Несомненно, трудно представимо тотальное воздействие троглодитских сигналов на весь животный мир. Скорее всего, они могли более или менее эффективно тормозить поведение определённых видов животных или даже отдельных представителей этих видов. Тем не менее, существуют примеры достаточно «мирного» сосуществования человека с различными хищниками, которые обычно в дикой природе не нападают на человека, если только они не травмированы или человек не представляет для них непосредственной опасности. По большей же части хищники склонны скорее к некоему контакту, если человек ведёт себя соответствующим образом, как троглодит. Б.Ф.Поршнев говорит о непуганности и полуприрученности диких животных. Вероятно, начала подобного поведения лежат ещё глубже и свойственны даже некоторым обезьянам. Так, бабуины выступают подчас пастухами стад парнокопытных, предупреждают об опасности, подтаскивают отбившийся молодняк к самкам, поедая ослабевшую и больную молодь и, возможно, иногда сосут молоко. Готтентоты подчас дрессируют этих обезьян, используя их в качестве пастухов козьих стад.
Интересен так же тот факт, что животные, чьи предки имели миллионы лет контакт с троглодитами — животные Старого света, приручаются гораздо легче, нежели животные Нового света, предки которых не могли похвастаться честью быть с троглодитами знакомыми.
Животные также специфически реагируют на звуки человеческого голоса. Вэша Куоннезин (Серая Сова. Рассказы опустевшей хижины. М.: Молодая гвардия, 1974) описывал, что он выработал специальное слово, которое он произносил с одинаковой интонацией на одной и той же высоте тона. Это слово успокаивало, снимало тревожность животных. При встрече с белками, мускусными крысами, бобрами, лосями при любом необычном звуке все звери тревожно замирали, однако, когда Куоннезин произносил это слово, не соответствовавшее сигналам ни одного из животных, они все как бы «оживали» и начинали заниматься своими делами.
Троглодитиды, не обладавшие ни когтями, ни зубами, ни рогами, имели другое мощное оружие — они вызывали подавляющую, интердиктивную реакцию у животных. Троглодитиды не были людьми, но они не были уже и животными.
Интердикцию Б.Ф.Поршнев описывал на основе разработанной им бидоминантной модели, согласно которой в любой момент времени в мозгу имеется два центра, один из них является возбуждённым и отвечает за реализацию определённой деятельности, тогда как второй отвечает за торможение любой другой деятельности — тормозная доминанта по А.А.Ухтомскому. «Согласно предлагаемому взгляду, всякому возбуждённому центру (будем условно для простоты так выражаться), доминантному в данный момент в сфере возбуждения, сопряжённо соответствует какой-то другой, в этот же момент пребывающий в состоянии торможения. Иначе говоря, с осуществляющимся в данный момент поведенческим актом соотнесён другой определённый поведенческий акт, который преимущественно и заторможен.» (Б.Ф.Поршнев, О начале человеческой истории.1974, с. 245). Вместе с тем, всегда существует возможность инверсии тормозной доминанты, что обнаруживается в ультрапародоксальной фазе в виде неадекватной реакции животного, реализующего подчас не соответствующее ситуации поведение.
Это открывает дорогу для дистантного воздействия на поведение животного путём активации тормозной доминанты, для чего необходим ещё один элемент — имитация. Троглодитиды обладали этой способностью. «Соединение этих двух физиологических агентов — тормозной доминанты и имитативности — и дало новое качество, а именно возможность, провоцируя подражание, вызывать к жизни „антидействие“ на любое действие, то есть тормозить у другого индивида любое действие без помощи положительного или отрицательного подкрепления и на дистанции».(Контрсуггестия и история. История и психология.. М.: Наука, 1971, с.15). Такое дистантное воздействие одной особи на другую и есть интердикция.
Б.Ф.Поршнев приходит к выводу, что троглодитиды обладали всеми физиологическими и анатомическими предпосылками для освоения интердикции. Более того, не будь её, они были бы обречены на вымирание, потому что, с одной стороны, она позволяла снимать агрессию в собственной стае, а с другой стороны, освоив применение интердикции на себе, троглодитиды стали применять её к другим животным.
