— И без докладу видно: просрали! — рявкнул Пётр. — Проспали да просрали! Турок на пятки наступает. Впрочем, докладывай.

   — Мы вышли на главную переправу турок. Нам противостояло не менее пятидесяти тысяч. Видя столь великое превосходство неприятеля и будучи обнаружены, я отдал команду отступать в порядке...

   — Вижу, каков порядок, вижу, — перебил его царь. — Ну и каково прикажешь далее быть?

   — Ваше царское величество, нам пришлось тяжело: там гористая местность, пришлось спешиться и отбиваться в пешем строю.

   — По сей причине и вышли из боя?

   — Велики потери, ваше величество...

   — Потери неизбежны: не гулянье — война.

   — Долгом своим поставляю предостеречь ваше царское величество, — нервно проговорил Янус. — Местоположение лагеря уязвимо. Едва ли не стотысячное войско турок движется сюда и может взять нас в окружение.

   — Прежде о том известен — от людей князя Кантемира, — желчно произнёс царь. — Надежды на вас оставил. Приказ даден сниматься.

От гвардии майор Захаров с командою послан был для рекогносцировки. Явился, доложил: в трёх милях есть подходящее место — урочище, называемое молдаванами Станилешты.

Пётр помнил: кабы не торопились вперёд, упредить переправу турок, стали бы там лагерем. Придётся возвернуться. Экая незадача! Ясное дело: близится генеральная баталия, её не избегнуть. И лагерь тот придётся сильно укрепить.

Быть может, правы были немцы на воинском совете под Сорокою, когда предлагали свой план кампании. Крепость Сорокская была уже в руках, крепость Бендерскую надлежало осадить и взять. Посадить-де армию на суда и захватить третью крепость — Аккерманскую. Провиант, амуницию, рекрутов — всё сплавляли бы по Днестру. В оных крепостях можно было бы и перезимовать. А весною, подкрепивши силы, нанести турку решительный удар...

Многие стали против: Шереметев, Алларт, Ренне, министры. Долог-де путь по реке, сильно петляет она, да и где взять столь много судов. Для одного обозу их сотни три потребно...

Отвергли план — негоже затягивать кампанию, стоившую непомерных сил и жертв. И поступили разумно? Разумно? Кто знал, что всё таково обернётся, что его генералы медлительны и нерасторопны, союзники отпадут, саранча всё съест, визирь возьмёт в жёсткие тиски.

С раздражением подумал об обозе. Зачем допустил! Великая обуза: жёны, дети, орущее, ревущее племя; кареты, тарантасы; берлины, возки, телеги — тысячи их. Сколь много бесполезных ртов, кои ещё надобно оберегать.

Выходит, не сумел предвидеть последствия, как должно государю. Выходит, так. Ищи теперь выход, царь Пётр. На тебе гнёт, ты войско возглавил.

Тяжко.

Кликнул Макарова. Попросил позвать Феофана. За шаховой игрой можно будет порассуждать, Феофан умом пространен и находчив.

   — Худо дело, Феофане, — сказал Пётр, двинув пешку. Противно дёргалась левая щека. Прижал её рукою — весь загримасничал. — Мнится: проигрываю игру. Да не шахову — воинскую. Был зевок за зевком.

   — Господь всеблагий выручит. Не может он оставить чад своих без защищения.

   — И ты туда же, — усмехнулся Пётр. — На Бога-то надейся, а сам не плошай. Ведомо тебе?

   — Твёрдости, государь, недостало. Не заслать ли визирю переговорщиков?

   — Переговорщиков, говоришь? Поздно. Почтёт, что слабы мы, пардону просим. Нет, един остался ход: генеральная баталия. Шах либо мат.

Щека снова задёргалась, выпуклины глаз налились кровью. Казалось, вот-вот выскочат из орбит. Царь обхватил лицо ладонями и замер.

За парусиною палатки шло беспрерывное движение, слышались невнятные разговоры, скрип телег, конское ржание. Лагерь снимался с места.

Наконец Пётр распрямился, лицо его стало постепенно разглаживаться, короткие усики, ставшие дыбом, улеглись.

   — Сколь было много советов разных, помнишь? Генеральные, долгие, короткие. Мно-го-гла-голанье, — по слогам отчеканил он. — Ныне вижу: в ловушку мы угодили. И надобно из оной выбираться без урону.

