— Хитрые! — обрадовались такой остроумности пчел ребятишки. — Ну, прямо умницы!

— Вот и я об этом же говорю.

Шумел листопад. Золотистая мгла повисла над лесами. Стояли последние дни «золотой осени», Ветер безжалостно срывал с деревьев листья и устилал ими землю, потеплее укутывал босые ноги деревьев. Многие птицы уже сбились в стаи, готовились к дальнему отлету в теплые страны.

Совсем присмирели пчелы. Теперь они очень редко выглядывали из ульев. Больше сидели в полусне, сбившись в зимний клуб.

Похолодала вода. Озеро стало темнее, словно над чем-то призадумалось. Ряска опустилась на дно. Караси забились в ил и больше не попадались в верши деда Афанасия.

Но старик не унывал, Теперь по утрам он брал с собой ружье, корзину и на весь день уходил в лес. Вечером приходил радостный, приносил полную корзину грибов, связку молодых тетеревов, вальдшнепов, рябчиков.

— Слышь, Никита, — как-то, вернувшись из леса, сказал сторож. — На горелом болоте нынче страсть сколько уродилось клюквы. Заходил сегодня туда пострелять бекасов, а клюквы — ну прямо все усыпано. Да вся крупная, спелая. Надо бы сходить пособирать малость на зиму. Больно хороша ягода для зимы.

— Клюква — это хорошо, — согласился дед Никита, — давай утречком сходим пособираем. А то прознают в селе — враз все болото очистят и нам ни одной ягодки не оставят.

Утром еще затемно старики отправились на горелое болото.

Клюквы и впрямь было много. Едва солнышко пригрело землю, у стариков уже было набрано по корзине отборных ягод. Да и брать клюкву хорошо. Поднял одну ягодку, а за ней как снизка пламенных бус потянется. Шмыг между пальцев — и целая горсть ягод в корзине.

— Афанасий, пойдем! — окликнул дед Никита сторожа. — Некуда уж класть. Пора домой.

— Ты пробирайся, Никита, к берегу, вон к той сухой осине. Там обожди малость, а я схожу вглубь, гляну — прилетают сюда на кормежку тетерева или нет.

Афанасий, хлюпая по мягкому сырому мху, пошел дальше в болото, а дед Никита, взвалив на плечо тяжелую корзину с ягодами, стал пробираться к берегу.

У толстой гнилой осины старик снял корзину, сел на припеке и, наслаждаясь теплом ласкового осеннего солнышка, закурил свою трубочку и стал ожидать сторожа.

Афанасий лазил по болоту с полчаса.

— Тетеревов не видно. Значит, куда-то в другое место летают на кормежку, — заявил он, вылезая на сухой берег, — А вот белой куропатки много. Семей десять спугнул.

— Тише! — оборвал его дед Никита, — Никак где-то пчелы шумят? Не слышишь?

— Чего-то нет!

— Шумят. Честное слово, это пчелы. Только вроде холодновато для пчел. Может, осы?

Старик поднял голову и сразу же заметил на толстом стволе осины, на высоте с полдерева, маленькую щель, над которой вились пчелы.

— Так это настоящие дикари! — радостно воскликнул дед Никита. — Домашние пчелы сейчас сидят и носа не высунут, а этим малые холода нипочем. Видишь, летают. Должно, с вереска мед несут. Сейчас только один вереск цветет, Вот нашли где поселиться, на болоте! Кто бы мог подумать! Может, это те самые дикари, которые от нас улетели?

— Вряд ли, — усомнился дед Афанасий, — Больно уж близко от пасеки. Наши, должно, верст за десять, а то и дальше ушли.

— Нет, должно, наши! — уверял дед Никита. — Весной я был тут, У самой этой осины с полчаса отдыхал, а пчел не видел и не слышал. А весной как бы их не заметить, если у них самая жизнь только началась?

На пасеку старики возвратились радостные, Ночью они взяли топор, веревки, пилу и пошли за пчелами.

Дикари не сопротивлялись. Они словно чувствовали, что здесь, на болоте, им не дотянуть до весны, Да и запасы меда уже стали закисать. Незрелый, водянистый мед пузырился в ячейках сотов, вытекал, пачкал соты, пчел, заливая трухлявое дно дупла.

Этим же утром дед Никита пересадил дикарей из привезенного дупла в новый улей на рамки с чистым липовым медом.

— А куда эту кислятину денем? — спросил дед Афанасий, показывая на разломанные соты пчел-дикарей, залитые незрелым закисающим медом. — Все же добро, как-то жаль выкидывать.

— Зачем выкидывать? Сегодня же да этом меду квас поставим. Еще какой будет!

Три дня лил надоедливый осенний дождь, сбивая с оголенных деревьев последние, Кое-где уцелевшие листья. Лес намок, почернел. Смолкли голоса птиц. Многие из них уже давно откочевали на теплый юг.

Словно вымер и пчелиный городок. Пчелы окончательно собрались в зимний клуб, сидели спокойно и тихо, как на зимнем покое.

Скучно стало на пасеке.

Все кругом опустело, вымерло. В лесу не стало ни ягод, ни грибов. Только изредка на старых пнях можно было еще отыскать семейку запоздалых опенок.

Дед Никита изо дня в день ждал из села людей, чтобы убрать с пасеки ульи в теплый омшаник. Но дождь не унимался, и люди, видимо, только из-за него и не шли.

Сторож Афанасий все еще ходил в лес на охоту. В эти последние деньки он хотел насытиться охотой на всю зиму.

Пчел убрали только в середине ноября, когда установились морозы. А еще через неделю отправился в село сторожить колхозные амбары и дед Афанасий.

Дед Никита проводил сторожа до озера.

— Прощай, старина, до весны! — весело простился дед Афанасий. — Не скучай тут. Как только снег чуть начнет подтаивать, заборонят землю ручьи, полетит с теплого юга птица, так и я тут как тут буду. Еще поработаем!

— Прощай, Афанасий! Там всему селу приветы. Ты являешься сюда, как красное лето. Поживешь и — в село, а следом за тобой — зима! — улыбнулся дед Никита.

— Вот бы везде так за мной это красное лето ходило, как бы хорошо было. А то ведь нет! В селе, наоборот, говорят: «ага, старик Афанасий с пасеки вернулся, значит, завтра снег ляжет».

Старик ушел, сгибаясь под тяжелой котомкой с пожитками.

Никита вышел к берегу озера, долго стоял, о чем-то задумавшись. Потом снял свой заячий малахай и, повернувшись к югу, в ту сторону, куда летели по ночам косяки журавлей, гусей, уток и куда ушел сейчас дед Афанасий, сказал:

— Прощай, красное лето, до весны!

С озера подул холодный, пронизывающий ветер, зашевелил серебристые волосы деда Никиты. Забереги озера подернулись ледяными иглами. С севера, застилая полнеба, надвигались тяжелые снеговые тучи.

— Цвиньк, цвиньк! — как-то по-особенному грустно пропела последнюю летнюю песенку маленькая серая птичка — синица-гаечка.

— Донг! Донг! — словно в колокол ударил, пролетая над озером, черный ворон-вещун. — Зима идет, зима идет!

Дед Никита надел на охладевшую голову свой малахай, докурил трубочку и, выбив пепел, неторопливо отправился к своей избушке.

— Иди, иди, гопья, — оглянувшись на темные снеговые тучи, ласково сказал он, словно белая гостья могла услышать его и поблагодарить за приглашение.