Мужчины — фигуры заметные. Они ищут самоутверждения на улице, где и доминируют. Обычно они собираются праздными группами, спокойно переговариваются или молчат: всегда стоят или сидят особняком, редко прикасаясь друг к другу. Иногда одинокая фигура в серапе часами неподвижно стоит на углу улицы, как какое-то могущественное привидение. А не то лежит на берегу, словно труп, выброшенный волнами. Бесстрастные, неподвижные, они сидят рядком на скамьях plaza и даже словом не перекинутся. Каждый углублен в свое, глаза черные и быстрые, как у змеи, и такие же пустые.

Кэт казалось, что самое значительное в этой стране — прочное единство мужчин. Брак всегда был вещью ненадежной. Хотя мужчины очень ласковы с маленькими детьми и заботятся о них. Но когда дети подрастают, о них забывают.

Но сам по себе секс был чем-то могучим, неоспоримым, с чем не играют, о чем попусту не болтают. Тайной тайн. И тайной, которая выше отдельного человека. Отдельный человек тут вряд ли что-то значил.

Кэт было в диковинку видеть индейские лачуги на берегу озера, эти крохотные убежища из соломы или кукурузных стеблей, полуголых детей, сидящих на земляном полу, вшивых женщин, грязь, тряпье, разбросанные кости, и острая вонь человеческих экскрементов. У этих людей отсутствовало обоняние. А чуть поодаль от дыры дверей молча стоит мужчина, прямая спина, красивое и бесстрастное лицо. Как это возможно, чтобы столь прекрасному видом мужу все было абсолютно безразлично, чтобы он мирился с этой грязью и убожеством?

Но вот он — стоит, ничего вокруг не замечая. Видно, что он полон жизни, страсти. И еще она знает, что он очень сильный. На свете нет мужчин, способных носить на спине такие тяжести и на такие расстояния, какие носят индейцы. Она видела индейца, бежавшего трусцой по улице с пианино на спине, упершись лбом в лямку. Вот так, взвалив пианино на спину и упершись лбом в лямку, бежал и бежал трусцой. Женщины носят тяжести, перекинув лямку через грудь.

Итак, есть сила. И несомненно — горячий характер. Но нет энергии. Во всей Мексике ни малейшего признака энергии. Она, так сказать, выключена.

Даже новому классу фабричных рабочих, хотя он подражает рабочему классу Штатов, недостает настоящей энергии. Существуют клубы рабочих. Рабочие наряжаются и устраивают парады, лучшая девушка соглашается идти впереди. Но отчего-то это выглядит как слабое подражание, чем на деле и является.

Семья увеличилась, чего Кэт не ожидала. Однажды из Окотлана приехала красивая волоокая девушка лет пятнадцати, закутанная в черный хлопчатый платок, кроткая, как Мадонна, и больше похожая на горожанку, чем на крестьянку: Мария дель Кармен. Ее сопровождал Хулио, горделивый и горячий молодой человек двадцати двух лет. Они только что поженились и приехали в Сайюлу навестить Хуану, которой Хулио доводился родственником.

Хуана спросила, можно ли им лечь в патио с ней и девочками. Они пробудут только два дня.

Кэт была поражена. В Марии дель Кармен наверняка была толика испанской крови, и в своей красоте она напоминала испанку. И даже не простую, а благородную. Однако ей предстояло спать с молодым мужем на земле, как собаке. А у него, такого горделивого, не было ничего за душой, кроме старого серапе.

— В доме пустуют три спальни, — сказала Кэт. — Они могут занять какую-то одну.

Кровати были односпальные. Не нужны ли им еще одеяла? — спросила она Хуану.

Нет! Обойдутся и одним серапе Хулио.

Итак, в доме поселилась новая семья. Хулио был каменщиком. То есть клал в небольших домиках стены из саманного кирпича. Он был родом из Сайюлы и теперь вернулся навестить родственницу.

Визит затягивался. Хулио приходил домой в полдень и вечером: он искал работу. Мария дель Кармен, в своем единственном платье, сидела на корточках на полу и лепила тортильи. Ей позволили печь их на кухоньке Хуаны. Она болтала и смеялась с девочками. Вечером, когда Хулио был дома, он с бесстрастным лицом лежал на земле, опершись спиной о стену, а Мария дель Кармен нежно поглаживала его густые черные волосы.

Они любили друг друга. Но, тем не менее, он держался независимо.

