Сватов был подтянут и торжествен. Он ходил и показывал, рассказывал и рисовал перспективу. Перебивал, спрашивая и уточняя. И себя позволял переспрашивать и перебивать.

Он работал, камера стрекотала.

Товарищ Архипов тоже работал. Товарища Архипова интересовали детали и частности. Идея строительства коллективной конюшни ему очень понравилась, не говоря уже о беседке, в которой на столике должна лежать история деревни. Но нельзя ли построить и кооперативный хлев? Вот здесь, на этом косогоре… Товарища Архипова интересовал скотопрогон. Как там с выходом прямо к лугу? Нельзя ли пройти напрямик, чтобы глянуть?

Все двинулись, но по косогору проходил забор.

— Если есть забор, — сказал Сватов многозначительно, — значит, в условиях реального социализма должна быть и дырка.

И уверенно направился к косогору.

Товарищ Архипов даже приостановился, словно бы оценивая допустимость такой шутки. Оценив, засмеялся. Все вокруг тоже засмеялись с облегчением и, осторожно ступая в картофельные борозды, двинулись вслед за Сватовым. Товарищ Архипов был не по годам строен, держался прямо, вышагивал бороздой, как цапля, высоко поднимая длинные ноги. Оператор с камерой наперевес ринулся вперед, сминая молоденькую ботву.

Деревенька всем положительно нравилась.

А люди все прибывали. Как на митинг.

Отдельно приехал автобус Главселькоммунхоза. И стал в сторонке. Подчиненные Кукевича не выходили, подчеркнуто скромно сидели, поглядывая в окна, и дожидались распоряжений шефа, который, неотступно следуя за Сватовым, был, таким образом, тоже в центре внимания.

Последним прикатил бежевый «уазик» директора совхоза Петра Куприяновича Птицына. Появление такого количества высоких гостей встревожило директора не на шутку. Особым отношением к своему хозяйству он избалован не был. А то внимание, которое ему с первых дней работы уделяли, включая радиоразносы на весь эфир, ему не то чтоб уж очень нравилось. И никакого добра от наезда начальства он не ждал. Прибыл в Уть с покорной готовностью подставить, как всегда, шею.

Заглушив мотор возле мостков на той стороне реки, он сторонкой подошел, стараясь не слишком привлекать к себе внимание. Знакомых, кроме районного начальства, среди прибывших в Уть не обнаружил и, поискав взглядом, подошел ко мне как единственному близкому, можно сказать, своему человеку. Поздоровался шепотом, как на похоронах, тихо принялся выспрашивать, опять же как человек, явившийся на похороны с опозданием, как, мол, это случилось.

— Мне два часа назад позвонили. Чтобы, говорят, был. Я и есть. А тут такое…

Вкратце объяснив директору, в чем дело, я, выбрав момент, отозвал Сватова, чтобы представить ему Петра Куприяновича. Забыл, что они уже знакомы.

Сватов приветливо улыбнулся, пожал руку, даже по плечу директора совхоза похлопал.

— Значит, будем друзьями, — сказал он. И, окончательно войдя в роль, добавил: — От нас, брат, с тобою теперь все и зависит.

«Брату» такое начало понравилось. Сделать все от него зависящее он, конечно, был готов. Не совсем, правда, понятно, что теперь будет с его центральной усадьбой. Там ведь он тоже кое-что уже наворочал. Теперь, выходит, другое направление. Но, впрочем, нам — как скажут…

— Мы что? Мы так даже очень. Ежели что, так пожалуйста, опять же не иначе как… — Слегка запутавшись в усложненных светских оборотах, Петр Куприянович рубанул просто, в свойственной ему манере: — Я так даже не против. Хоть раз прокатиться на чужом горбу. А то болтаешься, как говно в проруби. Никому, понимаете, дела до тебя нет. Только где исхитришься, только где что сшибешь…

Следом за всеми мы подошли к еще Федькой сооруженному загону, где стояли на летней площадке бычки. К моему удивлению, выглядели они совсем не так плохо, как раньше. И к людям потянулись без всякого страха, уставившись с явным любопытством. Все-таки Петр Куприянович дело помаленьку двигал.