«Если в некоторых отношениях широкая имитативность внутри родов и видов семейства троглодитид была биологически полезной, надлежит помнить и сказанное выше о биологической опасности имитативности, когда она разливается за пределы отдельных стад, тем более за пределы популяций. Та специфическая форма общения у троглодитид, которая совпадает (в тенденции) со всем поголовьем вида или, по меньшей мере, благоприятствует массовым сгущениям, несомненно таила в себе опасность в особенно высокой степени. Эта форма общения была бы просто невозможна, если бы противовесом ей не выступала интердикция. И обратно, интердикция не достигла бы своих высших уровней, если бы не специфический биологический фон — предельно развитая «гудолловская» система скапливающихся, распадающихся и тасующихся сообществ. Эти два явления невозможно мыслить иначе, чем как две неразрывные» (Б.Ф.Поршнев, 2007, с.242).
Несколько утрируя, можно сказать, что троглодитиды пытались быть как можно более дружелюбными как по отношению друг к другу, так и к прочим животным, как бы стремились «обаять» и тех и других.
Каким образом троглодиты могли дистантно тормозить поведение как друг друга, так и других животных? Посредством акустических и визуальных сигналов, которые заставляли других не реагировать на информацию, получаемую ими от первой сигнальной системы. Одним из самых впечатляющих открытий Б.Ф.Поршнева состояло в том, что речь возникла именно из этих сигналов, то есть, первоначально основной и единственной функцией речи было не передача информации, но насилие, подавление, принуждение другого подчиниться приказу, содержащемуся в этих первоначальных словах.
Речь возникла из интердикции. Интердикцию троглодитов мы теперь будем обозначать как интердикцию 1: генерализованный тормоз, препятствующий реализацию другими особями любого поведения, кроме имитации интердикционного сигнала — звукового или двигательного.
2.5 Великий и ...
Как это ни странно, до сих пор не существует ни одной вразумительной теории происхождения языка. Ни одна из них — звукоподражания, междометий, трудовых выкриков, социального договора, врождённой способности к языку или божественного происхождения языка — не выдерживают ни малейшей критики.
Кроме теории Б.Ф.Поршнева.
Эта теория многим не нравится. Поскольку из неё следует, в частности, что языком обладают только и исключительно люди, а именно — представители рода Хомо сапиенс. То есть — не троглодиты. Наши прапрапредки не умели говорить, как бы этого не хотелось археологам. Не умели и не умеют говорить обезьяны. У них нет и не может быть ни звукового языка, ни языка жестов, как бы этого не хотелось биологам. У всех прочих животных тоже не было и не может быть никакого языка. С этим нужно смириться. Ваша собака Вас не понимает и ничего не пытается Вам сказать. Она воспринимает исходящие от Вас сигналы и по-своему интерпретирует их, но не более того.
Основная идея Б.Ф.Поршнева — речь возникла вовсе не из желания наших предков поделиться друг с другом информацией. Первоначальной функцией речи было подавление естественного поведения другой особи. Функция передачи информации возникла на значительно более поздних этапах развития языка.
Все животные используют для коммуникации сигналы, но только человек — знаки. Это существеннейшее отличие. Все слова человеческой речи, акустические или жесты, есть знаки. Знак и обозначаемое им явление (денотат) не могут иметь никакого сходства. Между ними не существует никакой другой связи, кроме знаковой. Все знаки искусственны, поскольку их материальные свойства не порождаются денотатами. Для любого языкового знака существует хотя бы один другой знак, который может его заменить — синоним. Для любого знака существует один знак, полностью противоположный ему по значению — антоним. «Только человеческие языковые знаки благодаря отсутствию сходства и сопричастности с обозначаемым предметом обладают свойством вступать в отношения связи и оппозиции между собой, в том числе в отношения сходства (т. е. фонетического и морфологического подобия) и причастности (синтаксис). Ничего подобного синтаксису нет в том, что ошибочно называют «языком» пчёл, дельфинов или каких угодно животных. В человеческом языке противоборство синонимии и антонимии (в расширенном смысле этих слов) приводит к универсальному явлению оппозиции: слова в предложениях, как и фонемы в словах, сочетаются посредством противопоставления. Каждое слово в языке по определённым нормам ставится в связь с другими (синтагматика) и по определённым нормам каждое меняет форму по роду, времени, падежу и т. п. (парадигматика). Как из трёх-четырёх десятков фонем (букв), ничего не означающих сами по себе, можно построить до миллиона слов, так благодаря этим правилам сочетания слов из них можно образовать число предложений, превосходящее число атомов в видимой части Вселенной, практически безгранично раздвигающийся ряд предложений, соответственно несущих и безгранично увеличивающуюся информацию и мысль.» (Б.Ф.Поршнев, 2007, с.95).
