— Леонид Леонтьевич, ты сегодня присылал телефонограмму, что в автомобильной катастрофе погиб неизвестный. Не выяснили фамилию? — выслушав ответ, Крылов уточнил: — А как он был одет? Да... Да... Ну ладно, все.

Положил трубку на рычаг и некоторое время молча продолжал смотреть на аппарат.

— Надеюсь, это не мой муж? — тихо спросила Антонова.

— Трудно сказать. Понимаете, какие-то злоумышленники похитили автомобиль, принадлежавший автомобильным курсам. Вчера этот автомобиль был обнаружен за городом, недалеко от деревни Узборье. Он лежал на боку и почти весь сгорел. А рядом с автомобилем обнаружили сильно обгоревший труп неизвестного мужчины. У нас две версии. Первая — что погибшим является похититель автомобиля. Не имея достаточных навыков, он перевернулся, получил травму и не смог спастись, когда загорелся автомобиль. Вторая версия: похититель совершил наезд на неизвестного гражданина и при этом автомобиль перевернулся. Бензин вспыхнул, вор убежал, не подумав даже оказать помощь своей жертве.

— Нет-нет, — с жаром заговорила Антонова, — мой муж никогда не был вором. К тому же он ни разу не сидел за рулем.

— Ну что вы, я и не думал обвинить в краже вашего супруга, — успокоил ее Крылов. — Но вот одну неприятную формальность нам придется соблюсти. Надо пройтись в больницу и взглянуть в морге на труп. Я не хочу верить, что это ваш супруг, но сами понимаете...

— Да-да, я понимаю, пойдемте.

По дороге Крылов как бы между прочим сказал:

— Правда, труп настолько обгорел, что его практически не узнать.

— А одежда?

— Одежда сгорела почти полностью.

Антонова не сомневалась, что речь идет о ее муже. Она уже и не пошла бы в морг, но давать обратный ход было поздно. Спустились в темное, пахнущее карболкой, хлоркой и еще чем-то сладковатым помещение. Там их дожидались врач — высокий пожилой мужчина — и старушка-санитарка. Врач открыл дверь в боковую комнату, где в углу на сооружении, напоминавшем топчан, лежало нечто черное, продолговатое. У Антоновой закружилась голова, и ей чуть не стало плохо на самом деле.

Крылов негромко спросил:

— Ничего не видите схожего?

— Он, он, — также тихо ответила она и пошатнулась. Ее подхватил под руку врач и вывел из комнаты. На лестнице она прибавила шагу, чтобы скорее выйти на улицу — к солнечному свету и чистому воздуху.

Пряча глаза, спросила у Крылова:

— Когда я могу забрать его?

— Мы вам скажем. Думаю, завтра-послезавтра.

Возвратились в штаб, где Крылов поручил одному из работников составить акт опознания.

Домой Антонова летела как на крыльях: все задуманное осуществилось как нельзя лучше. В этот день она никуда больше не пошла. Обзвонила знакомых и друзей, у которых были телефоны. Не забыла позвонить и Злобичу в банк. Поведав ему о смерти мужа, удрученным голосом сказала:

— Милый, мне тяжело, что так с ним случилось. Он был неплохим человеком, и, видит бог, я не хотела его смерти. Меня только что вызывали в милицию и показали его. Он выглядит ужасно. Сначала друзья просто сказали мне, что он попал под автомобиль. Они пощадили мои нервы и умолчали о том, насколько ужасной была его смерть. Оказывается, автомобиль перевернулся и загорелся. Бедный Любомир Святославович...

Надо же: убила человека и делает вид, что ей жаль его! О, как хотелось Злобичу высказать Антоновой все, что он о ней думает. Но он дал слово в милиции молчать. Поэтому только и спросил:

— Когда похороны?

— Я думаю, не раньше, чем через два дня, скорее всего, послезавтра. Эти дни мы с тобой, конечно, не встретимся. Но ты потерпи, скоро мы сможем быть вместе. Я увезу тебя отсюда. Поверь, мы будем счастливы.

Злобич не выдержал:

— Ты извини, я ведь на службе... К тому же здесь уже три человека дожидаются очереди позвонить.

Положив трубку, Злобич постоял немного словно в забытьи и снова потянулся к аппарату...

Звонок Злобича прозвучал для Крылова-старшего как бы сигналом: в деле Антоновой пора ставить точку. Требовалось только согласие начальства.

