— Завтра, конечно, все зайцы наши будут! — шутливым тоном поддержал я старика.

— Истинно! — загорячился дед. — Это я на себе испытал. — И до самого дома рассказывал мне, как с ним в такую вот зиму случай вышел.,

Было около трех часов ночи, когда мы подъезжали к кордону Павла Зыкова.

Кордон затерялся в глухих марийских лесах. Стоит он на проселочной дороге километрах в пятидесяти от города. Дорога через кордон хотя и глухая, но всегда проезжая. По ней каждую субботу из ближних сел ездят колхозники на базар в город.

Старый лесник и дорога к его кордону были нам хорошо знакомы.

Сам Павел — шестидесятилетний старик, седой, немного глуховатый — не охотился. Не мог он оказать охотникам и егерской помощи, так как в лес ходил только по служебным делам: клеймить деревья, намечать вырубки, летом — сажать молодняк, ухаживать да делить сенокосы, и мало знал, где какая дичь водится. Да и не разбирался он в птицах. Что бы ни вылетело: тетерев ли, рябчик, глухарь или просто сова — для Павла все одно — лесная курица. Но, несмотря на это, охотники к нему ездили. Лес в этом урочище был глухой, и дичь в нем водилась. Не очень далеко от кордона начинались колхозные поля, где на опушке всегда можно было встретить стайку косачей или выгнать зайца.

Крепчал мороз. Все вокруг затянуло серой дымкой, выжатой из воздуха стужей. Луна, с двумя светлыми столбами по сторонам, смотрела на заснеженную землю тускло. Кое-где сквозь туманную пелену пробивались холодные, зеленоватые звезды.

Заиндевелая лошадка, подгоняемая морозом и хрипловатыми окриками Василия Ивановича, шустро бежала по узкой, но хорошо наезженной лесной дороге.

Было тихо. Лишь время от времени, словно ружейные выстрелы, хлопали от стужи деревья да однообразно скрипел под полозьями снег.

Мороз пробрал до костей и нас, и только сознание, что вот-вот из-за поворота покажется долгожданный кордон, согревало.

Луна опустилась до самых верхушек деревьев и, словно боясь уколоться об острые пики елей, осторожно пробиралась с дерева на дерево, по-старушечьи ощупывая дорогу огненными посохами.

Сосны протягивали на дорогу свои заиндевелые, иззябшие лапы, словно просили захватить их с собой. Дорога пошла наизволок, и из-за поворота зачернели постройки лесного кордона. Мы уже радовались, предвкушая тепло печи и радушный прием хозяина, как вдруг лошадь стала и, испуганно озираясь, затопталась на месте, всхрапывая и прядая ушами.

— Ну, дьявол! — сердито крикнул Василий Иванович и взмахнул кнутом.

Лошадь опять остановилась. И тут, шагах в пятидесяти от нас, почти у самого дома, высоко на дереве, закричал кот.

— Что за напасть? — удивились мы, выбираясь из кошевок. Василий Иванович взял лошадь под уздцы и, дергая за повод и ругаясь на весь лес, повел. Она нехотя пошла, вздрагивая и крутя головой, стараясь вырвать повод из цепких рук хозяина.

На дереве, не умолкая, выл невидимый кот. Теперь он кричал сильнее и настойчивее. Предчувствуя что-то недоброе, я стал вынимать из чехла двустволку.

Шагах в десяти от дерева, на котором завывал кот, лошадь совсем заупрямилась, затопталась на месте и, сколько ее ни понукали, стояла. Плюнув с досады, Василий Иванович бросил повод. Прислонившись к кошевке, я видел, как он не очень смело прошел немного по дороге, потом свернул в сугроб и, увязая чуть ли не по пояс в снегу, полез к дереву.

— Да это волк! — вдруг просто, будто речь шла не о сказочном хищнике, а о чем-то обыденном, как о коте, сказал он.

Я почему-то решил, что говорит он не о самом волке, а о его следах, поэтому спросил, давно ли волк прошел.

— Да вот он, уже мерзлый…

Я не поверил и, наскоро привязав лошадь к первой же осине, побежал к нему.

Он не обманывал. К дереву еще с осени была приставлена соха, и в ней, между сошниками, висел старый матерый волк.

Мы разобрали следы и хорошо представили себе картину разыгравшейся здесь драмы.

С вечера по дороге прошел обоз — колхозники проехали в город на базар.