— Выберемся, — бодро провозгласил Феофан. — Государь наш силён и мудр. — Бодрость была напускная, и Феофан понимал, что она может раздражить царя, видящего дальше.

   — Шведов урок не пошёл впрок. Внять бы предостереженью: война в дальней дали зело опасна без крепких союзников; ан нет, не внял...

   — Эх, царь-государь, такова природа человеков — падать, ушибаться, бока потирать да вновь падать.

   — Предвижу: тяжко будет ныне паденье наше, — вздохнул Пётр. — Слава Богу, дело к ночи, а турок ночью не воюет, а спит. Стало быть, даст нам уйти без помехи. Всё, Феофане, кончена игра, — царь смешал на доске все фигуры. — Нам теперь более не до игр.

Пётр вышел из палатки. Генералы окружили его. То и дело на запалённых конях доспевали адъютанты с донесениями. Спешенные драгуны и гренадеры барона Денсберга медленно отступали, пока ещё сохраняя боевые порядки, а кое-где остановив продвижение янычар. Пётр прочитывал донесенья, и лицо его мрачнело всё более. Визирь продолжал переправлять войско уже по четырём понтонным мостам. Выше по течению Прута татары напали на батальон, стерёгший переправочные лодки, и перебили всех до одного...

Вести были одна другой безрадостней. Стало понятно: надо собирать силы в кулак, ибо со дня на день быть генеральной баталии. И для сего время было упущено. Дивизию Ренне не вернуть, она далече. В разные места были отправлены полки по всяким надобностям — они тоже не поспеют. Фельдмаршал Борис Петрович распорядился поздно и, теперь прозревая свои оплошности, был не в себе.

Люди Кантемира имели глаза и уши в турецком стане. Но и в русском лагере были соглядатаи визиря, притом из тех же молдаван, что почиталось как бы естественным. Валашские бояре прежде верно служили Порте, и обычай их, вплоть до одежды, был тоже турецкий. Они готовились передаться победителю, ибо были уверены, что победа пребудет на стороне визиря, и слали тайных гонцов в турецкий лагерь. Так что Балтаджи Мехмед-паша знал, каково нынче неприятелю.

Но и Пётр был осведомлён, причём от тех же гонцов. Всего войска у визиря было сочтено 189 665, в том числе татар Девлет-Гирея 70 тысяч. Да пушек больших и полевых 444.

Под началом у Петра было 38246 конных да пеших, пушек 122.

Несо-раз-мерно!

С провиантом швах, совсем швах. Принялись помаленьку за лошадей. А что делать: им же всё равно конец приходил от бескормицы. Как ни опасно было оказаться без тягла, а голод-то не тётка.

Главное было теперь не потерять сердца. Пётр стал каменно спокоен. В очередной раз созвал генеральный совет. Выскажутся ли дельно?

Янус горячился: кто ответит теперь за безвыходное положение, в котором оказалась армия? Вины своей не чувствовал. А может, её и не было вовсе. Камешек был брошен им в огород царя, хотя обращался он к Шереметеву, титулуя его по всем правилам: господин граф и кавалер генерал-фельдмаршал.

Пётр намёк понял.

— Генеральной баталии не избежать. Стало быть, надобно устроить лагерь как должно, окопаться да рогатками обнестись. Все мы несём груз вины, вот что. И обязаны ежели не победить, то отбиться.

   — А потом что? — наступал Янус, настроившийся воинственно, как видно, потому, что чувствовал и свою вину.

   — Пробьёмся. Непременно пробьёмся, иначе нельзя.

   — А далее?

   — Что далее? Выйдем на Днестр, соберёмся с силою. Начальникам держать дух солдат, — Пётр был спокоен и отвечал уверенно, как бывало всегда перед лицом опасности. — Солдаты — наша крепость.

Господи, в лицах одна унылость и никакого одушевления. Бодрый тон царя отнюдь не нарочит. Он совершенно уверен!

Уверен? В чём? Ну хорошо, отбиться наверняка удастся. Янус прав: а далее-то что? Визирь возьмёт в кольцо да голодом и жаждою заморит — вот что далее...

Обоз — обуза! Жечь, жечь без жалости. Всё лишнее — побросать в реку, утопить! Облегчить войско...

   — А далее, далее что?

Проклятый вопрос! И нет на него ответа.

Глава четырнадцатая

ОБЛОЖЕНЫ! ОТБИТЬСЯ!