— директор совхоза Петр Куприянович Птицын и его главный агроном Александр Онуфриевич…

— бывший столь бесславно сгоревший на ветках директор Виктор Васильевич и поныне здравствующий молодой председатель сельсовета Акулович, работавший теперь в совхозе освобожденным председателем профсоюзного комитета…

— Петр Васильевич Кукевич, а также его личный водитель Олег и водитель служебного автобуса, привезший в Уть гостей…

— Владимир Семенович Куняев, товарищ Дубровина, кандидат экономических наук, теперь уже почти доктор…

— директор продовольственного магазина «Универсам» Петя, командир в/ч 54413 полковник Усов и председатель передового колхоза Петрович…

— государственный автоинспектор, старший лейтенант милиции Василий Степанович Кожемякин (его фамилию Федор Архипович разузнал в ГАИ), по невероятному и роковому совпадению приехавший в Уть навестить своего без вести пропавшего друга. Его привлечение, по убеждению Федьки, придавало делу дополнительное усугубление — как злодеянию, совершаемому под прикрытием лиц при исполнении…

— директор студии, где работал Сватов, обвиняемый Федькой лишь косвенно, как потворствующий преступной деятельности подчиненного…

— товарищ Архипов, как имеющий к делу непосредственное руководящее и попустительское отношение, совершивший деяния, предусмотренные (о чем в письмах указывалось) статьей уголовного кодекса «О квалифицированном злоупотреблении властью или служебным положением, вызвавшим тяжкие последствия (причинение серьезного вреда охраняемым законом правам и интересам граждан, а также их здоровью), что наказывается… лишением свободы на срок до восьми лет…

— начальник бурвод, бывший кадровый офицер, майор запаса, Олег Михайлович…

— аспирант университета Алик и его строительные помощники…

— управляющий трестом Сорвиров…

— ветераны производства Константин Павлович и Анна Васильевна (в качестве свидетелей)…

Завершал список… сам Федор Архипович, бывший совхозный бригадир, допустивший «служебную безответственность и попустительство (без причинения материального ущерба), наказуемое административными мерами, вплоть до освобождения от занимаемой должности».

Внося себя в число обвиняемых, Федор Архипович проявил должную компетентность и понимание дела до технологических тонкостей.

С занимаемой должности Федька был давно изгнан, отчего терять ему было абсолютно нечего. Зато обреталось многое. В первую очередь даже не алиби, как можно бы предположить (жалуясь на самого себя, Федор Архипович, конечно, автоматически отводил от своей персоны всякое подозрение в авторстве: на себя кто же пишет?), а то, что, оказавшись в числе «разоблаченных», Федор Архипович получал возможность контролировать и даже помалу направлять ход предстоящего разбирательства — свободно обмениваться впечатлениями, если не со всеми, то со многими из страдающих от анонимщика; делясь обидой, получать подспудно дополнительную информацию, тут же запускаемую в дело и придающую ему дополнительные обороты, короче, быть в курсе и держать руку на пульсе.

Не меньшую тактическую грамотность проявил Федор Архипович и корпя над вторым списком.

Правда, с выбором адресатов все оказалось значительно проще и никакой особой подготовки не требовало. Ибо задолго до Федьки здесь был накоплен богатейший опыт, передаваемый из уст в уста, от сослуживца к сослуживцу, от брата к брату, от отца к сыну, от поколения к поколению и, по всей вероятности, уже заложенный в наш генетический код.

Писать надо много, не жалея бумаги и чернил, писать нужно сразу во все инстанции — с низовых по восходящей, до самого верху. С восхождением на очередную ступеньку добавлять соусу — обличать всех, кому уже написано, обвинять их в бюрократической волоките, в преступном попустительстве, в корыстном и злоумышленном (рука руку моет) сокрытии истины, безжалостно указуя на их замешанность в деле и попутно на должностное несоответствие, выраженное хотя бы в их нежелании разуть свои бесстыжие зенки на вопиющую правду жизни.