Ей хотелось вернуться в Окотлан, где она была у себя дома и больше сеньоритой, чем здесь, в Сайюле. Но он отказывался. Дома было не заработать: молодая семья жила меньше чем на пять американских центов в день.

Кэт шила. Мария дель Кармен, не умевшая скроить простой сорочки, смотрела на нее круглыми глазами. Кэт научила ее шить и купила ей отрез хлопчатого полотна. Мария дель Кармен шила себе платье!

Хулио нашел работу по песо в день. Визит затягивался. Кэт считала, что Хулио не слишком ласков с Марией дель Кармен, говорит с ней таким повелительным тоном. И Марии дель Кармен, которая чуточку походила на горожанку, это не очень нравилось. Она постепенно начала задумываться.

Визит затянулся на несколько недель. И Хуана начала уставать от своего родственника.

Наконец Хулио скопил немного денег. Он снял однокомнатный саманный домишко за полтора песо в неделю. Мария дель Кармен собиралась перебираться в собственный дом.

Кэт увидела весь их нажитый скарб. Он состоял из одной соломенной циновки, трех глиняных блюд для готовки, пяти чашек, какими пользуются индейцы, двух деревянных ложек, одного ножа и старого одеяла Хулио. И это все. Но Мария дель Кармен смело начинала новую жизнь.

Кэт подарила ей большое старое пуховое одеяло, шелк на котором порядком потерся, пару мисок и еще кое-что из посуды. Мария дель Кармен была в восторге. Боже мой! Боже мой! Ах, Боже мой! — слышала Кэт ее голос в патио. — У меня есть настоящее одеяло! У меня есть настоящее одеяло!

В дождливый сезон по ночам бывает очень холодно из-за сильного испарения. В предрассветные часы индейцы лежат, оцепенелые и бесчувственные от холода, как ящерицы. Лежат на сырой земле, подстелив тонкую соломенную циновку и натянув на себя угол старого одеяла. И в силу все той же инерции терпят холод, не пытаясь сделать хоть что-то, чтобы не мерзнуть. Они могли бы натаскать сухих кукурузных или банановых листьев, чтобы устроить себе постель. Могли бы даже укрываться банановой листвой.

Однако нет! Лежат на тонкой циновке, брошенной на сырую землю, и дрожат от холода ночь за ночью, ночь за ночью, ночь за ночью.

Но Мария дель Кармен немного отличалась от остальных. Ах, Боже мой! Ах, Боже мой! У меня есть настоящее одеяло!

Кэт прожила в Сайюле десять дней, прежде чем получила первое известие от дона Рамона. Она каталась по озеру на лодке и видела его дом на западном берегу за мысом. Это было красное с желтым двухэтажное строение с маленькой бухточкой, врезанной в каменистый берег, в которой стояли лодки, и манговой рощей, отделявшей дом от озера. Среди деревьев, в отдалении от берега, в два ряда стояли черные саманные хижины пеонов.

Когда-то поместье было огромным. Но вода для орошения земель поступала с гор, и во время революций все акведуки были разрушены. Остались только редкие источники. Потом у дона Рамона появились враги в правительстве. В конце концов у него отобрали значительную часть земель и разделили между пеонами. Теперь у него осталось всего около трехсот акров. Двести из них, простиравшиеся вдоль озера, были для него практически потеряны. Осталось несколько акров фруктового сада вокруг дома, а в крохотной долине в горах он выращивал сахарный тростник. На склоне горы виднелись небольшие поля маиса.

Но у доньи Карлоты были деньги. Она была из Торреона и по-прежнему имела приличный доход с шахт.

Слуга дона Рамона принес записку, в которой дон Рамон испрашивал позволения навестить Кэт вместе с супругой.

Донья Карлота оказалась худенькой нежной женщиной с мягкими каштановыми волосами и широко распахнутыми глазами, в которых застыл легкий испуг. Происхождения она была чисто европейского: отец — испанец, мать — француженка, и потому очень отличалась от обыкновенно тучных, густо напудренных, волооких мексиканских матрон. У нее было бледное, увядшее лицо без каких-либо следов косметики. Худой напряженной фигурой она напоминала англичанку, но в необычных широко распахнутых глазах не было ничего английского. Она говорила только по-испански — или по-французски. Но по-испански так медленно и отчетливо, что Кэт понимала каждое ее слово.