Поеживаясь и пбзевывая, охотники вышли из землянки. Высоко над верхушками деревьев пробежал и затих предутренний ветерок. Над высокой черной елью ярко переливалась то голубым, то фиолетовым цветом Полярная звезда, и уже дрогнуло и стало зеленеть на востоке небо.

Иван Аверьянович шел быстро, чутьем угадывая дорогу. Костя теперь едва поспевал за ним.

Из болот плотным серым облаком поднимался туман, холодный и промозглый, пробирающий до костей. Туман уже пробрал ночевавших на Горелом болоте журавлей, и они затрубили, застонали, возвестив всему лесному миру о приближении утра. Разбуженный их трубными звуками лес начал свою предутреннюю перекличку. Ухнул и громким хохотом разразился на весь лес филин. Где-то недалеко чуфыкнул спросонья тетерев и жалобно, словно брошенный нянькой ребенок, гнусаво пропищал заяц-беляк.

— Гуляет, косой! — заметил Иван Аверьянович. — Теперь им самое гулянье, потеплело.

Предутренняя перекличка всего живого кончилась. Последний раз прокричали из тумана журавли, и все смолкло, погрузилось в тревожную дремоту, ожидая рассвета.

Охотники добрались до первого токовища.

— Оставайся здесь, Костя, — тихо сказал Иван Аверьянович, — а я в другое место пойду. Да сиди смирно. Кашлять и сморкаться — ни-ни! За убитой птицей из шалаша не выходи — потом подберешь. Да смотри старого петуха не убей! На каждом току есть главный петух — голова всему. Убьешь его — все игрище распадется.

Добравшись до своего места, лесник осторожно забрался в один из скрадков и стал ждать. Небо на востоке из зеленоватого стало серым. На нем уже очерчивались сучья ближних деревьев.

Вдруг сбоку захлопали тяжелые крылья, и на поляну, где-то рядом с шалашом, невидимо опустился первый тетерев. Он на минуту прислушался, несмело чуфыкнул и смолк. Замер и Иван Аверьянович. Вскоре из леса вылетела вторая птица. Потом, как по команде, то справа, то слева, то сзади, прямо над скрывшимся в шалаше охотником, с ближних берез стали срываться тяжелые птицы. Из темноты понеслось их звучное переливчатое бормотанье. Пристально вглядевшись, Иван Аверьянович увидел много белых пятен. Они то сходились, то расходились. У охотника от волнения перехватило дыхание. Он и не заметил, как рассвело.

Чертя землю упругими крыльями, широко распустив лирообразные хвосты с белоснежными подхвостниками, которые были видны еще в темноте, и круто изогнув вздыбленные шеи, токовали косачи. Они подпрыгивали, наскакивали друг на друга, громко хлопали крыльями, хватались за распущенные зобы.

Далеко в стороне прокатился и замер над лесами первый выстрел.

«Костюша стреляет! — встрепенулся Иван Аверьянович. — А я-то чего смотрю?»

Там, где остался Костя, хлопнул еще выстрел, потом еще один. Эго не в меру разгорячило старого охотника. «Токовика бы только не срезать!» — подумал он, вглядываясь в тетеревиное побоище. Но на току все смешалось. Петухи азартно дубасили друг друга, возили за черные зобы, выпускали на ветер перья, и невозможно было разобрать — кто же «главный» в этой суматохе.

Над болотом из-за темных елей выглянуло солнце. Лучи его скользнули по вершинам сосен, которые, словно свечи, вспыхнули и загорелись. Порозовели чистенькие березки, и вся поляна сразу же стала полосатой от теней. Еще азартнее запели петухи…

Вот пара косачей, наскакивая друг на друга, приблизилась к шалашу. Мелькают черные, как ягоды смородины, налитые ненавистью глазки птиц; красные, словно выступившая кровь, брови. Иван Аверьянович осторожно поднял ружье и, посадив на планку черный, копошащийся клубок, выстрелил. Один петух, слабо махнув крылом, остался на месте. Другой, тяжело раненный, запрыгал по поляне. Два других петуха сразу же набросились на него, но, видимо, что-то поняв, оставили его и сцепились меж собой. В этот миг вдруг раздался резкий крик:

— Кик!

И очень низко, над самыми головами дерущихся косачей, пролетел пестрый дятел. Не занятый дракой, он услышал выстрел и предупредил глупых драчунов об опасности. Перелетев поляну, дятел сел на молодую березку и еще раз громко прокричал:

— Кик! Кик!

Сразу же один из тетеревов словно отрезвел. Он поднялся на крыло и, зло шипя, полетел в березняк. И, словно по команде, птицы быстро стали разлетаться в разные стороны. Не успел охотник и глазом моргнуть, как на всей поляне копошился только один раненый тетерев да недалеко от шалаша черной кочкой лежал убитый.

Проклиная все на свете, охотник выполз из шалаша. Дятел, как ни в чем не бывало, прыгал по стволу березы, не обращая никакого внимания на охотника. «Вот я тебе сейчас покажу!» — вспылил Иван Аверьянович. Ему было жаль стрелять в эту невинную птицу, но и жаль разлетевшихся косачей. На минуту он растерялся, хотел было махнуть на все рукой, но инстинкт, неуемная охотничья страсть побороли сознание, и он вскинул к плечу ружье. Только выстрел, прогремевший, как гром, привел его в себя.

Когда он нагнулся, чтобы поднять свалившегося с березы дятла, на шею ему вдруг неприятно закапала холодная, жгучая вода. Он поднял голову. На березе, на том месте, где только что сидела шустрая птичка, крупной дробью пробороздило и сорвало кору, и из выбоины большими прозрачными каплями падал на землю березовый сок.

На поляну вышел улыбающийся Костя. Он был весел. За плечами болтались три тугоперые птицы.

— С полем, Иван Аверьянович! — еще издали крикнул он.

Лесник оглянулся. Из березы по-прежнему падали на сырую землю крупные, тяжелые капли, и показалось тут старому охотнику, что и не сок это, а береза оплакивает веселого стукача и лекаря, без которого как-то скучно в лесу. Да и кто теперь вовремя прослушает заболевшее дерево и, как опытный хирург, удалит появившегося под корой древоточца?

Подошел Костя, посмотрел на березку, на убитого дятла, на старого охотника и понял все…

А над поляной, над чистенькими белыми березками смеялося большое весеннее солнце.

К утру в сторожке заметно выстыло, и сторож Кузьма, слезая с теплой печки, незлобно ворчал:

— Ишь, как нахолодало. Опять, должно, морозит. Как мне идти, знай: или буран поднимется — свету белого не видать, аль стужа — не дохнуть.

— Тебе везет! — согласился дед Мирон. — Только на той неделе я ходил — тоже несло, не приведи бог как несло.

— Ну, тогда разве несло…

Было еще темно. Только два промороженных окна тускло белели в темноте. Сторож нащупал на припечке спички, зажег лампу. Язычок огня осветил серые, прокопченные стены избушки, большую, в пол-избы, русскую печь, не убранный с вечера стол, широкую деревянную кровать у стены, на которой лежал пчеловод Мирон.

На вбитых в матицу деревянных костылях висели пожухревшие пучки желтого и сиреневого зверобоя, венчики поблекшего брусничника — «квартальный чай» от всех недугов, любимая заварка обоих стариков. Этот обильный запас «чая» сделал сторож Кузьма еще в июне.

— Ну, что там твоим наказать? — уже в который раз спросил дед Кузьма. — Поклоны всем да хлеба захватить?

— Капусты квашеной не забудь на щи. Чуть ведь было не запамятовал! — сделал еще один наказ дед Мирон и стал вылезать из-под одеяла.

— Капусты привезу. Только ты, Мирон, не забудь силья мои проверить, — попросил напоследок Кузьма. — Может, зайчишка в кою влетел.

Старики жили на пасеке безвыездно и зиму и лето. В село ходили только в баню да за провизией.

Проводив сторожа, дед Мирон затопил печь и, свернув козью ножку, сел у шестка, поглядывая на огонь. Сизый дымок, срываясь с губ, лениво поплыл к потолку, к пахучим травам «квартального чая».

Высохшие за лето березовые дрова горели пылко. Вскоре деду стало жарко, и он отодвинулся подальше. Додвигавшись на своем табурете до самого окна, старик бросил самокрутку в печь и, вымыв руки, принялся чистить картошку, греметь чугунками — готовить себе на целый день приварок.

Начинало светать. Окна из черных сделались фиолетовыми. В верхние стекла уже можно было разглядеть занесенную снегом небольшую лесную поляну и темную гряду леса, зубчатым кольцом оцепившего пасеку.