Много лет тому назад мною была задумана трилогия под условным названием «Отчаянные годы царя Петра». Первой в ряду должна была стать книга о злосчастном Прутском походе, второй — о Персидском походе, наконец, третьей — о последних днях великого человека, его окружении и преемниках.

Прихотливое время, как водится, внесло свои коррективы. Впрочем, первая книга — перед вами, её замысел не претерпел изменений. Вторая? Увы, до второй по труднообъяснимым причинам, как говорится, не дошли руки. Ну а третья... Она вышла в свет в 1984 году под названием «Колокола опалы и свирель любви» с подзаголовком «Ромео и Джульетта на российский лад». И речь в ней идёт о том, как разрушалось наследие царя-реформатора в царствование Петрова внука — мальчишки Петра, об опале «полудержавного властелина» Меншикова и о полной драматизма любви отпрысков двух враждебных фамилий — Меншиковых и Долгоруковых, этих российских Монтекки и Капулетти.

Верный своему обыкновению, я старался и в этой книге строго следовать историческим реалиям, помня крылатое выражение Цицерона: «История — учительница жизни». Он же, продолжая эту мысль, называет её «свидетельницей времён, светом истины, жизнью памяти... вестницей старины».

Во всех цитируемых документах сохранены стиль и орфография оригинала. Подавляющее большинство писем Петра, приводимых в тексте, писано им собственноручно, а посему и орфография их своеобразна. Этому не следует удивляться: величайший реформатор на российском троне был, по существу, самоучкой и до всего доходил своим умом и опытом.

Автор

Глава первая

ДЕСНИЦА ГРОЗНОГО СУДИИ

Пётр из Санкт-Питербурха — М. М. Голицыну

Господин генерал-лейтенант. Понеже мы от посла Петра Толстого из Царя-Града получили ведомость, ноября от 10-го числа, что султан турской против нас явственно объявил войну, и уже войска многия турския идут к Каменцу, как о том сказывал приезжий оттуда курьер, который их сам видел, також и от иных посторонних ведомостей слышно, и что турки намерены сия зимы чрез татар мир нарушить и короля шведского чрез Польшу силою проводить, того ради буде пойдут к Каменцу и похотят оный добывать, и тебе их до того не допускать и с ними биться по крайней возможности, разве что усмотришь гораздо чрезмерную турскую силу, против которой стоять там будет невозможно... В протчем, что к пользе чините неотложно с помощию Божиею, ибо нам издалека ныне написать вам невозможно, пока сами будем.

Пётр — Шереметеву

Господин генерал-фельдмаршал. Получили мы ведомость от посла Петра Толстого; что султан турской конечно против нас войну объявил... Того ради надлежит вам приказать генералам Репнину и Алларту идтить с квартир немедленно к Слуцку и к Минску... а наперёд отпустить Ингерманландский да Астраханский полки и велеть им идтить в случение прямо к князь Михаиле Голицыну с поспешением; только накрепко, под жестоким страхом, приказать, дабы полякам никаких обид и разорений не чинили...

Пётр — Голицыну

Господин генерал-лейтенант. Понеже татары уже в Украйну вступили, того для и вам надлежит в границу вступить и потщиться конечно с помощию Божиею что-нибудь учинить против неприятеля...

Також при вступлении в границу волошскую смотреть того, чтоб не так, как в Польше, поступали и, ежели кто дерзнёт, без милости казнить, а буде спустите, то вам то последовать будет.

Пётр — послу в Польше Г. Ф. Долгорукову

Г-н амбасадер. Понеже ныне мы получили ведомость, что хан пришёл на Украйну, и того для диверсии зело нужно начать сим часы и выступить в границу... А по нашему разсуждению — или на тот корпус неприятельский, который в Бреслав вступил, или лучше весьма, чтоб в Яссы войтить, и там выбив неприятелей, то место завладеть, о чём и страны неприятельской бедные християне зело просят. В протчем отдаём вам на разсуусдение, куда удобнее, о чём с совету генералов конечно учините...

Меншиков — сестре Анне

...пришлите ко мне Катерину Трубачёву, да с нею двух девок немедленно.

Пётр

Ежели, что случится мне волею Божиею, тогда три тысячи рублёф, которые ныне на дворе г-на князя Меншикова, отдать Катерине Васильефской и з девочкою.

Пётр — мурзам Кубанской и Ногайской Орды

...По учинении Буджацкой Орде от Хана Крымского и от турок многих обид начальники их Козыгир-султан с большею частию той орды к нам в подданство придтить желали...

   — Где царь-от?

   — Царь-то где?

   — Царь... Царя... Царём... Царю...

Шелестело короткое слово, дуновеньем катилось из уст в уста, легко, почти неприметно колебля язычки тысяч свечей. Промёрзлый камень собора оттаял, уж парок дыханья оседал в притворе.

   — Где царь-от?

Тысячный народ искал глазами царя. Пусто было царское место. Четыре преображенца охраняли его по углам. Царя и близ не было.

Выглядывали по простоте царя в пышном одеянии с державою да с бармами. А приметливые да памятные тотчас углядели его.

В зелёном Преображенском мундире стоял царь у клироса. И был виден всем. Потому как возвышался над всеми. И ещё потому, что солдатская голова его, с волосом коротким и жёстким, стриженная в скобку, неблагообразная, высоко торчала средь завитых да пудреных париков вельмож.

Успенский собор глухо дышал. Четыре слоновьих его ноги, казалось, подпирали Русь, клубившуюся в сумрачном поднебесье купола.

Служили торжественный молебен. Служил сам преподобный Стефан Яворский, местоблюститель патриаршего престола.

Стояло стылое утро двадцать второго февраля по петровскому времени: царь приказал отсчитывать время по-своему, то бишь на европейский лад. Таково отсчитывалась и здешняя жизнь, и её устроение.

Канцлер Гаврила Иванович Головкин, поворотившись задом ко владыке, читал царский манифест о войне с Турцией.

Манифест был про-о-тяжённый. Гаврила Иванович хоть и репетировал допрежь публичного чтения, всё ж косноязычия, сбивался и поскрипывал:

«Известно да будет всем, кому о том ведати надлежит... коим образом ныне владеющей салтан турский Агметь... тридесятилетний мир без всякой данной ему от его царского величества причины разорвал и войну в Цареграде прошедшего 1710-го в ноябре месяце публично объявить повелел... И того ради его царское величество, уповая на правость и справедливость оружия своего, намерен против оного вероломного и клятвопреступного неприятеля своего салтана турского и его союзников и единомышленников войну в Божие имя во оборону свою начинать...

И для того повелел войскам своим главным отовсюду к турским границам итить, куда и само особою своею вскоре прибыть изволит...»

Много чего было в царском манифесте — велеречивого и туманного, худославного и просторечного. Проще же всего было короткое и жёсткое слово — война. И хоть утягивалась она за тридевять земель в тридесятое царство — Туретчину, но всяк понимал — дотянет до каждого, ко всем прикоснётся жадными несытыми руками своими, отберёт, окровавит, убьёт...