В прокуратуру, в домоуправление, в милицию, в министерство, в ОБХСС, в народный контроль, в горком и горсовет, в госстрах, в санэпидемстанцию, в пожарную команду, в энергосбыт, в Президиум, в Совмин, в ЦК, в КПК, в Организацию Объединенных Наций… Чем больше адресов, тем гарантированнее успех. Где-то клюнет, где-то отзовется. В конце концов попадет в жилу, наткнется на того, кто готов сигналы воспринять.

Чем больше народу втянуто в дело, тем значительнее круговерть. Поднимаясь по восходящей, сигналы будут спускаться вниз уже документами, подшиваться к делу, подкрепляться служебной перепиской — с резолюциями и заключениями, актами комиссий, проверяющих сигналы, и комиссий, проверяющих эти комиссии…

Писать следует анонимно, только анонимность, обеспечивая автору безопасность, при этом, как минимум, удваивает успех, ибо смотрят только на то, что написано, не отвлекаясь на то, кем.

Впрочем, кем — это как раз и неважно.

Лучше всего это знал Владимир Семенович Куняев: его докторская диссертация, с блеском защищенная восемь лет назад, рассматривалась в ВАКе шесть раз. И шесть раз утверждалась абсолютным большинством голосов. И шесть раз возвращалась на пересмотр после очередного анонимного сигнала. В общей сложности за нее проголосовало почти полтораста докторов наук и академиков, рекомендуя работу к публикации, а идеи и методы, заложенные в нее, — к немедленному внедрению. Но это ни для кого ничего не значило, как ничего ни для кого не значит любой положительный отзыв, пусть даже самый авторитетный, но именной, а значит, всегда несущий в себе печать субъективности, ибо за именем всегда стоит личность, то есть субъект. Чем больше личностей, тем выше субъективность.

Иное дело анонимка. Она, разумеется, объективна, ибо выражает отрицательное и самостоятельное мнение масс, причем (судя по стилю, синтаксису и орфографии) масс трудящихся, а письма трудящихся, как известно, «наш хлеб».

— Даже один отрицательный отзыв, — иронизировал Дубровин в истории с Куняевым, — это неодолимая сила. Ибо умножая даже на единицу, но со знаком минус, мы получаем отрицательный результат. Еще хуже с умножением на ноль. Ноль и вообще неуязвим.

Хотя… Неуязвимость анонимщика абсолютно гарантирована. Никто еще не посмел его привлечь к ответу за оскорбление и клевету, никому это попросту не нужно. Да и не является клеветой сообщение о действительно имевших место фактах, но содержащее их неправильную оценку.

Писал Федор Архипович долго. Весь день. Потом и назавтра — весь вечер. Потом еще два дня дополнял изложенное, а дочь Анжела набело переписывала.

Факты Федор Архипович не выдумывал, факты имели место. Их необходимо было только собрать. Все, что было предметом жгучей обиды Федора Архиповича, в письма, разумеется, не вошло. Это никому не интересно.

Конечно, фактов навалом и на поверхности, но Федор Архипович предпочитал действовать наверняка, а значит, глубинно. Подняты им были все. И в первую очередь бывший начальник Дубровина, разысканный Федькой и сразу включившийся в бурную деятельность по выведению на чистую воду ненавистного ему доцента и его дружков. Именно участие Осинского и вознесло эту историю к высотам, которые Федьке и присниться не могли. Начиная с того, что основная содержательная часть писем, переписанная старательным почерком Анжелы, была основательно дополнена и отредактирована начальником, потом отпечатана на машинке, а затем размножена на ксероксе в количестве 116 экземпляров — именно столько было намечено Федором Архиповичем адресов, столько заброшено ниточек, потянув за любую из которых при самом незначительном желании размотаешь сразу целый клубок.

Итак, дело сделалось, и третий акт оперетты, переходящей в драму, начался при опущенном занавесе и пока как бы впотьмах. Но при живом внимании и участии официальных лиц.