И все же, сказал он себе, женщина, которая была бы со мной в Утренней Звезде, как рад был бы я ей! И мужчина, который был бы со мной там, каким наслаждением было бы его присутствие! Несомненно, Утренняя Звезда — место нашей встречи, радости!
Сидя рядышком на скамье, Рамон и Кэт забыли друг о друге, она перенеслась мыслями в прошлое со всем, что в нем вызывало нескончаемое отвращение, он думал о том, что ждало его в будущем, и пытался воспрять духом.
В тишине, на балконе появился Сиприано и глянул вокруг. Он едва не вздрогнул, увидя две фигуры на скамье внизу под олеандром, усыпанным белыми цветами, которые сидели молча, разделенные милями, мирами.
Рамон услышал шаги и поднял глаза.
— Мы идем наверх! — крикнул он, вставая и оглядываясь на Кэт. — Поднимемся? Что будете пить, холодное тепаче или выжмем апельсинового соку? Льда нет.
— Предпочитаю сок с водой, — ответила она.
Он вызвал слугу и отдал распоряжение.
Сиприано был в белых штанах и рубахе, как Рамон. Но его кушак был алым с черным узором, напоминавшим змеиный.
— Я слышал, как вы приехали. Но думал, может, вы уехали обратно, — сказал он; его черные глаза смотрели с явным упреком и странной, робкой тоской варвара, чувствующего растерянность. Потом и с негодованием.
— Пока не уехала, — ответила она.
Рамон засмеялся и бросился в кресло.
— Сеньора Катерина считает, что все мы обезьяны, но, наверно, наше кривлянье самое, в конце концов, забавное, — сказал он. — Так что она посмотрит на нас еще немного.
Гордость Сиприано, настоящего индейца, была оскорблена, и его аккуратная черная эспаньолка, казалось, зловеще зашевелилась.
— Нечестно так переиначивать мои слова! — рассмеялась Кэт.
Сиприано враждебно взглянул на нее. Он решил, что она смеется над ним. И, в глубине своей женской души, она смеялась над ним. Издевалась про себя. Чего никакой мужчина не выносит, а особенно смуглокожий.
— Нет! — сказала она. — Есть и другая причина, почему я не уехала.
— Ох, — сказал Рамон, — будьте осторожны! Жалость — опасная вещь!
— Нет! Не из жалости! — возразила она, краснея. — Какой вы несносный!
— Обезьяны всегда кончают тем, что ведут себя несносно по отношению к зрителям, — сказал Рамон.
Она посмотрела на него и уловила вспышку гнева в его глазах.
— Я приехала, — сказала она, — чтобы услышать о мексиканском пантеоне. Мне даже дали понять, что я могу быть включена в него.
— Ах, это прекрасно! — засмеялся Рамон. — В зверинце Рамона появился редкий экземпляр самки обезьяны! Наверняка вы станете прекрасным пополнением. Уверяю вас, в пантеоне ацтеков было несколько прелестных богинь.
— Как это мерзко! — сказала она.
— Да бросьте! — воскликнул он. — Будем последовательны, Señora mia. Все мы обезьяны. Monos somos[118]. Ihr seid alle Affen![119] Из уст младенцев и грудных детей{36} слышали мы это, как сказала Карлота. Вот перед вами маленький обезьян, Сиприано. Он загорелся бессмысленной идеей жениться на вас. Скажите свое слово. Женитьба — бессмысленная затея. Скажите. Он отпустит вас, когда вы будете сыты; он уже сыт. Он генерал и великий jefe[120]. Он может сделать вас обезьяньей королевой обезьяньей Мексики, если вас это привлекает. А что еще нужно обезьянам, кроме развлечений! Vamos! Embobémonos! Обвенчать вас? Vamos! Vamos![121]
Он в бешенстве вскочил и бросился вон.
Удивленный Сиприано посмотрел на побледневшую Кэт.
— Что вы ему тут говорили? — спросил он.
— Ничего! — ответила она, вставая. — Мне лучше уехать.
Зайдя за Хуаной, Алонсо и Кэт отправились в обратный путь. Кэт сидела под навесом и переживала обиду. Солнце жарило немилосердно, на воду больно было смотреть. Она водрузила на нос темные очки, в которых у нее был чудовищный вид.
— Mucho calor, Niña! Mucho calor![122] — повторяла Хуана у нее за спиной. Явно перебрала тепаче.
По бледно-коричневой воде плыли по прихоти ветерка водяные лилии, подняв паруса листьев. Вся поверхность озера была испещрена плывущими цветами. Вздувшаяся от сильных дождей Лерма смыла целые акры lirio[123] в своих болотистых истоках в тридцати милях от озера, и теперь они медленно странствовали по всему пространству внутреннего моря, скапливались у берегов, и далекая Сантьяго, вытекавшая из озера, тоже была покрыта ими.
В тот день Рамон написал свой Четвертый гимн.
Что Кецакоатль увидел в Мексике
Кто они, эти странные люди?
Бледнолицые, желтолицые, чернолицые? Это не мексиканцы!
Откуда явились они и зачем?
Господь Двух Путей, они чужестранцы.
Они появляются неизвестно откуда.
Иногда — чтобы поведать нечто,
Но чаще — ведомые алчностью.
Чего же им нужно?
Им нужно золото и серебро, что в недрах гор,
И нефть, много нефти в земле побережья.
Сахар стеблей высокого тростника,
Пшеница нагорий и маис;
Кофе с плантаций в жарких местах, даже каучуковый сок.
Они поставили высокие трубы, которые беспрестанно дымят,
И в огромных домах поселили машины, которые говорят,
И двигают вверх-вниз локтями железными,
И тянут ряды бесчисленных нитей из своих клешней!
