Пётр и госпожу Кассандру поднял, как давеча её супруга, и точно так же, к великому её смущению, поцеловал в глаза.
— Пущай переведут: крайней визирь не хотел подписывать без выдачи Кантемира. Так я ему за него три крепости отдал: Азов, Таганрог и Каменной Затон. Дорого мне твой супруг обошёлся, княгинюшка. Да я о том нимало не жалею: человек он зело дорогой. Драгоценный человек.
Глава восемнадцатая
ПАС НА ИМЯ ПЕТРА МИХАЙЛОВА
И возвратятся избавленные Господом,
придут на Сион с радостным восклицанием;
и радость венная будет над головою их;
они найдут радость и веселие, а печаль
и воздыхание удалятся.
Книга пророка Исайи
Голоса; год 1711-й, июль — август
Пётр — Шафирову
Лучше оставлю землю туркам до Курска, уступив оную; надежда мне остаётся паки её возвратить; но нарушение данного слова невозвратно. Я не могу оного преступить и предать князя (Кантемира), оставившего своё владение из любви ко мне. Мы ничего не имеем собственного, кроме чести; отступить от нея, есть перестать быть Государем.
Мой государь Пётр Павлович... Реку Пруд будем переправлятца... И перешед ту реку, пойдём из сей земли х Киеву, а путь наш на Могилёв, Немиров и Белую Церковь. И его величество изволит итти х Киеву при армее и изволит поджидать отпуску короля швецкого. А в том можете турок подлинно уверить, что никакого войска в Полшу введено не будет... При сем присылаю к вашей милости соболей одиннадцать сороков ценою на 5050 рублёв... А к Москве с секретарём Степановым писано, чтоб тамо приготовили мехов чёрных лисьих и собольих добрых на 15000 рублёв...
Пётр — сестре Наталье
По получении сего письма изволь збиратца по первому пути ехать в Питербурх и з детми. А дщерь мою, светлейшую княгиню, ныне немедленно отправь в Ригу, чтоб она прежде нас туды поспела и нас встретила.
Пётр — Дм. Голицыну
Получили мы ведомость, что бутто в Чернигове явилось моровое поветрие (чума), о чём уведомите нас чрез сего посланного немедленно, что правда ли то или пролгалось... Также уведомте нас, и в Киеве нет ли такой болезни...
Пётр — сыну Алексею
Дошади и мартышки до нас в целости довезены, и за подарок благодарствую. Каким образом сия кампания и мир с турками учинён, о том реляцию посылаю к тебе при сем. Мы отъезжаем, управя войско, в Ярославль, а оттоль, чаю (если время допустит), в Карлсбад. И ежели так состоитца, то в Немецкой земле твою свадьбу совершим...
Об отпуске короля шведского трудись куды б нибудь, только сколько возможно, отговаривай, чтоб не чрез Царьгород, ибо в том, мню, быть не добру... О чём можешь ясно объявить, что ежели турки ево не отпустят, то и отдача Азова удержана будет, о чём я писал к адмиралу... И для того как войсками, так и не отдачей Азова их возможно пристращать, что ево скоряя отпустили и не чрез Царьгород...
Божией милостью мы, Пётр Первый, царь и самодережец всероссийский и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем чрез сие всем, кому о том ведать надлежит. Понеже дворянин наш урождённой Пётр Михайлов отпущен в европейские государства и земли для своих потреб на время, того ради всех высоких областей дружелюбно просим и каждого по состоянию чина и достоинства, кто сим пасом употреблён быти имеет, благоволително желаем, дабы помянутого дворянина нашего как туда едущего, так и назад возвращающегося, чрез который места ему путь надлежати будет со обретающимися при нём людми и вещми, везде свободно и без задержания пропускать повелели...
Во свидетельство того... дан ему сей пас за нашею печатью в обозе при Днестре августа — дня...
