Он же в распределителях!

Создать на селе комбинат хозяйственных услуг, как предлагал Дубровин, совершенствуя и развивая свою утопическую идею с конюшней, тоже, конечно, можно. Там и мини-тракторы можно выдавать напрокат, и прочую технику, и продавать семена, удобрения…

Но это все теоретически.

А практически сразу возникнет Федька. Приемщиком, администратором, начальником — не важно. Ничего производить Федька не будет, потому что производить он не умеет и не хочет. Ему это и не надо. Но, ничего не производя, он должен был бы остаться при своем жаловании, при том, что ему пожаловали. А ему этого мало. Жить Федька предпочитает хорошо. К тому же он боится утратить свою значительность и незаменимость. Чтобы этого не произошло, он организует контору, на все наложит лапу, установит очередь. Точно так же, как он ее устанавливает везде. В химчистке он, например, установил срок выполнения заказов в десять дней — даже на то, что можно сделать за две минуты. На что нужно десять дней? На прохождение штанами штатов. Федька сразу создаст целый штатный аппарат — из себе подобных, который все будет волочить. И жить при этом. Создавать очередь и пользоваться признательностью тех, кому он позволит эту очередь миновать.

— Таким образом, — продолжал за Дубровина его рассуждения Сватов, — цепочка нахлебников всегда стремится к разрастанию. Этому способствует интерес «Федьки сверху», которому нужен аппарат, чтобы было кем руководить, и не меньший интерес «Федьки снизу», которому нужно место под солнцем.

Интересы, таким образом, сходятся. А дело? Дело здесь ни при чем. Дело от этого только проигрывает. Потому что на каждом участке промежуточности Федькой создаются тормоза.

Это походило на правду. Занимаясь проблемами управления сельским хозяйством, я подобное не однажды наблюдал. И даже писал о том, что за двадцать лет с начала шестидесятых годов управленческий аппарат в сельском хозяйстве, например, Эстонии, вырос более чем в десять раз, при росте продукции далеко не столь значительном. «Раньше, — рассказывал мне бывший заместитель министра сельского хозяйства этой маленькой северной республики, — если ко мне приходил председатель колхоза и просил выделить ему сотню тысяч штук кирпича для непланового, но чрезвычайно важного для успеха производства объекта, я накладывал резолюцию на его письмо, и он отправлялся за кирпичом. Теперь я могу только помочь ему связаться с одним из ведомств, возникших за эти годы, — без всякой гарантии, что это принесет успех. Еще, будучи человеком честным, я могу ему посоветовать больше ко мне не ходить, а обращаться в новое ведомство самому…»

Идеальная схема «по Дубровину» упорно не выстраивалась. И нашему доценту от кибернетики ничего не оставалось, как избрать средством преодоления обходной маневр. Всегда, когда это представлялось возможным, он стремился расплачиваться непосредственно, минуя промежуточные звенья. Платить тому же сапожнику, минуя приемщицу.

Не без некоторого самодовольства он называл это «прямым выходом на исполнителя».

Здесь Сватов — не кто-нибудь, а именно Виктор Аркадьевич Сватов — Дубровина обличал.

— Это же безнравственно. И неэтично, — говорил он, как бы возвращая Дубровину его же упреки. — Получать то, что другим недоступно. Ты можешь проникнуть на спецавтоцентр, исхитрившись и обойдя диспетчера, но каждый — не может. И к сапожнику напрямую далеко не каждый может пройти. Не говоря уже о том, что каждому не хватит кожи на набойки и деталей для ремонта генератора. Личной заначки не может хватить для всех.

Кроме всего, утверждал Сватов, на пути такого обходного маневра нас обязательно и неизбежно подстерегает Федька. Он давно поставил исполнителя от себя в зависимость, всячески мешая появлению прямых связей, минующих его участие. Такова природа промежуточности.

И первый рычаг здесь, прекрасно понятый Федькой, — это очередь, это создание дефицита.

— Дефицит, — утверждал Сватов, — Федьке нужен как воздух.