И товарищ Архипов смотрел на животных положительно. Потом обратил внимание на хилого бычка, сиротливо стоявшего в дальнем углу загона.

— А этот что же такой худенький? Или не смотрите за ним, недокармливаете?..

Тут наконец и пришел черед Анны Васильевны. Страсть как хотелось ей в разговоре поучаствовать, да все никак не удавалось вступить.

— А вы вот, извиняйте, часом, не самый главный тут будете? А то, я гляжу, все спрошаете…

— Самой главной здесь будете вы, — сказал товарищ Архипов значительно и с ударением, на что Анна Васильевна, увлеченная своей идеей, внимания не обратила.

— Я вот и говорю. К вам и заботы, видать, не меньше. И питанием небось вас не больно обижают, да и присматривают за вами кому положено… Но вы вот, извиняюсь, на себя гляньте, — Анна Васильевна обернулась, по сторонам повела руками. — И на их. Они небось во какие здоровые, что той боров, а вы, я так посмотрю, не больно чтобы. Худенький…

Все вокруг смутились. Но товарищ Архипов глянул весело.

— Все в порядке, — сказал он, как бы успокаивая окружающих, — пока народ шутит, все хорошо.

Повернулся к Петру Куприяновичу:

— Это, значит, сам руководитель? Молодец, руководитель. Это ты правильно придумал — такое дело раскрутить. На всю страну, можно сказать. А где же твои помощники? Парторг, профсоюзы, комсомол… Где председатель сельского Совета?.. Или не приглашали? — Он повернулся к секретарю райкома.

— Сейчас будут. — Секретарь что-то шепнул стоящему рядом председателю райисполкома.

Тот понимающе кивнул и направился к машине.

— Ну что, товарищи, будем собирать людей? Будем народ поднимать на это дело? Или есть еще какие-то вопросы?

Вопросов не было.

Решив, таким образом, общественные проблемы — одним махом и в комплексе, — Сватов вернулся к своим личным заботам. Провести воду, построить веранды и мансарду с новой крышей, соорудить пристройку с баней и гаражом, поставить забор и сарай, навести на участке порядок — так был очерчен новым домовладельцем круг первоочередных задач на пусковой, как он выразился, период.

Зная о неудачах Дубровина, Сватов искать рабочих для перестройки дома в окрестных деревнях даже не пробовал. Но и к Петру Васильевичу, вопреки моему ожиданию, не обратился. Вообще, как оказалось, никаких особых иллюзий насчет возможностей фирмы Кукевича он не питал.

— Я не настолько оторван от жизни, чтобы полагаться на активность этой конторы, — говорил он, когда мы возвращались из Ути. — Импульс мы, конечно, задали, но раскачать такую компанию не так-то просто. Что-то они, конечно, сделают, не в этом, так в следующем году. До мельницы дело вряд ли дойдет, но мостик появится и фонари. Какие-то заборы, может, даже беседка… С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Ну, дом твой, во всяком случае, перестроят…

Наблюдая за столь стремительным разворотом событий, я не сомневался, что переустройство Ути начнется с крайнего к реке дома. К этому, как я понимал, Сватов все и клонил. Признаюсь, столь откровенный цинизм вызывал во мне определенную неловкость и даже беспокойство за судьбу приятеля.

Но я ошибался.

— Я не из тех, кто привык на кого бы то ни было полагаться. Домом я буду заниматься сам… Не в прямом, разумеется, смысле…

— Зачем же ты все это затевал?

Сватов ничего не ответил.

В четверг утром он отправился за рабочими… на кафедру к Дубровину, удостоверившись предварительно, что доцента на службе нет. После ссоры встреча с ним ничего приятного не сулила. Тем более что сам Дубровин до этого простейшего выхода в поисках рабочей силы не додумался.

Сватов же основную и надежную силу любых новостроек от Бреста до Курил знал. И через тридцать, нет, через сорок минут переговоров уже отбывал в Уть с одним доцентом, одним старшим преподавателем (правда, без степени) соседней кафедры философии и двумя аспирантами. Время летних отпусков в вузе только начиналось, и сложность была лишь в том, чтобы подобрать еще не подрядившихся на шабашку в дальние края представителей преподавательско-аспирантского состава.