Нет пока ответа. Не наступило ещё для него время. И по всему видно: когда время для ответа наступит, будет он тяжек, но справедлив... А пока он, Пётр, отодвигает этот ответ как можно далее во времени.
— А я, брат Август, женю нынче своего наследника, — сообщил он королю с некоторой долей гордости и даже вызова.
— Как же, слышал, — отвечал Август так, словно для него не существовало никаких тайн. — На принцессе Вольфенбюттельской. Ничего, приличная партия. Царевич будет в родстве с римским цесарем: сестрица его невесты сосватана за него. Однако же традиционная немецкая бедность, — и король то ли сострадательно, то ли пренебрежительно поцокал языком. — Да и откуда взяться богатству в этом крохотном герцогстве. У них там и реки-то приличной нет. Вашему царскому величеству придётся содержать молодых, а то и её родителей. — И Август с сожалением поглядел на Петра.
— Молодые будут жить в моей новой столице, — угрюмо произнёс Пётр. — В Санкт-Питербурхе, в Парадизе:
Этот чёртов Август, как видно, вознамерился испортить ему настроение. И своим всеведением, и довольно-таки прозрачным намёком на неудачный выбор невесты для сына: всё-таки наследник столь великого и могущественного царства был достоин невесты из королевского дома.
— Ничего, и такая сойдёт, — буркнул Пётр. — Моей славы довольно и для оного герцогства, и для молодых. Я-то не погнушался вот — взял за себя даже неродовитую, — с вызовом закончил он. Этому проныре всё небось и так было известно.
За разговором они приблизились к дворцу. Четыре пушчонки бабахнули салют. Камер-оркестр, устроившийся в портике, заиграл нечто вроде марша. Коронный гетман Адам Николай Сенявский встречал их на лестнице в окружении пышной королевской свиты. О, он был отлично посвящён во вкусы своего короля и знал, как потрафить ему.
Чело Петра постепенно разгладилось. Август фамильярно подхватил его под руку: пусть все видят их единение.
— Мы можем прекрасно провести здесь время, ваше царское величество, — вполголоса оповестил он. — Как некогда у меня в Дрездене. Полячки не чета немкам, да. О, они пламя, разбрасывающее снопы искр.
— Кабы не сгореть. На войну ведь еду, — со всей серьёзностью проговорил Пётр.
— Я и предлагаю войну, — тучное тело Августа заколыхалось. — Только война эта будет сладчайшей.
— Прежде надобно дело сладить, — уклончиво отвечал Пётр. Он ещё в дороге настроился на деловой лад и решил не давать Августу спуску. Экий, однако, искуситель, экий ветрогон. Заронил искру соблазна, она и начала разгораться. Воображение услужливо подсовывало ему картины их дрезденского блудодейства, действительно сладчайшего.
Да, король Август был великий магистр орденов Венус и Бахуса со всеми их кавалериями и приложениями, со всем оргиастическим действом. И здесь, в замке гетмана, всё наверняка приуготовлено к радостным препровождениям великих особ.
«Бедный гетман, — сострадательно подумал Пётр. — Ему, видно, приходится волей-неволей участвовать в королевских увеселениях, ибо повелитель любил соучастие, видя в нём и некое смягчение своего собственного греха, и возможность замкнуть языки. Не потому ли гетманша почитала его стариком, что он часто грешит вместе с королём? И на неё его не хватает?»
Однако воображение делало своё искусительное дело, раздувая ноздри, пыша жаром. И Пётр сказал то, что должно было прозвучать как согласие:
— Мы, конешно, поладим с твоим королевским величеством. Сговоримся и трактат подпишем. Для сего я сюда и прибыл, — заключил он.
«Поладим, поладим, — эхом отзывалось в нём, когда они шагали по протяжённым анфиладам замка. — По-ла-дим!»
Поладили, вестимо. Многое их связывало. И ни порвать, ни ослабить, ни расторгнуть связи эти было не можно. Прежде были связи политические, а уж потом иные, сластолюбские. Политику никак нельзя было принести в жертву. Европа сходилась и расходилась в унии, союзы и прочие скоротечные образования. Следовало определиться и определить.
— Прошу ваше королевское величество завтра пожаловать ко мне на обед, — официальным тоном отнёсся Пётр, когда пришло время расходиться по апартаментам.
Предложение это, казалось, застало Августа врасплох. Он остановился, помялся, верхняя губа недовольно оттопырилась, но наконец вяло согласился:
— Только с одним условием, мод высокий брат: с глазу на глаз. Самые близкие за столом, никаких министров. С ними потом, они подождут.
Пётр пожал плечами. Ладно, коли так. Но отчего бы это? Не хотел ли он перехватить инициативу и предложить нечто своё, да не успел? Тот, кто первый устраивает званый обед, тот и заказывает музыку, иначе говоря, задаёт тон. Август хотел, видно, задать тон на правах хозяина, да не успел. Хотел повернуть по-своему. Хитрая бестия, он догадывался, чего потребует от него царь. За столом будет закинут пробный шар, не более того. Август же терпеть не мог принимать на себя какие-либо обязательства. Особенно если дело касалось расходов и участия в войне.
Этот блудодей знал: Пётр непременно ввергнет его в расходы. И поведёт об этом речь за столом. Предварительно они крепко выпьют, это уж положено. И Август, разгорячённый и размягчённый застольем, непременно наобещает сорок бочек арестантов, как бывало уже не раз. А потом придётся отвечать и подписывать обязательства...
Обед был сервирован в малой зале замка. Август был с наследником, его же представлял хозяин замка. Со стороны царя были канцлер Головкин и посол Долгоруков. Август морщился: уговор был нарушен.
Возлияние было обильно, стол ломился от яств и вин. Были и фазаны в соусе, и кабанчики, нафаршированные каштанами, и пулярки с яблоками, всё это скворчило, пахло и возбуждало аппетит.
— Здоровье друга и брата моего, пресветлейшего короля и верного союзника, подымаю сей бокал, — провозгласил Пётр и потянулся к Августу.
Последовал ответный тост, по обыкновению цветистый. Они и их приближённые старались перещеголять друг друга. Начали с лёгкой настороженности, размягчались всё более, обратились к сердечности. А когда допились до высокого градуса, сколь ни официален был обед, начались и взаимные уверения, и объятия.
Пётр был куда как крепче Августа. И ему ничего не стоило вытянуть из короля обещание полного военного альянса. Благодушество короля дошло до крайней степени: он пообещал и денег. Пётр ему поверил — размяк.
Не забыть бы только, не забыть. Благо предупредил посла Долгорукова всё запоминать, а уж потом в консилии выложить и припереть. А Головкину подготовить договор.
— Эх, ваше царское величество, — сокрушался на следующий день князь Григорий Фёдорович Долгоруков. — Король что тверёз, что пьян, тороват на посулы. Ничего не даст, ничего не исполнит. Мне ли его не знать.
— Знаю, — качнул головой Пётр. — Все королевские повадки и мне давно ведомы. Но тут общий враг. Мало ему Карла было, так теперь салтан турской походом пойдёт, и не токмо Польши, но и Саксонии ему не видать. Клешми вытяну из него полки, на Евангелии заставлю поклясться.
— И поклянётся, и слезу пустит... Знаю я сего короля, сколь годов при дворе его обретаюсь. Хоть и королевская особа, а возьму грех: пустой человек...
Пётр сердито взглянул на Долгорукова, но смолчал. Оно и лучше, когда посол зол: сотрёт позолоту с пилюль, приготовленных для русского двора.
Ладно, теперь черёд за Августом отдавать обед. Поглядим, каковы будут в этот раз королевские песни да королевские пени. Всё едино — не отвертеться Августу, нет!
Меж тем в Ярослав съезжалась шляхта. Будто на поклон королю. Учинилось знатное многолюдство. Август притворно — видел Пётр притворство — удивлялся: зачем да почему? Места свободного не стало: ясновельможные за ясновельможными, такого и в Яворове не было.
Пошли охоты конные, с егерями, выжлятниками, загонщиками, доезжачими. Стравили великое множество кабанов, ланей, оленей, свалили и двух зубров — всё более от ухарства да от жадности: можно ль переесть столь великую гору мяса.
