Был самый конец рабочего дня, но девочки из конторы, еще утром вооружившие Николая Егоровича столь пригодившейся теперь информацией, домой не уходили. Столпившись у складских ворот, они поглядывали на Филипповича, превосходящего самого себя, и неуважительно прыскали.
Не прошло и часа, как кузов большегрузного автомобиля был загружен с верхом. Квитанции уже оказались подготовленными, деньги Геннадием внесены. Подрулив «КамАЗ» к воротам, Николай Егорович приостановился, чтобы проститься с Филипповичем. Довольный и даже как бы окрыленный, тот стоял у ворот, отряхиваясь от цементной пыли и всем своим видом подчеркивая приветливость.
— Спасибо, — сказал Геннадий.
— Не за что, — ответил Филиппович. — Если что понадобится — не забывайте. Чем можем — мы всегда… К хорошим людям мы всегда всей душой.
— Значит, до завтра? — пожимая ему руку, сказал Сватов. — Ровно в девять, как договаривались…
Лицо начальника тарно-ремонтного предприятия вытянулось и сморщилось, как соленый огурец.
— Вот и еще один Федор Архипович, — сказал Геннадий, когда, расставшись со Сватовым, мы уже катили по шоссе.
— При чем здесь Федька? — спросил я устало.
— При том, что, искусственно создавая дефицит, этот не хуже Федьки ухитряется процветать. Работая на обеспечение, обеспечивать он как раз и не хочет. Организуй он производство той же тары для отпуска стекла, не с чего будет поживиться…
Успех со стройматериалами как-то не очень его воодушевлял.
Зато Анну Васильевну невиданная победа наша прямо окрылила. Побудив ее еще к одной просьбе.
Долго она мялась, долго искала удобного случая, чтобы заговорить на волнующую ее тему, а тут, активно участвуя в разгрузке прибывшего на «КамАЗе» богатства, радуясь приобретениям Геннадия, как своим, и проявляя ворчливую заботу о сохранности добра, указывая, куда и что положить, чем перевязать или накрыть, Анна Васильевна и поинтересовалась, собирается ли сосед приезжать на свою дачу в зиму.
— Топлива завезть надо бы…
— Дров, что ли?
— Где ты их напасесси? Брикету бы… Птицын той обещал талоны и машину выделить обещал, так с тех его обещаний тепла не больно много буде…
Тут в порыве благодарности соседке за помощь Геннадий и пообещал привезти ей машину брикета. Самому ему брикет был не нужен. Зимовать в Ути он, как всегда, не собирался. В осенние холода обогревал помещение электричеством, что было менее хлопотным и обходилось ему все же дешевле, чем заготовка дров. К тому же у него был камин, которым он гордился, как вершиной не только своего практического умения, но и технической мысли. Создав гибрид английского камина с русской печью, способной сохранять тепло, Геннадий даже намеревался запатентовать свое изобретение.
Машина брикета в сравнении с горой дефицитных стройматериалов казалась сущим пустяком. Но здесь удача оставила доцента.
Талоны на брикет были уже розданы — Федька и здесь Анне Васильевне удружил, «забыв» внести ее в список ветеранов, которым брикет был положен в первую очередь. Что, впрочем, ничего не значило, так как топлива и ветеранам не хватало. Маленький и допотопный торфобрикетный заводик, расположенный километрах в пятнадцати от Ути, мог обеспечить потребности в нем в лучшем случае на треть.
Добывая брикет, Дубровин добрался, уже больше из упрямства, до заместителя министра, потом спустился до райтопа, потом еще ниже и снова поднялся до самого верха…
В конце концов брикет был выписан и клятвенно обещан к середине сентября. Старики обрадовались, успокоились и принялись ждать. Но и к началу октября, и к его середине не обнаружилось никаких признаков появления топлива. Дважды Анна Васильевна с оплаченной квитанцией выбиралась в район — а конец это не легкий: дня едва хватает, чтобы обернуться, — но все безрезультатно…
Узнав об этом, Геннадий сам поехал в райцентр. Там он был приветливо встречен начальником райтопа, обласкан и успокоен обещаниями устранить неувязки в два дня.
Но и через неделю машина с брикетом в Ути не появилась. Тогда Дубровин снова созвонился с заместителем министра. Тот выразил свое недоумение, хотя особого энтузиазма не проявил. Чувствовалось, что мелочная история с какими-то тремя тоннами брикета его раздражала.
Видя, как тает доверие к нему стариков, как они расстраиваются, Геннадий решил довести дело до конца. И отправился в райисполком — на прием к председателю… Через два часа он уже ехал на грузовике с брикетом в Уть. Машина соседями была разгружена, причем Анна Васильевна пересчитала топливо ведрами из расчета по ведру на день.
— Если вельми холодно будет, все одно до пасхи хватит…
В райисполкоме председатель объяснил Геннадию, что задержка была вызвана внешними обстоятельствами, не зависящими от райтопа. Все его работники были мобилизованы на уборку картофеля, а машины сняты на его вывозку. Брикета же вообще не хватает, эта общая беда…
— Но открытку-то старикам послать можно было? Чтоб не ездили попусту, не волновались, переживая, что по осенней распутице машина в Уть и вовсе не пройдет.
— Это конечно. Только до этого мы пока еще не доросли…
Самым неожиданным и невероятным в этой истории было то, что на следующий день начальник райтопа приехал в Уть… извиняться. Не перед стариками почему-то, а перед Дубровиным.
— Сказали бы, что вам нужно, мы бы не тянули…
И в этом была опять своя «логика».
Дубровин — исключительный случай. Как исключение его и можно было обеспечить. Доцент-то на весь район один. Обеспечить же брикетом Анну Васильевну, да вовремя, без волокиты, — создать прецедент. Одного обеспечишь, другого… Так и будешь на всех работать. А на всех не хватит. Выйдет, как с коротким одеялом: голову укутаешь — ноги голые…
Насчет короткого одеяла все вроде бы сходится, говорил потом Геннадий, оценивая и эту историю, а вот насчет того, чтобы на всех работать… Не от этой ли их логики все одеяла у нас коротки?
— Я ему про открытку, а он прямо глаза вытаращил: «Так это что же — каждому открытку? Ну, вы даете!» Открытку, понимаешь, написать и отправить для него гораздо невозможнее, чем Анне Васильевне дважды смотаться в район.
Дубровин довольно долго молчал, потом сказал, доставая свирельку, которую что-то совсем забыл в последнее время:
— Знаешь, о чем я подумал? Ведь окажись наши соседи на старости лет в городе, им и знать не пришлось бы всего того, чем они здесь маются с утра до ночи. Жили бы себе без всех этих мытарств, без постоянных унижений перед каждым Федькой: даже нищенской пенсии им хватило бы на все те «блага», которые они здесь имеют, — на ту же простоквашу, шкварку и тот же картофель к столу, на то же тепло в доме и крышу над головой.
— Ну, они, положим, так бы не смогли, — возразил я. — Жизнь показалась бы им пустой и никчемной.
— Почему же? Просто они могли бы иметь другие, отличные от нынешних интересы. Ну, скажем, могли бы… ходить в театр. Не пропуская ни одной премьеры, как это делала в последние годы жизни моя мать, — клуб ветеранов труда обеспечивал ей такую возможность почти бесплатно. И даже бассейн на водноспортивном комбинате они могли бы посещать, записавшись в группу здоровья…
Вообразить такое в отношении Анны Васильевны и Константина Павловича я просто не мог, поэтому и сказал Дубровину, что-то традиционное — про другие радости жизни, про то же общение с природой…
— Оставь ты эту чушь! — перебил он меня. — Должен тебе сказать, что в лесу моя мать в старости бывала довольно часто. Даже зимой. Клуб ветеранов и эту возможность ей обеспечивал. Есть дома отдыха, есть санатории и пансионаты, есть дачи, есть троллейбус до конечной остановки, наконец… Все это — не для Анны Васильевны, у нее вместо этого — «возвышенная» необходимость присматривать за хозяйством.
Анна Васильевна в зимнем саду не бывала никогда. Ну, может, только в детстве. Зимой старики со двора вообще не выбирались, даже за водой; корову поили растопленным снегом.