Рабочий может отремонтировать генератор Дубровину и набить ему набойки. Но запчастей и сырья у него нет, кроме сэкономленной мелочи. Но это — на два-три таких настырных клиента, как Дубровин. Если бы рабочий мог купить необходимое ему на складе, Федька опять-таки был бы не нужен…

К одиннадцати часам мы спустились в цех, посмотреть, как продвигаются наши дела. Раздатка уже стояла на своем месте.

— Одна-единственная. Из гарантийного фонда, — сказал я, невольно любуясь, как ладно новенький узел был прилажен.

Потрепанное днище машины от его присутствия ожило, как бюст пожилой дамы, украшенный сверкающей брошью.

— Кто это вам наплел? — грубовато усмехнулся слесарь. — Сколько меняем — всегда единственная, всегда последняя и всегда только вам. Сколько раздаток, столько и начальников. У каждого свой лимит и свой неприкосновенный фонд. Вот и дурят головы…

Сватов смотрел на меня торжествующе. А я, мол, тебе что говорил? Его-то никто не дурачил. Раздатку ему поставили, а из какого фонда — ему это все равно.

— Вот так, — сказал он. — Генератор починить Дубровин может. А вот раздатку поменять ему слабо. Хочешь не хочешь, но надо идти на поклон. Ботинки он подбить может, а вот дом перестроить?..

В чем суть? Таким вопросом задался Дубровин, видя реальность и пытаясь ее осмыслить.

Суть оказалась в том, что идеальная цепочка заинтересованности на практике прерывалась и разваливалась. Жизнь диспетчера спецавтоцентра никак не зависит от того, получит ли Дубровин свою машину отремонтированной или вытолкнутой за ворота. Ибо получает он за работу, а не за ее результат. «Работа, как известно, — говорил Дубровин, — совершается и при торможении. Но пользы производству такая работа не приносит».

Этим выводом Дубровин и ограничился.

А Сватов от него оттолкнулся, чтобы пойти дальше.

Его всегда больше занимала практическая жизнь, то есть сфера распределения. Здесь-то всякое умное торможение как раз приносит любому Федьке вполне ощутимую пользу.

И сразу увидел Сватов, что в промежуточной сфере Федька очень даже зависим. Он становится зависимым сразу, как только ему удается свою промежуточность осуществить, все к себе повернуть, на все наложить лапу. Будучи распределителем, создать дефицит. Создать очередь — в магазине, в ресторане, в гостинице, в химчистке, на производстве…

И дать возможность Виктору Сватову ее обойти.

Почему именно Виктору Сватову, а не мне и не Дубровину?

Мы вернулись к началу разговора.

Почему звонок заместителя министра на тарно-ремонтное предприятие ничего нам с Дубровиным не дал? И никакого воздействия на его начальника не оказал, кроме подчеркнутой вежливости с нами при встрече.

— Да потому, что ничего для начальника этот звонок не значил. И заместитель министра от вас просто отмахнулся. Если бы он и действительно хотел вам помочь, если бы ему это было нужно лично, он не стал бы звонить начальнику. Он нашел бы… Петю.

Тут я вспомнил свой поход в один из высоких кабинетов. Знакомый председатель колхоза просил протолкнуть одно исключительно важное для колхоза дело.

Выслушав просьбу и поняв, что выполнить ее нужно, хозяин кабинета вызвал своего заместителя и спросил:

— Слушай, у нас на мебельной фабрике… — речь шла о срочном заказе на мебель для только что отстроенной по индивидуальному проекту образцово-показательной колхозной конторы, — кто-нибудь есть?

Вопрос этот меня ошарашил. Фабрика была в их системе, подчинялась им, можно сказать, непосредственно. Простого распоряжения, резолюции на письме, как мне казалось, было достаточно. За резолюцией, собственно, я и шел, уверенный, что стоит только чуть подтолкнуть дело…

Искать «своего человека», находясь на таком уровне?! Я был в недоумении.

Сейчас Сватов мое недоумение разъяснил: