Ответ охладил короля. Но он всё ещё продолжал пребывать в запале.

   — Дайте мне тридцать тысяч войска, всего тридцать тысяч, и я ещё успею догнать царя и привести его сюда как пленника визиря.

   — Я присоединю своих тридцать тысяч, и мы разобьём русских! — неожиданно выкрикнул Девлет-Гирей.

   — Мы подписали мирный трактат, — визирь говорил, не повышая голоса. — Он одобрен султаном, да пребудет над ним благословение Аллаха. Можем ли мы нарушить мир?

   — Можем! — выпалил хан. Он так же легко переходил от неприязни к приязни, от ненависти к почитанию, как бывает переменчив степной крымский ветер. Ещё недавно он поносил короля шведов за непомерные претензии, за высокомерие, но отважная предприимчивость Карла подкупила его.

   — Некоторые люди в запальчивости берут на себя обязательства, не соразмерив свои силы и возможности, — с иронией заметил визирь. — Однако повелитель правоверных не жалует их. Он доверил своё войско мне, и я не вправе отдавать его кому бы то ни было. Если король шведов желает воевать с русским царём, то пусть соберёт для этого своё шведское войско. Тем более что опыт он уже приобрёл под Полтавой... А ты, храбрец, — обратился он к крымскому хану, — можешь присоединиться к королю.

Последняя реплика, как видно, остудила жар Карла. Он махнул рукой, повернулся и, ни слова не говоря, вышел. За ним безмолвно последовала его свита.

Понятовский замыкал шествие. Он был удручён более всех, быть может, более, чем сам король. Уже в который раз терпели крах его усилия И надежды. В который раз настигала его мысль о тщетности и даже бессмысленности служения шведскому королю. Службы, у которой не было ничего впереди, службы, принёсшей ему доселе одно бесславие, опасности и разорение.

   — Пора браться за ум, — с горечью сказал он самому себе. И тут же вспомнил, что он уже не раз произносил эту фразу и не раз собирался скинуть с себя эти узы.

Вечером он — слуга двух господ — сел за письмо своему первому и истинному господину, низложенному королю Станиславу Лещинскому. Он писал ему:

«Для Порты — Азов, разрушение Таганрога, Самары и Каменска, тяжёлая артиллерия из лагеря русских и восстановление запорожских казаков в их старинных привилегиях; для Польши — чтобы царь вывел свои войска и больше не вмешивался в её дела; чтобы, кроме того, он выдал Порте мятежного Кантемира с неким Саввой родом из Рагузы, заплатив годовой доход от Молдавии за убытки, которые он там причинил...»

«Всё-таки Польше кое-что перепало, — думал Понятовский. — А ведь, в сущности, я служу Польше». Эта последняя мысль несколько умерила горечь его размышлений...

В это время визирь за кофе с улыбкой рассказывал Шафирову о налёте Карла. Оба были довольны. Визирь — тем, что Карл получил от ворот поворот, Шафиров — вдвойне: поражением шведа, которое он счёл малой Полтавой, и многолюбезностью визиря.

Напоследок хозяин шатра сообщил ему:

   — Я приказал отправить генералу Шереметеву тысячу двести возов сухарей и риса да вприбавку тысячу окк кофе. Генерал будет доволен. И твой царь. Это как бы в обмен на те бочонки серебра, которые он прислал.

   — Стало быть, мы квиты, ваше визирское сиятельство!

Глава семнадцатая

В ОТВОД!

Пётр — королю Августу

Вашему величеству и любви, дружелюбно-брацки объявляем, что мы с войски нашими в Турецкую землю вошли и с турками встретились у реки Прута и имели жестокие бои. Но для некоторого неудобства, а наипаче для наших общих касающихся с вашим величества интересов, далее в той войне не поступили и учйнили с турки вечной мир, о чём обстоятельнее вашему величеству и любви донести указ наш дали...

Пётр — Марфе и Анне Шафировым

Мои госпожи. Понеже господин подканцлер Шафироф ныне в учинённом миру был полномочным по учинении оного, турки просили, дабы ему и Господину Михаилу Шереметеву у них до исполнения остатца, что для необходимой нужды и учинено. Того ради не имейте в том печали, ибо, Богу извольшу, не замешкаетца там.

Головкин — Шафирову

...Пришла из Москвы почта и так случилось, что в намёт государев сумы принесены, и государыня царица изволили приказать ваш пакет распечатать, чая в том письма себе от царевен, и не сыскали. И я того же часу запечатал их моею печатью. Не изволте, мой государь, сумневатца, чтоб кто те писма читал или видел...

...В обозе нашем токарный станок царского величества утрачен. Изволте приказать чрез кого наведатца, не возможно ль оного тамо у кого отыскать, и хотя б что за то денег дать. И буде сыщетца, изволте его, выкупя, сюда прислать. Известно вам, како тот станок его царскому величеству потребен...

Шафиров — Головкину

...везирь допустил меня с собою на конференцию... А о короле швецком объявил я ему, что царское величество для любви салтанову величеству и для его, везиря, чрез свою землю его пропустит и с честию и на подводах укажет, о чём и к губернаторам указ свой дать повелел... И он, везирь, мне сказал, что он говорит со мною за секрет, что он его, шведа, ставил напередь сего за умного человека, а как он его ныне видел, то признавает его за самого дурака и сумазбродного, яко скота...

Головкин — Долгорукову, послу в Копенгагене

Мой государь князь Василей Лукич. Объявляю ваше милости, что с великою ревностию шли мы к Дунаю, дабы турок предварить и получить довольство в провиянте. Но турки нас упредили и встретились с нами у Прута, где престрашные бои бои чрез три дни... И потом, видя что из сей войны жадного прибытку не будет, того ради поступили желанию турецкому и на вечной мир, уступи им всё завоёванное, дабы с той стороны быть вечно беспечным, что турки с превеликими охотами, паче чаяния, учинили и от короля швецкого вовсе отступили. И тако может ваша милость его, короля датского, верно обнадёжить, что сей мир к великой пользе нашим союзникам...

Пётр — Шафирову

Господин подканслер. Письма ваши мы получили, на которые пространно ответствовал вам г-н канслер, а в самой материи есть сие: токмо паче всего вам надлежит трудитца, дабы получить ратификацию, а паче её скорой отпуск короля швецкого, дабы замедлением сдоим тем ещё чего не зажёг, чего для и езду свою в Ригу отлагаю... По сём отдаю вас в сохранение Божие.