Огромное потное облако стелилось по земле. Оно медленно ползло на северо-восток, вздымая дорожную пыль и тучи полевых насекомых, пугая зверей и птиц, разбегавшихся и разлетавшихся при его приближении!
Облако было пешим и конным войском. Конное, поуменьшившееся и истощённое, тащилось едва ли не со скоростью пешего. Царь с гвардейскими полками поспешал в голове облака, то отдаляясь от основной массы войск, то замедляя ход.
Армия переправилась через Прут, прошла спорною землёй в междуречье Прута и Днестра и теперь приближалась к Могилёву. Турки, сопровождавшие войско, давно повернули вспять, татары более не осмеливались наскакивать, не раз получивши по рогам.
Возвращение было безрадостное, но и беспечальное. Кои уцелели в походе, благодарили Бога за милость — сызнова прибиться к родным берегам. Царь, приказавший при предмирной конфузил пожечь свою карету, теперь об этом жалел. Он часто удалялся в карету царицы — там ему покойно спалось, особливо днём. Хотелось выспаться за всё время беспокойства — оно было долгим.
Пётр возвратился к своим обычным занятиям. Писал письма, читал письма, увлёкся шаховой игрой — с Феофаном, Кантемиром, реже с Головкиным: слаб был канцлер. Более всего жалел об утрате токарного станка: за точением дерева славно думалось, радовались глаза и отдыхала душа.
Странное дело: более всего отчего-то царь опасался козней короля Карла — козней непредвидимых, а потому и казавшихся опасными. Шведский король занимал в его мыслях и разговорах непомерно много места.
«Господин подканцлер, — писал Пётр Шафирову, — писмо ваше получа, ответствуем, что посылка чрез Полшу короля швецкого не весьма безопасна, чего для, ежели так состоитца, то мы за благо разсудили нашему войску при Полонном содержатца для страху поляков и быть до тех пор там, пока король швецкой пройдёт смирно до Померании. А ежели пойдёт в Царьгород подлинно, то дайте знать писмом своим фелтьмаршалу и по том или по другому окончанию прохода оной тотчас пойдёт в Киев. Також на время бытия у Полонного и другая есть две нужды: первое, чтоб людям от такова труднова маршу отдохнуть; другое, что в Чернигове подлинно явился пест...»
Пест, либо моровое поветрие, либо моровая язва, означал, как правило, чуму. Она наводила на людей больший страх, нежели татары. Стало быть, Чернигов придётся обойти стороной — изнеможённой предшествующими перипетиями армии это в тягость.
Король шведский был для царя ровно тот пест. Тем паче что известия об его движениях были весьма смутны. Главным источником были донесения Шафирова и младшего Шереметева, находившихся в что ни на есть самой турецкой гуще. Они писали наперебой, дабы удовольствовать старого фельдмаршала. Письма были адресованы в основном канцлеру Головкину, ибо он был главою Посольского приказа.
«Сиятельный и высокорожденный граф, — писали Шафиров и Шереметев, — превосходительный господин канцлер... чтоб мы в том не имели сумнения, чтоб они, турки, какое намерение к нарушению мира или к начатию какой ссоры имели, ибо как крайней везирь, так все вкупе везири и паши мир содержать склонны. И хотели о том о всём донесть везирю, учинить мне о том подлинную резолюцию. Мы их спрашивали, что ежели король швецкой тем доволен не будет и с таким канвоем ехать не похочет, что они намерены с ним учинить? Они сказали, что везирь конечно положил так, что взять его и отвезть с собою в Царьград и оттуды до его морем спровадить...»
Царь был огорчён: всё-таки в Царьград! Король там непременно напакостит! Неужто многоопытному и ловкому Шафирову не удастся каким-нибудь образом это отвратить?
Но Шафиров как ни старался, ничего отвратить не мог. Это с непреложностью явствовало из его донесений.
В обозе был князь Димитрий Кантемир — лучшего советника по турецким делам трудно было сыскать. Он был призван, и Пётр стал допытываться:
