Целую неделю дед Никита выдерживал дикарей в холодном и темном омшанике и только после этого посадил их, уже присмиревших и обессиленных, в новый улей. Чтобы дикари не улетели, старик поставил им в гнездо несколько рамок с расплодом: от детки пчелы обычно не улетают.

И дикари прижились.

Старик вел свое пасечное хозяйство разумно и всегда старался улучшить породу местной пчелы: делал он множество различных опытов, и пасека его считалась одной из лучших в районе.

Прочитал он как-то в пчеловодном журнале, что кроме наших лесных пчел есть еще кавказские и если их спарить меж собой, то от этого очень улучшается порода местной пчелы. Такие пчелы-метисы больше собирают меду, лучше строят соты, незлобивые — меньше жалят. Очень все это понравилось деду, и решил он выписать с Кавказа пчел. Сказано — сделано! Посоветовался он в правлении колхоза, написал на Кавказ одной опытной пчеловодной станции большое письмо и выслал задаток.

Не прошло и трех недель, как приносят деду извещение — прибыла с Кавказа посылка с пчелами. Обрадовался дед Никита, надел лучшую свою рубаху и пошел на почту. Случившиеся в это время на пасеке ребятишки подивились, как это быстро, да еще по почте, живых пчел рассылают.

Поселил дед Никита гостей в новый улей, а на стенке улья масляной краской написал, откуда получены пчелы, когда и кем, и ниже поставил свою замысловатую подпись.

Ребятишки спросили старика, для чего это он так расписал улей.

— А для истории, — просто ответил дед Никита. — Вот пройдет лет сто, и, может, заинтересуется кто-нибудь, как это к нам сюда кавказские пчелы попали. Будет гадать и ничего не отгадает. Скажет еще, что лет тысячу назад наш лесной медвежий край Кавказом был. Л теперь все ясно. Прочитает и все узнает.

Задумались ребятишки. Действительно, прав дед. Стали они мечтать, кто это будет тот человек, который через сто лет захочет узнать историю с кавказскими пчелами. Долго раздумывали и дошли до новой загадки: когда в их селе впервые появились пчелы и кто был тот человек, который привез и развел их? Они спросили об этом деда Никиту, и он рассказал им очень занятную историю.

— Давно это было, — начал дед, — еще при царе Горохе. Была у нас в селе Марьюшка-вдова, бедно жила — страсть. Косил я раз с ней по соседству. Она свой угон, я — свой. К обеду, смотрю, собирается Марьюшка домой. Известно, бабье дело. Надо ребятишек проведать, корову подоить, да мало ли по дому работы. Проводил я ее глазами и знай себе кошу. Но не успел и ряд пройти, как слышу, зовет меня Марьюшка:

— Никитка, подойди-ка, тут чудо, ей богу, чудо! Дурных мух собралось со всего свету, страсть!

Смотрю я, стоит Марьюшка на дороге, на окосье оперлась и мне рукой машет. Бросил я косу и — туда. Подбегаю, смотрю, а на обочине дороги огромный пчелиный рой привился. У меня от радости даже дух занялся. Привились-то пчелы на куст полыни, да не вытерпел куст, надломился, и пчелы прямо на дорогу свалились.

Для Марьюшки и вправду это показалось чудом — сроду она пчел не видала. А я-то знал их хорошо. Пришлось мне один год у барина в работниках пробыть. Неурожай у нас случился, ну я и нанялся. А у барина небольшой пчельник в саду стоял. Подружился я с пасечником дедом Иваном. Старый-престарый был дед, еле-еле ноги волочил, а добрый, и дело свое знал хорошо. Кое-чему он меня тогда подучил. И захотелось мне самому пчел развести, только все не приходилось, достатка не было, а без денег кто даст? А тут вижу — целое богатство на дороге валяется.