В кабинете у Михайлова шло совещание. Увидев в приоткрытую дверь Мясникова, Кнорина, Ландера и других — почти все руководство минских большевиков, — Крылов хотел было вернуться, но Михайлов жестом остановил его:

— Входи, входи, Антон Михайлович. Мы не хотели тебя отрывать от дела, а коли ты пришел — садись и слушай.

Обсуждался проект протеста, который Минский комитет большевиков решил вынести губернскому комиссариату. Затем перешли к другому вопросу: о мерах по организации работы с солдатами, арестованными за отказ идти в наступление. Докладывал Жихарев. В нем — высоком, стройном — и без офицерской формы легко угадывался военный.

— В новом наступлении буржуазия видит единственную возможность покончить с революцией — раздавить большевиков, смять Советы и твердо взять власть в свои руки. Сейчас по всему Западному фронту командование, эсеры и меньшевики создали настоящий наступательный бум. На фронт прибыли Керенский и шеф французской миссии Жонкен. Идут повальные аресты.

— Оно и видно, — кивнул Мясников. — В Минске забиты тюрьма, гауптвахты, казармы, даже Доминиканский костел и женская гимназия.

— Да, многие арестованы, среди них немало большевиков, активистов. Мы уже начали чувствовать их отсутствие. Это вызывает тревогу. Тем более что на фронт в ближайшие дни прибудет еще одна делегация: командующий Черноморским флотом адмирал Колчак послал к нам группу провокаторов во главе с неким Баткиным. Баткин выдает себя за матроса, но он такой же матрос, как я папа римский. Эта банда разъезжает по всем фронтам и от имени моряков Черноморского флота призывает к наступлению. Предусмотрено и посещение Минска для проведения сборища с участием представителей гарнизона.

Михайлов спросил у Онищука:

— Вячеслав Дмитриевич, а в губернском комиссариате знают об этом?

— Да, сегодня пришло указание Временного правительства организовать тщательную подготовку этого собрания. Просят проект резолюции прислать в Петроград.

Михайлов, обведя поочередно всех присутствующих взглядом, спросил:

— Не будет возражений, если я тоже приму участие в этом собрании?

— Считай это поручением комитета, — тут же ответил Мясников. И, заметив, что Жихарев сел на свое место, продолжил: — Я думаю, что, помимо письменного заявления, текст которого мы с вами обсудили, необходимо в ближайшие две недели подготовить и провести в городе массовую демонстрацию протеста, а в разных районах и кварталах города — митинги. Это станет смотром революционных сил.

— За подготовку демонстрации надо взяться всем членам комитета, — заметил Кнорин. — Каждого из наших товарищей закрепим за конкретным заводом, фабрикой, мастерской.

— Правильно. — Мясников выждал, пока Михайлов откроет окно — в кабинете стало душно, — и говорил дальше: — Комитет принимает энергичные меры по укреплению партии. Вы уже знаете, что в городе созданы и начинают действовать районные комитеты большевиков, на заводах и фабриках увеличивается количество партийных ячеек. Мы можем на них опереться. У кого есть вопросы?

— У меня, — встал Онищук. — Насколько мне известно, губернский комиссариат учитывает возможность проведения в Минске массовой демонстрации. В ближайшие дни по всему городу будут расклеены воззвания партии кадетов, готовят большую группу агитаторов, которые должны отговаривать население от демонстрации под тем предлогом, что она может перейти в вооруженное столкновение. Разработан план травли большевиков в газетах. Кроме этого, они хотят, если демонстрация состоится, устроить ряд провокаций, в том числе вооруженных.

Мясников обеспокоенно посмотрел на Михайлова:

— Михаил Александрович, сможет ли одна милиция взять на себя ответственность за порядок и безопасность демонстрации?

— Мы принимаем меры. Ряды милиции пополняются. На всех крупных заводах и фабриках, в железнодорожных мастерских созданы рабочие дружины. Принято решение многие из них вооружить, чтобы они под руководством работников милиции обеспечили охрану колонн и митингов. Создаем несколько ударных отрядов для отпора вооруженным провокаторам. Думаю, мне удастся на следующей неделе освободить из-под ареста человек сто пятьдесят — двести солдат-большевиков. Считаю целесообразным не направлять их сразу во фронтовые части, а привлечь к участию в охране демонстрации.