— Пойдём, пойдём, — граф почти силой тащил его за собой. Изумлённый белюк-банга машинально последовал за ним.

Турецкий ретраншемент, неряшливо отрытый, больше напоминал волчье логово огромных размеров. Янычары, сбившись в кучки, сидели на корточках возле своих котлов, в которых булькало какое-то варево. Судя по останкам лошади, варили конину. Другие лежали на земле, вперив глаза в небо, третьи чинили одежду.

   — Вставайте, воины. К вам пришёл эфенди. Он хочет держать речь, — воззвал белюк-баши.

Любопытство двигает людьми. Даже в передрягах. Янычары столпились возле Понятовского, оставив свои занятия. Может, эфенди скажет им нечто важное про войну и про русских. Может, он объявит им великую милость султана — возвратит их домой.

   — Храбрые воины! — возгласил Понятовский осиплым от волнения голосом. — Вас предали. Вы были на шаг от победы. Вам достались бы несметные богатства. Слава о вашем подвиге разнеслась бы по всему мусульманскому миру, я во всей подлунной возносили бы вам хвалы...

Он перевёл дыхание и обвёл глазами внимавших ему янычар. Осунувшиеся, обросшие лица, прокопчённые дымом костров, обожжённые немилосердным солнцем, тупой, равнодушный взгляд... Он ждал возгласов одобрения, но они были немы.

   — Ещё не поздно добыть победу, а вместе с ней — славу и богатство. Война не кончена. Шведский король и король Польши Станислав Лещинский готовы вознаградить вас, если вы выступите против русских и разобьёте их. А пока оба короля поручили мне раздать вам деньги...

С этими словами Понятовский запустил руку в объёмистый кошель и стал швырять в толпу серебряные куруши, Поднялась давка, кое-где завязались схватки. Свалка стала всеобщей. А он всё швырял и швырял серебряные монетки» посверкивавшие словно жучки, пока не опустошил весь кошель.

   — Вперёд на русских, доблестные воины! И да пребудет на вас милость и благословение Аллаха!

Янычары подобрали все монеты, возбуждение улеглось. И теперь они выжидательно смотрели на него мгновенно потускневшими глазами. В них было ожидание: не будет ли ещё курушей. Только ожидание. И никакого воодушевления.

Белюк-баши дёрнул его за рукав. Он был озадачен и, похоже, слегка напуган.

   — Деньги — это хорошо, мои люди заслужили награду. Но ты говорил не те слова, которых они ждали. Люда хотят домой.

   — Мы хотим домой! — подхватили сразу несколько голосов. — Глади, эфенди, на эти могилы: земля ещё не осела. Тысячи наших братьев лежат тут, на чужбине, их не оплакали отцы и братья, жёны и дети. Ступай себе, эфенди, к своим королям, их куруши — малая плата за наши жертвы, за наши страдания. Мы взяли эти деньги из сострадания к тебе...

Понятовский был взбешён. Ему мгновенно представилась смехотворность его порыва, его никчёмность и тщета. Что знают эти тёмные люда о короле Карле или другом — Станиславе Лещинском? Какое им. дело до них и до их желаний и притязаний?! Зачем он разбрасывал деньги, в которых нуждался сам? Экое ребячество! Какой он, оказывается, глупец!

Хватит! Трезвость, трезвость и ещё раз трезвость. Он теперь и сам дивился своему поступку. Что это такое с ним было? Наваждение? Потерял голову? Напекло?

Вконец расстроенный Понятовский побрёл к себе: он испытывал теперь жгучий стад. Не дай Бог, кто-нибудь узнает о его поступке. Непременно подымут на смех. Он решил никуда не показываться до приезда короля. Отчего-то он был уверен, что король, получив его сообщение, непременна прискачет. Что тогда будет! Экспансивный Карл набросится на визиря, обвиняя его в измене... Король может пустить в ход кулаки... Но ведь это ничего не изменит: мирный трактат будет уже подписан...

«Кажется, я сделал глупость, вызвав короля, — подумал Понятовский. — Глупость за глупостью, цепь глупостей...» Он сжал голову руками и замер.

Тем временем в шатре русской делегации кипела работа.

— Поспешайте, поспешайте! — покрикивал Шафиров на секретаря и дьяка. — Один их Аллах ведает, каково настроится визирь к завтрему. Не получат ли нового султанского повеления. Промедление опасно: куй железо, пока горячо!

Трактат был переписан. И перечитывая его в окончательной редакции, Пётр Павлович испытывал удовлетворение.

«Божией милостию, пресветлейшего и державнейшего великого государя, царя и великого князя Петра Алексеевича, всеросийского самодержца и прочая, и прочая, и прочая.

Мы, нижепоименование полномочные, объявляем чрез сие, что мы по указу нашего всемилостивейшего царя и государя и по данной полной мочи постановили пресветлейшего и державнейшего великого государя салтана Ахметя-хана с сиятельнейшим великим визирем Мегметь-пашею по учинившейся междо обоими государствы ссоре, последующей договор о вечном миру:

1. Понеже первой мир у его царского величества с его салтановым величеством порвался, и оба войска междо собою для бою: сошлись, и потом его царское величество ради некоторых причин не хотя допустить до кровопролития, требовал паки с его салтановым величеством сочинить вечной мир, на которой его сиятельство крайней визирь соизволил. И тако обещает его царское величество по силе трактату сего Азов с принадлежащими ко оному крепостми отдать паки во владение салтанову величеству в таком состоянии, в каком оной из его салтанова величества взят. Новопостроенные же городы Таганрог, Каменной Затон и на устье Самары новой город паки разорены и впредь с обоих стран пусты и без поселения оставлены быть имеют...

2. В польские дела его царское величество мешаться, також и их казаков и запорожцев, под их область принадлежащих и у хана крымского сущих, обеспокоивать и в них вступать не изволит и от стороны их руки отымает...

4. Понеже король свейской под защищение его салтанова величества пришёл, того ради его царское величество для любви его салтанова величества оного свободно и безопасно до его земель пропустить соизволяет...

6. По сим пунктам все прежние неприятельские поступки забвению да предадутся. И по разменении сих пактов... войско его царского величества безо всякого помешательства свободно прямо в своё государство итить имеет...

...Вот утверждение мы сей трактат собственными руками подписали и печатьми припечатали и с его сиятельством великим визирем разменялись.

Еже учинено в обозе турском

июля 12 дня 1711 году».

Пётр Павлович старательно и с чувством выводил свою подпись: весьма важен был документ, ему суждено войти в историю. За ним со всяким тщанием подписались остальные.

   — Баста! Надобно нести визирю и требовать от него ихнего трактату, — облегчённо вздохнув, вымолвил Шафиров. — Чаю, и у них готов. Дабы поскорей размен учинить и с обеих сторон ратификовать.

Он полюбовался списком, аккуратными красными печатями, как две золотые монеты свисавшими на шнурках. Дело было сделано быстра и в соответствии с желанием государя. То-то будет ему радости: гораздо меньшими проторями обошёлся столь желанный мир.

Пётр Павлович припомнил доверительно сказанные ему покаянные слова; царя:

   — Моё счастие в том, что я должен был получить сто палочных ударов, а получил токмо полёта. Тем паче старайся, дабы боль мою поуменьшить. Хотя след от сей экзекуции не скоро зарастёт.

Да, это так, след останется и, быть может, навечно. И у него, у Шафирова, до скончания жизни, поскольку он оказывался во власти турок. А это власть неверная, коварная, и Бог весть каков будет его конец.

При этой мысли Пётр Павлович испустил тяжкий вздох. Оставив он детей малых, оставив супругу почитаемую да матушку заботливую. Верил, что, коли случится с ним что-нибудь на чужбине в аманатах, царь их не оставит. Но при случае следовало бы напомнить.

Одно, а быть может, и два свидания с государем ему ещё предстоят, а дальше ему и Михаиле Шереметеву предстоит стать пленниками визиря, а лучше сказать — аманатами, то бишь заложниками.

Ещё раз вздохнув, Пётр Павлович направил стопы свои к визирю. Надлежало узнать, сочинён ли трактат с турецкой стороны, да тотчас известить об этом государя, Шафиров знал, с каким жадным нетерпением ждал Пётр этой вести.