Дивны машины этих ненасытных людей.
А чем заняты вы, пеоны и мексиканцы?
Мы работаем у их машин, на их полях,
Они платят нам песо, сделанными из мексиканского серебра.
Они ловкачи.
Так вы любите их?
Нет, и никогда не любили.
Они безобразны видом, но делают диковинные вещи.
И воля у них железная, как их машины.
Что мы можем поделать?
Я вижу, что-то бесовское носится по стране.
Да, Повелитель! Поезда, камионы, автомобили.
Поезда, камионы, автомобили и самолеты.
«Как хорошо! — говорит пеон, бросаясь в вагон! —
Как хорошо сесть в камион и, отдав двадцать сентаво,
уехать!
Как хорошо праздно разгуливать по большим городам,
среди сутолоки и сверканья огней!
Как хорошо сидеть в кресле cine[124] и смотреть, как на белой
стене пред тобою пляшет весь мир!
Как хорошо было бы отобрать все эти вещи у чужаков
и самим ими распоряжаться!
Забрать назад наши земли, нефть, серебро, отобрать поезда,
фабрики и автомобили
И все время играть в эти игрушки!
Как это было бы хорошо!»
О, глупцы!
Кто вы такие, чтобы распоряжаться машинами, каких
сами не способны создать?
Которые вы способны только разрушить!
Хозяева этих машин — те, кто их создал.
А не вы, несчастные дуралеи.
Как бледнолицые и желтолицые переплыли мировой океан?
О, глупцы! Пеоны и мексиканцы, чей помутился разум!
Может, они это сделали, просиживая зад?
А вы только этим и заняты: сидите, тупо уставясь перед собой,
пьете огненную воду, ссоритесь, режете друг друга.
А потом, как злобные псы, нападаете на дома бледнолицых
хозяев.
О вы, мексиканцы с пеонами, глупцы и собаки!
Мягкотелые, слабые в коленках.
Унылые, спящие на ходу.
На что вы способны, кроме как быть рабами и хиреть?
Вы недостойны бога!
И вот! вселенная будит своих громадных драконов,
Драконы снова ярятся в космосе.
Дракон напрасно умерших, что спит на севере снежно-белом,
Хлещет хвостом во сне; воют ветры; кругом холодные скалы.
Замерзшие души умерших свищут в уши мира.
Ибо говорю валу мертвые не мертвы, даже ваши мертвые.
Они спят в волнах света Утренней Звезды, который
их возрождает.
Они плачут горькими слезами дождей.
Они теснятся на севере, дрожат, клацают зубами среди льдов
И воют от ненависти.
Они ползают в огненном чреве земли, подливая в огонь
жгучую горечь.
Они сидят под деревьями, высматривая себе жертв глазами
цвета пепла.
Они нападают на солнце, как тучи черных мух, чтобы
высосать из него жизнь.
Они стоят над вами, когда вы входите в ваших женщин,
И бросаются к ее чреву, бьются за шанс рожденья, дерутся
у врат, которые вы раскрыли
Скрежещут зубами, когда они закрываются, ненавидят того,
кто прорвался, чтобы родиться вновь,
Ребенка живых мертвецов, мертвецов, что живут
не обновленными.
К вам обращаюсь я: горе вам, все вы умрете.
И будучи мертвыми, не обновитесь.
Нет мертвых мертвых.
Мертвым вам придется бродить, как собакам с перебитой
задней лапой,
Роясь в отбросах и мусоре жизни, по невидимым небесным
улицам.
Мертвые, что укротили огонь, жить продолжают,
как саламандры, в огне.
Мертвые, покорившие воды, плывут, мерцая огнями,
по океанам.
Мертвые, создавшие стальные машины, мчатся вдаль!
Мертвые повелители электричества — это само электричество.
Но мертвые тех, кто ничем не владел, ничего не имел,
Бродят, как бездомные псы, по закоулкам небес,
Роются в мусоре жизни и злобно рычат.
Те, кто покорил силы мира, умирая, становятся частью тех
сил, и смерть для них — дом.
Но вы! какого из всех драконов космоса покорили вы?
Есть драконы солнца и льда, драконы луны и земли, драконы
соленых вод и драконы грома;
Есть усеянный блестками дракон неисчислимых звезд.
И далеко, в самом центре, с одним немигающим глазом, —
дракон Утренней Звезды.
Покори меня! зовет Утренняя Звезда. Пройди мимо драконов
и приди ко мне.
Ибо я сладостна, единственна и несравненна, я исток новой
жизни.
И вот, вы и пальцем не пошевелите, я нашлю драконов на вас.
Захрустят ваши кости.
Но даже они выплюнут вас, и в смерти
Вы будете как хромые бездомные псы.
И вот, по закоулкам небес бродят мертвые, как дворняги!
И вот, я спускаю драконов на них! Великого белого северного
дракона,
Дракона напрасно умерших, что крутится и хлещет хвостом.
Он дохнет на вас смертельным холодом, и вы станете
кашлять кровью.
И велю дракону подземного огня,
Кто причащает порохом,
Перестать греть землю у вас под ногами, и ваши ноги
почувствуют холод смерти.
Велю дракону вод обрушиться на вас
И заразить ржой ваши реки, ваши дожди.
И дождусь последнего дня, когда дракон грома проснется,
стряхнет в ярости паутину сетей,
Которыми вы опутали его, и метнет в вас электрические иглы,
Затрещат ваши кости и свернется кровь, как молоко,
от электрического яда.
Подождите! Только подождите! Мало-помалу все это
падет на вас.