Марьюшка в село пошла, а я бегом к себе на покос. Был у меня с собой мешок. Вырезал я два тальниковых прута, согнул их кольцом, расправил на них мешок, сделал что-то наподобие роевни и давай ложкой туда пчел складывать. А чтоб пчелы лицо не нажали-ли, обвязался платком, в котором обед из дому носил. Собираю, значит, я пчел да радуюсь: вот, думаю, будет теперь у меня своя пасека. Вижу — бегут из села ребятишки, а с ними пять баб. Догадался я, что они «дурных мух» бегут смотреть. Марьюшка, наверное, послала. Подошли они шагов на двадцать, встали, а ближе подойти боятся. Махнул я им рукой: идите, мол, ближе, поглядите, чего встали? А они как пустятся обратно в село — только их и видели. Наверное, пчела кого-нибудь из них ужалила. Кое-как собрал я пчел, подобрал косу и потихонечку пошел домой. Прихожу, а там новость: везде только и говору, как Марьюшка целую кучу «дурных мух» нашла, которые скотину кусают. Побежали бабы с ребятишками взглянуть на это диво, а там уж «болотная баба» успела. Ползает по земле, собирает ложкой мух и ест, да с таким аппетитом, что мухи у ней только похрустывают. А это они издали меня, обвязанного платком, за болотную бабу признали. Испугались глядельщики и едва ноги унесли, а то бы эта «болотная баба» и их съела. Старухи уверяли, что такого чуда они еще и слыхом не слыхивали и видом не видывали, и это не зря: быть неурожаю или другой неминучей беде.

Вспомнил я, как бежали от меня, и рассмеялся: Вот откуда брались тогда разные черти, лешие да «болотные бабы» — от собственной трусости. Да и то сказать, темный был народ, неграмотный, всякой болтовне верил.

Были у меня на чердаке сухие доски припрятаны, смастерил я из них на скорую руку улей, посадил в него своих «дурных мух», и такая тут меня радость взяла, что и сказать нельзя. Где бы ни был, что бы ни делал, а все меня домой к пчелам тянет, все хочется посмотреть, как они из улья вылетают да медок носят. Все свободное время я тогда только и торчал у своего ненаглядного улья. Сейчас вспомнить даже смешно.

Года через четыре стала у меня от этого роя небольшая пасека. Тут я и с Марьюшкой за ее находку расплатился, а когда мед качаю, обязательно ее деткам отведать пошлю. Очень удивлялась тогда вдова, что «благие мухи» такой сладкий мед делают. Так вот и появились в нашем селе пчелы: стал я рои кое-кому продавать, другие любители стали разводить свои пасеки. Перед колхозами у нас в селе уже пасек двадцать по мелочам было. А когда колхоз организовали, мы и пчел обобществили, и стала у нас большая колхозная пасека. А начало всему — от Марьюшкиных «дурных мух» пошло.

А весна-красна все разгуливалась. С каждым днем на лесных полянах становилось все больше цветов. Не успела отцвести мать-и-мачеха, медуница, вербы, волчье лыко, горицвет и сон-трава, как на смену им развернул голубовато-фиолетовые головки-лодочки мышиный горошек, расцвели одуванчики, словно снежными кустами покрылись стройные, кустистые черемухи, нежно-розовые косынки накинули дикие яблони, словно девушки в праздничный день, нарядились рябины. Пышно цвела черная смородина, таволга и ракитник — цвел весь подлесок. Весна-красна, словно к большому празднику, пестро убрала весь лес.

Прожив многие годы среди природы, дед Никита хорошо изучил начало и продолжительность цветения всех медоносов. Правда, сроки эти в разные годы меняются. В жаркое лето все растения зацветают раньше, в холодное и дождливое — позднее. Но и тут дед Никита приноровился. Он заметил, что все цветы распускаются в определенной последовательности, какой бы ни был год. Самая первая распускается мать-и-мачеха. Она цветет на проталинах, когда кругом еще много снега. На пятый день после мать-и-мачехи зацветает орешник, на двадцать первый — одуванчик. Вишни, сливы и груши цветут на двадцать девятый день после мать-и-мачехи, яблони — на тридцатый, лесная малина и синий василек — на пятидесятый, иван-чай — на шестьдесят третий, а липа, одна из лучших лесных медоносов, зацветает на семьдесят пятый день, в начале июля.