Зимой у Ути заметались все стежки. Однажды приехав и не обнаружив у дома соседей никаких следов на снегу, мы даже забеспокоились: живы ли?..
Глава тринадцатая
КАТАРСИС
Жизнь Дубровина в Ути продвигалась урывками.
То он окунался с головой в хозяйственные и строительные заботы, забрасывая и запуская все свои городские дела, которые собирались над ним, как грозовые тучи, — только удивительная способность нашего доцента к самомобилизации помогала ему потом выпутаться, избежать на службе грозового разряда, уже, казалось, неминуемого…
То вдруг исчезал из деревни надолго, с головой же окунаясь в институтские заботы. И появлялся в Ути лишь через несколько месяцев. Анна Васильевна тогда встречала его ворчливыми упреками. Он оправдывался, смущенно выслушивая ее укоры.
То вдруг, оказавшись в деревне, Дубровин забрасывал все хозяйственные дела и по пятнадцать часов в сутки просиживал за письменным столом из грубых досок, так и не замененным чем-нибудь более приличным. Такие самоистязания вызывали уже полное возмущение Анны Васильевны.
— Не дурнися, Генка, — говорила она.
И опять Дубровину было неловко и стыдно столь несерьезной торопливости в работе…
Тогда он поднимался из-за стола и, выйдя во двор, затевал с Анной Васильевной шутливую перепалку, чем вызывал ее неизменное удовольствие и восторг. Попикироваться, как мы знаем, Анна Васильевна страсть как любила. И все тут ему вспоминала — и как сено совхозное крал, даром что доцент, и как дырку в чужом участке хотел провертеть…
Геннадий действительно намеревался пробурить скважину на участке Анны Васильевны. Не сам, разумеется, а вызвав специальную бригаду. Старикам это пришлось бы очень кстати, а так как участок Дубровина был ниже, вода самотеком поступала бы и к нему…
Но намерениям этим не суждено было осуществиться. Скважина так и не появилась — ни в его, ни в соседнем дворе…
Строительный пыл Геннадия постепенно стихал. Еще только однажды он отважился совершить серьезный заход после приезда в Уть сватовского друга, работающего «баальшим начальником» по снабжению в сельстроевском ведомстве. Этот снабженческий бог, восхищенный преобразовательным героизмом хозяина (особенно его поразил самодельный камин), обязался доставить в Уть все строительные материалы, необходимые для доделки дома и сооружения пристройки к нему. В сжатые сроки, по списку и даже по графику, что было важно, так как хранить добро было негде.
Но и на сей раз со стройматериалами, как и следовало ожидать, не совсем получилось. Правда, шифер, обозначенный в списке последним, был завезен в Уть буквально на следующий день после торжественного открытия камина. Но сначала был нужен кирпич и цемент для фундамента. Строить, как известно, начинают не с кровли… Цемент был завезен месяца через три, пролежал из-за отсутствия кирпича полгода и пришел в негодность. Стопка шифера оказалась к тому времени раздавленной брусом, который строительные снабженцы свалили почему-то прямо на нее, прикатив на участок без Дубровина. Двери, сброшенные ими в саду, промокли под дождем и размякли, так как сделаны были из какого-то современного материала, напоминающего своими свойствами картон…
Снабженческий бог в недоуменном смущении только руками разводил. Но система работала по давно установленным правилам, бессильным оказался даже он… Все это окончательно сломило нашего героя.
— Постижение жизни, пожалуй, произошло, — констатировал однажды Геннадий. — Преодоление ее не состоялось, — добавил он в грустной задумчивости.
История с домом в сельской местности и его теперь занимала лишь как эксперимент. Своеобразное исследование проникновением…
Правда, эксперимент опять-таки выходил, что называется, не совсем чистым.
Во-первых, потому, что в деревне Дубровин не работал. И в сельские отношения не вступал. Даже в отношения с тем же Федькой. То есть он вступил в отношения, но при этом за ним всегда оставалось право выбора, возможность от всего этого отключиться. Поэтому никакой безысходности ситуации он не ощущал и ощущать не мог, оставаясь человеком со стороны, как не ощущает безнадежности ситуации, например, автомобилист, помогающий вытаскивать из канавы чужую машину. Всегда можно оставить это занятие и отправиться по асфальту дальше. Вопрос наших переживаний при этом — вопрос совести и вполне личный.
Во-вторых, возможности Геннадия в преодолении были несравнимы с тем, что могли жители Ути. Он все-таки занимал достаточно значительное положение, имел достаточно средств и Виктора Аркадьевича Сватова в числе друзей.
Тем не менее с домом он не справился.
Вообще говоря, возможности справиться у него были: и достойное упорство, и даже неожиданные практические умения. Не хватало лишь одного — времени. Ибо времени на все уходило невообразимо много. Здесь жители Ути обладали в сравнении с ним преимуществом. Времени у них было как раз предостаточно. Они всегда могли выкроить его из рабочего дня, что было вполне нравственно: время выкраивалось как раз для работы. Дубровин, разумеется, такого себе позволить не мог…
В-третьих, наш герой в деревне не жил. Правда, это обстоятельство его несколько оправдывает, ибо, живя здесь постоянно, решая все заботы по дому не наскоками, а последовательно, изо дня в день, как это делали все жители Ути, он конечно же сумел бы навести в своем доме порядок. И вокруг дома тоже…
Наскокам Уть не поддавалась. Все в этой небольшой деревеньке им противилось.
И, в конце концов окончательно сдавшись, Дубровин свой дом в деревне… продал. Обретя тем самым последнюю положительную установку и получив наконец реальную возможность заняться докторской диссертацией.
Чувство, испытываемое им при этом?
— Аристотель подобное состояние называл катарсисом, — сказал Дубровин. — Растерянность и грусть вместе со стыдливой удовлетворенностью от избавления…
Все строительное богатство, в первозданном хаосе заполнявшее двор, он подарил Анне Васильевне. В обмен на ученическую тетрадку, висевшую у нее в сенях на гвоздике, в которую, по настоянию Геннадия, она записывала все, что он брал: картофель, сало, яйца, овощи, молоко…
Сначала, правда, он предложил деньги, но Анна Васильевна только руками испуганно замахала:
— Если все присчитать, то еще неизвестно, кто кому и сколько задолжал.
Она имела в виду не только стройматериалы, но и гостинцы, которые всякий раз, наезжая из города, Дубровин привозил старикам, чем всегда вызывал ворчливое недовольство Константина Павловича и крайнее смущение Анны Васильевны, всегда стремившейся его тут же отблагодарить.
Вот и сейчас, перед отъездом, старики загрузили в багажник его машины два мешка картофеля, почти до слез растрогав бывшего домовладельца.
Сам Дубровин тоже однажды посадил картошку. Благо дело оказалось нетрудным — пройтись, бросая картофелины в борозду, за плугом, направляемым Константином Павловичем. Сомнения Дубровина в успехе дела Константин Павлович развеял. Ну не пять, так три картофелины вырастет в клубне, не в два кулака, как у соседей, так с кулак. Само же вырастет, и на том спасибо…
Но само не выросло.
Как нарочно, всякий раз, когда нужно было ухаживать за участком, Геннадия в деревне не оказывалось — отвлекали неотложные дела. Даже собрать урожай времени у него не нашлось. А от помощи стариков он отказался, к полному недоумению Анны Васильевны, так и не понявшей его блажи: сидеть за письменным столом, когда уходит под снег урожай.
В конце концов Анна Васильевна настояла… Уже после первого снега они втроем перекопали огород, собрав четыре корзины мелочи — на корм свиньям…
Легко представить, что чувствовал себя при этом Дубровин крайне неловко.
Собственно, эта неловкость да еще ставшая вдруг очевидной невозможность сочетать свою основную работу с хозяйственными заботами и стали главными мотивами, по которым дом был продан. От города с его ритмами Дубровин оторваться не мог. Селу же не принадлежал.