Привлеченный запахом, оставленным обозом, вышел на дорогу старый голодный волк. Он долго трусил по дороге, обливаясь слюной, пока не добрался до кордона Павла Зыкова. В это же время вышел на дорогу большой полосатый кот лесника. Увидев приближающегося волка, кот выгнул спину, воинственно взвыл, но в самый критический момент струсил и пустился наутек. Волк, разъяренный тем, что какой-то вонючий кот нарушил у него сладкую мечту об ужине, решил дать ему взбучку, а, может быть, заодно и закусить котом. Кот с лету махнул на дерево. Волк метнулся за ним и… угодил ребрами между сошников сохи. Выбраться из неожиданной ловушки он так и не сумел.

Произошло все это еще с вечера, и к нашему приезду волк уже замерз окончательно. Пробрал мороз и сидевшего на дереве перепуганного кота, но спуститься вниз он так и не решался. Может, к утру мороз доконал бы и его, но тут подъехали мы. Услышав нас, кот завыл еще пуще.

Взваливая мерзлую тушу волка в кошевку, Василий Иванович предупредил меня:

— Смотри, Павлу не проговорись, Убили, мол, а то долю запросит, Уж он не упустит случая, знаю я его.

Подъехав к дому, Василий Иванович постучал кнутовищем в наличник. Вскоре из-за двойных рам, разрисованных морозом, показался неясный силуэт и постучал нам в ответ: мол, слышу, В избе засветился огонек, хлопнула дверь, и кто-то прошлепал по скрипучему снегу от крыльца к воротам. Застучал отодвигаемый засов, ворота отворились, и к нам вышел сам Павел, в валенках на босу ногу, в одном белье и в овчинном полушубке, накинутом прямо на голову.

— Ба, охотнички! — обрадованно воскликнул он. — Вот уж кого не ждал в этакий мороз. Заезжайте быстрее…

Он ушел, ежась от холода. Мы распрягли лошадь, поставили ее под навес, дали ей корма и, забрав сумки и ружья, вошли в избу. Ружья, чтобы не «вспотели» в тепле, оставили в сенях.

Павел, уже одетый, сидел на кровати, а в чулане, гремя самоваром, суетилась жена его Ольга Петровна, добрая, очень полная старушка с тройным подбородком.

Изба у Павла, как и все лесные кордоны, — высокая и просторная. Убранство — небогатое. Три широкие лавки, прикрепленные прямо к стенам намертво, стол, большая деревянная кровать. На стене два запыленных лосиных рога. В углу, около двери, глиняный рукомойник, подвешенный над широкой лоханью. Кажись, и все.

— А тут с вечера все волчишка выл. И недалеко будто. Я еще пожалел, что нет никого из охотников, Ан к утру и вы прикатили, легкие на помине, — сказал Павел и почему-то вздохнул.

— А мы взяли его! — похвалился Василий Иванович.

— Ай правду баешь? — удивленно воскликнул Павел.

Из чулана выглянула Ольга Петровна и тоже недоверчиво переспросила:

— Неужто убили?

Не поверив нам, Павел накинул полушубок и вышел во двор, Вскоре он вернулся и, обращаясь только к одной Ольге Петровне, подтвердил:

— Верно ведь говорят, волк в кошевке-то!

Вместе с Павлом в избу вбежал и кот, стуча по полу обмороженным хвостом, Стука этого хозяева не услышали, только мы с Василием Ивановичем понимающе переглянулись.

Ольга Петровна внесла в избу шумевший самовар и пригласила нас к столу. На столе появилась тарелка с хлебом, сахар, кринка с молоком. В добавление ко всему Василий Иванович вынул из рюкзака бутылку старки и колбасу.

Увидев водку, Павел улыбнулся, подкрутил у лампы фитиль, прибавив свету, больше обычного засуетился.

— Старуха! — окликнул он Ольгу Петровну. — А ты бы закусочку подала, грибков, огурчиков. Водочка, она с морозу-то для сугрева больно хороша…

Мы выпили по полстакана «со встречей», стали закусывать. Потчевали и Ольгу Петровну, но она, из вежливости чуть пригубив, отставила стакан, сославшись на то, что время уже печь растоплять, убираться по хозяйству, а водка может испортить все дело.

Павел, немного разгорячившись от вина, снова стал рассказывать, как волк с вечера выл невдалеке от кордона, словно чуял свою смерть.